- До стойбища мало-мало осталось ходи, - с тихим сожалением говорил он, - однако пять километров…

Назавтра они встали с рассветом и на восходе солнца были уже в стойбище. Население стойбища еще спало, только кое-где у летних очагов показывались женщины.

Судзуки дал Соломдиге времени ровно столько, сколько нужно, чтобы сказать пять слов. Бедный ороч не обмолвился даже ни единым лишним словом со своим приятелем, к которому заглянул на минуту. Не останавливаясь, диверсанты быстро проследовали через спящее стойбище, сопровождаемые дружным лаем собак.

От стойбища путь лежал по охотничьей тропе, на которой больше уже не было жилья. Но и она лишь два дня вела в нужном направлении, а затем свернула в сторону.

Началось трудное путешествие по бездорожью, сквозь густые заросли, по приметам, знакомым лишь Соломдиге да отчасти бывшему топографу-практиканту Петрову.

Горы в этих местах небольшие, но к морю сбегают очень круто. Один подъем сменяется другим, распадки упираются в высокие осыпи, непрерывных долин почти нет. Плохое знание правил навьючивания лошади, безжалостное обращение с животным, которому не давали достаточного отдыха, торопливость при спусках по крутым склонам - все это привело к тому, что седло истерло спину лошади до крови. Образовался нарыв. На одной из остановок обнаружилось, что нарыв прорвался и на его месте открылась рана.

- Худо, однако, - говорил Соломдига, недовольный отношением спутников к лошади, - ему могу пропади…

- Что же ты предлагаешь? - опросил Судзуки.

- Таскай люди сумка, лошадь надо мало-мало отдыхай.

- Еще чего недоставало! - воскликнул всем и всегда недовольный Ставрук. - Я должен работать вместо лошади! Лучше тогда пристрелить ее к чертям!

- Зачем стреляй?! - рассердился Соломдига. - Мало-мало лечи, и его опять работай. Тебе худой человек.

- Ну, ты, дикарь, что орешь на меня! - гаркнул Ставрук.

- Послушайте!.. - с ненавистью прошипел жестким голосом Судзуки и деспотически посмотрел на Ставрука.

- Груз распределим между собой, лошадь будем лечить.

Гибель лошади может нам слишком дорого обойтись.

После первого же дня похода с тяжелым грузом за плечами диверсанты стали молчаливыми, раздражительными, мрачными. Ссоры вспыхивали поминутно и по самым пустяковым причинам: то кто-то из передних не предупредил, отпустив согнутую в дугу ветку, и она хлестко стеганула по лицу идущего следом; то медленно закипает чай; то задний свалил камешек на крутом спуске, и он стукнул по ногам идущего впереди…

Наибольшую нетерпимость проявлял Ставрук. Его недовольство своим положением, видимо, вызывалось еще и тем, что почти с первого дня Судзуки стал обращаться с ним, как с чернорабочим, тогда как с Петровым они образовали как бы своего рода аристократическую касту: подолгу разговаривали на японском языке о чем-то своем, иногда смеялись, не посвящая в смешное Ставрука, вызывая у него подозрение, что предметом смеха является он сам, и - что особенно возмущало Ставрука - за завтраком и ужином Судзуки клал в свою кружку и в кружку Петрова больше какао, чем в посудины Ставрука и Соломдиги.

Однако главные испытания были впереди. На второй или на третий день после того, как рана на спине лошади поджила и животное вновь навьючили, диверсанты спустились в глубокую долину и остановились у небольшой речки, преградившей путь. Речка, хотя и небольшая, была очень бурной и глубокой.

Несмотря на советы Соломдиги - всем переправляться вброд, а лошадь вести в поводу, Судзуки сделал посвоему. Он велел Ставруку и Соломдиге отправляться вброд, а сам сел на лошадь и позади себя усадил Петрова.

- Своей тяжестью мы будем помогать устойчивости лошади на сильном течении, - пояснил он.

Раздевшись, Ставрук и Соломдига с трудом перебрели речку. По их следу пустил лошадь и японец. Едва она сделала три-четыре шага от берега, как вода перелилась ей через спину. Все видели, что назревает катастрофа: вьюки залило водой, лошадь все более погружается, а седоки в панике ухватились за гриву, всей тяжестью опрокинувшись на шею лошади.

