"Ларочка, я покупаю машину – «Peugeot»,[148] – дышал перегаром Илья Борисович. – Вы представляете, какая перспектива?"

Но стойкая переводчица сделала выбор в пользу "своего преподавателя".

"Хрен редьки не слаще", – подвела баланс грамотная девушка и, догнав нечистую чету, удалилась на покой в скромные чертоги.

Остаток ночи Лариса, как заговорённая, проспала без сновидений. А наутро будильник попутал бес – и переводчица впервые за всё время опоздала на работу.

Теперь Лариса могла себе позволить некоторые вольности, так как после знаменательного дня рождения выдвинулась на передовые позиции. Правда, жёны советских специалистов мнение своих мужей не разделяли ни в коей мере. Однако это не имело большого значения, потому что их совокупность (выражаясь языком Ожегова) не была объединена никакими производственными отношениями и не определяла другие общественные отношения. Со своей стороны Земфира Наумовна вполне удовлетворилась положением старшей переводчицы и больше не рассчитывала на звание «души общества». Существовала ещё младшая переводчица Тамара. Но её в расчёт никто не принимал, так как в Центре она была тише воды и ниже травы. Так что Лариса без оглядки пользовалась статусом – кво, подкреплённым разнообразными эффектами. Даже законопослушный стукач Иван Иваныч, опасавшийся красоты нестандартной переводчицы, изредка осмеливался приглашать её на медленный танец.

А танцев с некоторых пор было хоть отбавляй. Их количество росло в геометрической прогрессии на лихих вечеринках, удесятерившихся после отъезда домохозяек и детей. Они – не по своей воле – не стали дожидаться отупляющей африканской жары и в здравом рассудке отбыли в Советский Союз, чтобы в удобной совковой обстановке отдохнуть от трудоёмких африканских дрязг. Лишившись неослабного надзора вперёдсмотрящих жён, советские специалисты как с цепи сорвались и понеслись в разгульную жизнь сломя и очертя голову. Приложили максимум усилий, чтобы завлечь туда переводчиц. Кое – кто соблазнился приманкой. Тамара ходила с одутловатым лицом и беспрестанно озиралась по сторонам. Земфира Наумовна пила горькую наравне с мужчинами, но к работе всегда успевала просохнуть. Лариса же участившиеся попойки старалась пропускать, ссылаясь на большую загруженность. Тем не менее она иногда отмечалась на разухабистых сборищах, чтобы немного развеяться и подтвердить свой имидж.

"Я слышал, вы охотнее общаетесь с аборигенами?" – коварно спросил Илья Борисович на одном из беспредельной череды празднике жизни. "Ну что вы! Это – дезинформация!" – вскричала лицемерная переводчица, закрывая глаза на смелые прикосновения начальника.

В то же время неприкрытые притязания на своё тело Лариса отвергала сей же час. Когда пьяный в стельку Ибрагим посреди ночи прорвался в её комнату, девушка без всяких церемоний указала ему на дверь.

"Il vaut mieux emprunter l’art de séduire aux Kabyles",[149] – на полном серьёзе сказала Лариса. «Чего? – выпялил глаза осовелый мужчина. – Давай переводи». «Как – нибудь в другой раз», – обнадёжила переводчица, кулачками выпроваживая незадачливого насильника.

Отзвуки советского разгулья постепенно докатились до месье Мула. Но личная жизнь иностранных специалистов его абсолютно не касалась, тем более что на работе выпивки не сказывались и учебный процесс от них не страдал. Страдал от отсутствия взаимности Нуридин, но до его чувств не было дела даже мстительному Морису. У него, очевидно, появились заботы поважнее, и любовь отошла на задний план. Между тем воздыхатель чах изо дня в день. Лариса, как могла, отводила глаза, не желая усугублять ситуацию. Нуридин понял её по – другому. "Vous me méprisez?"[150] – вопрошал его молящий взор. Не дождавшись ответа, он решился на отважный поступок. Стремясь утвердиться в глазах любимой девушки, благородный юноша грудью встал на защиту советских людей, когда Фарид обозвал их «интервентами». Грудь Нуридина оказалась достаточно крепкой, чтобы выдержать шквал ответных ударов. Сдерживая эмоции, Лариса безмолвно следила за потасовкой стажёров. Неопровержимую победу одержал Нуридин, нанёсший выскочке сокрушительное поражение, от которого тот не опомнился до конца учебного года. Стажёры приветствовали смену лидера одобрительным гулом, а переводчица поблагодарила защитника прочувствованным взглядом. После этого инцидента Нуридин приосанился, а Лариса поощряла его чувства прозрачными намёками.

