Глава 14
Ненависть к самому себе может иногда достигать таких глубин, что она приводит человека устрашающе близко к состоянию безысходности. Фредерик был очень близок к этому на следующее утро после поездки в парк со своей женой. Он пришел домой, все еще одетый в вечерний костюм, чувствуя себя грязным, взъерошенным и небритым. Главным образом, грязным.
Вчера он присоединился к Арчи для совместного обеда в клубе «Уайтс» и выпил немереное количество вина во время обеда, а после него чрезмерное множество стаканов портвейна. После этого его вечер развивался по вполне предсказуемому сценарию. Вернее ночь. Видимо, Лиззи ничего не сказала Аннет. Его пропустили безо всяких проблем, и ему выделили новую девушку, совсем молоденькую, которая работала еще совсем недолго, хотя, конечно же, не была девственницей. Но ее навыки использовались с сознательной грубостью, и она застонала от боли, после того как он обошелся с нею. Прежде чем уйти, он оставил ей щедрое денежное вознаграждение, хотя знал, что ей строго-настрого запрещено принимать персональные подарки. Уходя вместе с Арчи, он все еще чувствовал себя насильником.
- Неприятности в раю? – спросил лорд Арчибальд.
- Я даже думать об этом не хочу, Арчи, - сказал он. – А еще меньше – говорить об этом.
Больше ничего не было сказано.
А после были игра и пьянство, но в частном доме, а не в клубе. А затем пробуждение, или скорее, приход в сознание на кровати в том же самом доме, когда было уже совсем светло, с головой, тяжелой словно свинцовый шар, и еще большей тяжестью на душе. Он осторожно огляделся. По крайней мере, рядом с ним или где-нибудь еще в комнате не было никакой обнаженной женщины. Это была более менее утешительная мысль до тех пор, пока он не вспомнил о той девчушке у Аннет. И до тех пор, пока он не вспомнил об игре в карты, во время которой он лишился порядочной суммы, насколько он помнил. И обо всей этой выпивке.
Игра, пьянство и распутство – все пороки, которые он мог бросить, стоило только пожелать. Это был просто вопрос силы воли. Он прикрыл глаза рукой, заслонившись от света, спасаясь от боли. Да, он сможет отказаться от всего этого. Когда ад замерзнет. Вероятно.
Он устало шел по направлению к дому, чувствуя себя грязным. Осознавая, что он будет чувствовать себя так же даже после того, как примет горячую ванну и побреется по возвращении домой. Осознавая, что он, возможно, никогда не сможет почувствовать себя чистым. Или быть чистым.
Сначала, когда он проснулся - и даже когда оделся и вытянул себя на улицу - никто в доме еще не встал, чтобы не дать ему уйти, он забыл о событиях предыдущего дня. Теперь воспоминания о них громко стучали у него в висках и в его сознании.
Джули отомстила ему и все рассказала Кларе. А он, терзаемый чувством вины, болью и отчаянием, выхлестнул все это потоком циничной ярости, обрушив его на самое драгоценное, что у него оставалось. Его жену.
Среди всего прочего, он сказал ей, что с момента их свадьбы спал с дюжиной женщин или даже больше. Вероятно, она и так знала об этом. Клара не была глупа. Но все в обществе были убеждены, что жен нужно защищать от неприятной действительности, а именно - от понимания того - что их мужья им неверны. Он нарушил одно из самых строгих табу светского общества. И - что гораздо важнее и хуже – он неизмеримо сильно ранил ее. Она могла не любить его и могла знать действительное положение дел, но, наверное, больно и унизительно – услышать всю правду от собственного мужа. Он, должно быть, заставил ее почувствовать себя женщиной еще в меньшей мере, чем она чувствовала раньше.
Он сделал это с ней. За одно это он заслуживал пули в висок.
Он должен извиниться перед ней, подумал он, приближаясь к дому и бросая взгляд на бледные окна. Извинение было ничтожно малым искуплением, конечно, но это должно быть сделано. И вместе с извинением, он даст обещание измениться, если бы только она могла найти в себе силы побороть отвращение, которое должна была к нему испытывать. Он мог измениться, и он изменится. Это был просто вопрос желания сделать это. А он хотел этого. Он сыт по горло своей другой жизнью. Сыт до тошноты. Сама мысль о прошлой ночи вызывала тошноту сильнее, чем все еще не оставлявшая его головная боль.