- Слезай, слезай вода! - кричал с того берега Соломдига.

- Да прыгайте же, черт вас побери! - горланил Ставрук. - Вы же топите лошадь и все имущество!

Но растерявшиеся седоки не успели ничего сделать.

Течением подбило ноги лошади, она попыталась плыть, но груз задавил ее, и она ушла под воду. Судзуки и Петров с перекошенными от ужаса лицами бросились вплавь и вскоре встали на ноги. Тем временем течение закрутило и потащило лошадь. Она, видимо, зачерпнула ушами воду и вскоре прекратила борьбу. К счастью, река неподалеку делала крутой поворот, и там труп лошади вместе с грузом подбило под корягу.

Ставрук и Соломдига кинулись туда, чтобы спасти хоть часть вьюков. По корягам они добрались до трупа лошади и попытались вытащить его из корневищ. Им это не удалось.

Ставрук хотел было заставить Соломдигу спуститься в воду и отстегнуть вьючное седло, но проводник наотрез отказался: он не умел плавать. Подоспевший Судзуки приказал самому Ставруку выполнить эту работу. Тот, безобразно ругаясь, проклиная всех и вся, спустился в воду и после больших хлопот отстегнул подпруги. Но лошадь придавила вьюки. Подав конец подпруги Соломдиге и Петрову, сидящим на корягах, он попросил у ороча большой охотничий нож и стал потрошить лошадь, чтобы по частям стащить ее с вьюка. Вскоре вьюки освободились, и их выволокли на берег.

Несколько минут все отдыхали, не обмолвившись ни словом. Наконец Судзуки приказал разобрать сумы и осмотреть содержимое. Там все было перемочено. Прежде чем двигаться дальше, решено было все просушить и отсортировать.

К вечеру эта работа была кончена. Выяснилось, что путешественники лишились большей половины сахара, соли, почти всего хлеба, превратившегося в гущу. Уцелели лишь галеты в двух ведерных банках, сгущенное молоко и мясные консервы. Две банки, обернутые клеенкой и прорезиненной материей, при Соломдиге не открывали - там были гранаты. С ними ушел Петров за поворот реки. Через час оттуда донесся глухой взрыв, происшедший в воде.

Вскоре явился Петров. - Все в порядке, - доложил он Судзуки. Вечером Судзуки объявил, что вводится строгое нормирование продуктов, особенно галет и сахара. Впереди, по подсчетам Соломдиги, оставался путь в двенадцать- тринадцать дней. Из расчета этого времени и была распределена посуточно половина продовольствия. Вторую половину Судзуки объявил неприкосновенным запасом.

С гибелью лошади ноша на плечах каждого увеличилась, и это еще более обострило отношения между диверсантами, в частности между Ставруком и Петровым.

Они без конца ссорились, и с каждым днем ненависть между ними накалялась. Но Петрова поддерживал во всем Судзуки, и злоба Ставрука была бессильной. Однако скоро Ставрук получил счастливую возможность уронить в глазах Судзуки авторитет Петрова.

Он стал подозревать, что Петров ворует галеты. Однажды он увидел, как тот, нарочно отстав, торопливо жует галету; в другой раз он заметил на губах Петрова крошки после того, как тот сходил в кусты. Ставрук решил подкараулить и поймать вора.

Сдав ночью дежурство Петрову у костра, он улегся и сделал вид, что уснул. Между тем сквозь смеженные веки он наблюдал за Петровым. Прошло около часа времени.

Наконец Ставрук увидел: Петров бесшумно придвинулся к сумке и стал горстями накладывать галеты себе за пазуху.

- Это еще что такое? - торжествующе, с издевкой гаркнул Ставрук. - Воруете, господин Петров?

Диверсант, как ужаленный, отскочил от сумы. Его лукавые глазки замигали.

- Я укладываю имущество, чтобы удобнее лежало…

- А-а, имущество укладываешь? За пазуху?

- Вы что, вы что кричите на меня? - залепетал он.

От шума проснулись Судзуки и Соломдига. Ставрук, смакуя каждую деталь, подробно рассказал, как все было. Он умолк, и у костра наступила тишина, которая бывает перед бурей. Но бури не произошло. Судзуки спокойно приказал Петрову вернуть галеты.