Брунетти нашел на своем столе единственный листок бумаги, отчет Интерпола из Женевы, сообщавший, что у них нет ни информации, ни записей по Франческо Семенцато. Под этим аккуратно напечатанным посланием, однако, была короткая приписка от руки: «Есть слухи, ничего определенного. Порасспрашиваю». И ниже небрежная подпись, принадлежащая Питу Хайнегеру.

В конце дня у него зазвонил телефон. Это был Леле, сообщивший, что вошел в контакт с несколькими своими друзьями, включая того, что в Бирме. Никто ничего не хотел говорить о Семенцато напрямую, но Леле узнал, что, по общему мнению, директор музея вовлечен в антикварный бизнес. Нет, не как покупатель, а как дилер. Один из людей, с которыми говорил Леле, сказал, что слыхал, что Семенцато вложил деньги в какой-то антикварный магазин, но он не знал, ни где это, ни кто мог бы оказаться его официальным владельцем.

– О! Это попахивает конфликтом интересов, – сказал Брунетти, – покупать у своего партнера за музейные деньги.

– Тут он был бы не одинок, – пробормотал Леле, но Брунетти не стал поднимать этот вопрос. – Есть еще кое-что, – добавил художник.

– Что?

– Когда я упомянул похищенные произведения искусства, один из них сказал, что были слухи об одном солидном коллекционере в Венеции.

– Семенцато?

– Нет, – ответил Леле. – Я не спрашивал, но раз я интересовался Семенцато, мой друг наверняка сказал бы мне, если бы речь шла о нем.

– И он не сказал, кто это?

– Нет. Он не знает. Но, по слухам, это джентльмен с юга.

Леле сказал это так, будто был уверен, что джентльменов с юга не бывает.

– Но без имени?

– Без, Гвидо. Но я продолжаю расспросы.

– Спасибо, я признателен тебе за это, Леле. Сам бы я этого не сделал.

– Да, не смог бы, – ровным тоном сказал Леле. Потом, даже не трудясь отмахнуться от благодарностей Брунетти, добавил: – Я тебе позвоню, если услышу что-нибудь еще, – и повесил трубку.

Уверившись, что сделал за сегодня достаточно, и не желая, чтобы наводнение настигло его в этой части города, Брунетти рано отправился домой, где провел наедине с собой два спокойных часа, пока не пришла из университета Паола. Войдя, мокрая от усилившегося дождя, она сообщила, что использовала ту цитату, но ужасный маркиз умудрился все испортить, заявив, что столь маститый писатель, как Джеймс, конечно, мог бы обойтись без такого примитивного многословия. Брунетти слушал ее рассказ, удивляясь, насколько сильно за последние месяцы он невзлюбил этого никогда не виденного им молодого человека. Еда и вино улучшили настроение Паолы, как бывало всегда, и когда Раффи вызвался помыть тарелки, она излучала удовлетворение и благополучие.

В десять они легли, она крепко заснула над какой-то особенно неудачной курсовой, а он с головой ушел в новый перевод Светония. Он дошел до описания тех маленьких мальчиков, которые плавали в бассейне Тиберия на Капри, когда зазвонил телефон.

– Да, – ответил он, надеясь, что это не из полиции, но зная, что в такое время, между десятью и одиннадцатью, звонят скорее всего оттуда.

– Комиссар, это Монико. – Сержант Монико, вспомнил Брунетти, работал на этой неделе в ночную смену.

– Что такое, Монико?

– Кажется, у нас тут убийство, синьор.

– Где?

– Дворец дожей.

– Кто? – спросил он, хотя уже знал.

– Директор, синьор.

– Семенцато?

– Да, синьор.

– Что случилось?

– Похоже на взлом. Уборщица нашла его минут десять назад и с визгом прибежала к охранникам. Они пошли в его кабинет и нашли его и позвонили нам.

– Что вы сделали? – Он уронил книгу на пол возле кровати и начал оглядываться в поисках своей одежды.

– Мы позвонили вице-квестору Патте, но его жена сказала, что его нет и она понятия не имеет, как с ним связаться. – И то и то могло быть враньем, отметил Брунетти. – И я решил позвонить вам, синьор.

– Эти охранники рассказали вам, что случилось?

– Да, синьор. Тот, с которым я говорил, сказал, что там очень много крови и похоже, что его ударили по голове.

– Он был мертвый, когда уборщица нашла его?

– Я так думаю, синьор. Охранники сказали, что он был мертв, когда они туда добежали.

– Ну ладно, – буркнул Брунетти, отбрасывая одеяла. – Сейчас приду. Пошли туда кого-нибудь – кто сегодня дежурит?

– Вьянелло, синьор. Он тут был со мной в ночную смену, так что отправился туда сразу, как поступил звонок.

– Хорошо. Позвони доктору Риццарди и попроси встретиться там со мной.

– Да, синьор, я собирался позвонить ему сразу, как поговорю с вами.

– Хорошо, – сказал Брунетти, спуская ноги на пол. – Я буду там минут через двадцать. Понадобится группа для съемки и снятия отпечатков.

– Да, синьор. Я позвоню Павезе и Фосколо, как только поговорю с доктором Риццарди.

– Ладно. Через двадцать минут, – сказал Брунетти и повесил трубку.

Возможно ли пережить потрясение без удивления? Насильственная смерть лишь четыре дня спустя после жестокого нападения на Бретт. Натягивая одежду и завязывая шнурки, Брунетти решил воздержаться от поспешных заключений. Он обошел кровать, нагнулся к Паоле и слегка потряс ее за плечо.

Она открыла глаза и посмотрела на него поверх очков, которые стала надевать в этом году во время чтения. На ней был драный старый фланелевый халат, который она купила в Шотландии больше десяти лет назад, поверх него был натянут ирландский вязаный кардиган, подаренный ей родителями на Рождество примерно тогда же. Видя ее такой, еще не вырвавшейся из дурмана первого глубокого сна и близоруко пялящейся на него, он подумал, что она очень похожа на бездомных и явно безумных женщин, которые проводит зимние ночи на вокзале. Чувствуя себя предателем при этой мысли, он склонился к кругу света от ее прикроватной лампочки и нагнулся, чтобы поцеловать ее в лоб.

– Это был высочайший призыв к исполнению долга? – спросила она, немедленно проснувшись.

– Да. Семенцато. Уборщица нашла его в кабинете во Дворце дожей.

– Мертвым?

– Да.

– Убит?

– Похоже на то.

Она сняла очки и положила их на бумаги, которые рассыпались перед ней по одеялу.

– Ты послал охранника к палате американки? – спросила она, предоставляя ему следовать за быстро сделанным логическим заключением.

– Нет, – признался он, – но сделаю это, как только доберусь до Дворца. Я не думаю, что они рискнут дважды за одну ночь, но человека пошлю.

Как легко возникли эти «они», сотворенные его нежеланием верить в совпадения и Паолиным нежеланием верить в гуманность.

– Кто звонил? – спросила она.

– Монико.

– Хорошо. Я позвоню ему и скажу про охранника.

– Спасибо. Не жди меня. Я боюсь, что это займет много времени.

– И это тоже, – проговорила она, нагибаясь вперед и собирая курсовые.

Брунетти снова наклонился и на этот раз поцеловал ее в губы. Она страстно ответила на поцелуй.

Он выпрямился, и она удивила его, обвив руками его талию и прижавшись лицом к его животу. Она что-то сказала, что-то совсем неразборчивое. Он нежно погладил ее по голове, но мыслями уже был с китайской керамикой и Семенцато.

Она отодвинулась и потянулась за очками. Надевая их, она сказала:

– Не забудь взять сапоги.