Войдя в дом, он прошел прямо в свои комнаты и приказал принести горячей воды для ванны и свои бритвенные принадлежности. Он собирался очиститься хотя бы снаружи, прежде чем предстать перед Кларой, хотя и горел нетерпением сделать это без промедления. Он собирался начать новую жизнь и был полон рвения начать ее – со своей женой рядом. Он был бы в состоянии сделать это вместе с ней. Но было бы невежливо пойти к ней немедленно. Ему следовало подождать, пока он не приведет себя в порядок.
Час спустя, слишком нервничающий, чтобы сразу пойти в её гостиную, как он сделал бы в обычной ситуации, он послал своего камердинера спросить, не окажет ли она ему честь, приняв его. Такая формальность в отношениях между мужем и женой могла бы показаться чрезмерной, но он прекрасно осознавал, что она могла не захотеть увидеться с ним. Ему, пожалуй, придется проявить терпение, что будет мучением для него, и посылать такие сообщения регулярно в течение дня, пока она не смягчится и не согласится принять его.
Его камердинер вернулся.
- Миссис Салливан нет дома, - сказал он.
Фредерик нахмурился. Нет дома? Так рано?
- Вы выяснили, куда она отправилась? – спросил он.
- В Эбури-Корт, я полагаю, сэр, - ответил его камердинер с каменным лицом.
«Я вернусь завтра в Эбури-Корт». Фредерик слышал эти слова, когда она произнесла их в ландо вчера. Он забыл. Она подразумевала тогда именно это.
- Когда она уехала? – спросил он.
- Немногим более получаса назад, полагаю, сэр, - ответил камердинер.
Он в это время уже был дома. Принимая ванну с горячей мыльной водой. Пытаясь привести себя в порядок для неё. Возможно, она знала, что он дома. А возможно – нет. Возможно, это её совершенно не интересовало.
- Благодарю Вас, Джерретт, - сказал он. – Это всё.
В течение первых двух недель, казалось, не было ничего, ради чего стоило бы жить. Совсем ничего. Это было пугающе – осознавать, что жизнь настолько пуста, настолько лишена всякого смысла. Подъём по утрам был лишен всякого смысла. Она была вынуждена делать это, только чтобы соблюсти приличия ради Гарриет и слуг. И, конечно, её соседи и друзья начали наносить визиты, как только узнали, что она снова дома. На некоторые из этих визитов, следовало нанести ответные.
Она вынуждена была жить, пока не была готова предпринять какие-нибудь шаги для завершения этой жизни. Это было единственным, чего Клара не собиралась делать. Но она жила, совершая лишь самые необходимые действия. Она прекратила выезжать, за исключением редких визитов и посещения церкви, когда она брала закрытый экипаж. Осенняя погода сменилась совсем зимним холодом. Было слишком холодно, чтобы выезжать в открытом ландо или сидеть в кресле на террасе. Кроме того, у неё не было никакого желания прилагать усилия, чтобы потеплее одеться и велеть Робину вынести ее наружу.
Клара задавалась вопросом, будут ли опять приходить письма от Фредди, с указаниями каждый день проводить некоторое время на свежем воздухе. Если бы они пришли, она полагала, что вновь повиновалась бы ему. Он все еще оставался её мужем и всегда будет до тех пор, пока один из них не умрет. Но никакого письма не пришло.
Женщина прекратила делать упражнения. Это было неприятным, отнимающим много времени и болезненным занятием. К тому же бессмысленным. Она никогда не будет в состоянии ходить. Не было никакого смысла даже пытаться сделать это. Она проводила свои дни в доме, вышивая, читая, беседуя с Гарриет или случайными визитёрами, а иногда – ничего не делая вообще.
В течение двух недель она пыталась убедить себя, что её жизнь не стала хуже, чем несколько месяцев назад, когда она была мисс Кларой Данфорд. Её жизнь была в точности такой же как и раньше, – унылой и скучной, но в то же время, удобной и респектабельной. Тысячи бедных душ в Англии отдали бы свою правую руку, чтобы поменяться с ней местами. Если бы только она могла стереть прошедшие несколько месяцев из своей памяти, с момента ее встречи с Фредди, тогда она была бы в состоянии подхватить нити своей старой жизни без какого-либо особого ущерба.