Кстати сказать, поддержка влюблённого стажёра была весьма своевременной, так как лицо Советского Союза сильно пострадало после введения в Афганистан советских войск. К сожалению, одинокий голос Нуридина захлебнулся в море громкоговорящих радиоголосов.

Им вторили алжирские газеты, которые на все лады перепевали разносное слово «интервенция». Администрация Центра осторожничала, и её примеру следовали рядовые работники. Только учащиеся не признавали условностей и выражались откровенно и нелицеприятно. Лариса была оскорблена в самых лучших чувствах. Девушка была уверена в том, что её страну оговорили, и гневалась на каждом шагу. В качестве патриотки сослуживцы её не воспринимали и всячески уклонялись от политических разговоров.

"Ваша хорошенькая головка предназначена для совсем других мыслей, – охладил Илья Борисович её патриотический пыл. – Лучше думайте о том, как мы будем проводить время на берегу Средиземного моря". "Я с вами никуда не поеду", – воспротивилась Лариса. "Но почему же со мной? Все поедут… кроме, пожалуй, Иван Иваныча". "Вы так думаете?" – усомнилась девушка.

"Да, я так думаю. Не может же он писать оперу о самом себе". "И вы не боитесь?" – вскользь спросила переводчица. По всей видимости, Илья Борисович не принадлежал к числу обидчивых людей. "Вы у нас одна такая… отважная, – сделал комплимент настоящий мужчина. – Будем на вас равняться. Неписаные законы питьё за границей допускают. А вот тесные контакты с иностранцами не приветствуются. Поэтому обязан уведомить: к нам хотят пристроиться супруги из Чехословакии". "А что о н и могут вам сделать?" – разжалобилась девушка. "О н и всё могут, – неестественно улыбнулся шеф. – Да бог с ними. Честно говоря, надоело бояться. И что же вы решили? Едем?" "Я с вами", – поддержала шефа переводчица. "Вот и хорошо. Обещаю, что не пожалеете".

И вправду, Лариса ни на йоту не пожалела о принятом решении. Советско – чехословацкая компания от души порезвилась в уик – энд. Ларисе выделили место в «Жигулёнке» чехословацкого друга Марека. Всю дорогу его жена Ленка жаловалась на отсутствие в машине кондиционера и корила мужа за то, что он променял комфортабельный «Мерседес» на отсталые «Жигули». Не спуская глаз с дорожной глади, Марек великодушно отвечал, что «Жигули» ничем не хуже «Мерседеса». Лариса отвлеклась от никчёмных пререканий и окунулась в журчащую мелодию, лившуюся из магнитолы.

"Ne me quitte pas",[151] – подпевала Брелю девушка, осиянная блаженной улыбкой.

"Иван Иваныч правду сказал: она ненормальная", – лязгнул зубами злопамятный Ибрагим. Лариса вспыхнула, как порох, но Мареку удалось её потушить. "Давайте все вместе споём "Тёмную ночь", – предложил мировой парень и вынул из «бардачка» губную гармошку. "Хорошо поётся, когда машины меняешь, как перчатки, а деньги гребёшь лопатой, – не стерпел простой, как правда, Пётр Фомич. – Интересно, кто из нас "старший брат": я или он?"

"Все люди – братья", – сгладил неловкость политкорректный Марек и припарковался недалеко от бара. "Товарищи, советую заглянуть на часок. Я всех приглашаю", – расщедрился "младший брат". "Какой бар? Я не хочу в бар", – вцепился в сиденье побледневший Ибрагим. "Может быть, чокнулся кто – то другой?" – поддела труса Лариса и первая выпрыгнула из автомобиля. Ибрагим не сразу, но осознал всю нелепость своего поступка, отпустил сиденье и поплёлся за девушкой. Юркий Марек обежал переводчицу и возглавил шествие. К ним не замедлили примкнуть пассажиры подержанного «Пежо» под руководством шефа. Сплочённый коллектив вступил в бар средней руки и по советской привычке с ходу бросился занимать свободные места. Мест и закусок хватило на всех, и вкусившие раздольной жизни люди разошлись донельзя. Захмелев от напитков и видимой вседозволенности, они повели себя неадекватно и по просьбе бармена были вынуждены освободить помещение. Непредусмотренный случай прибавил компании петушиного задора, который только усиливался на протяжении всего уик – энда. "Кажется, мы с аборигенами поменялись ролями, – стыдливо подумала Лариса. – Они – культурные, а мы – дикари".