—Мальчишка. Что он понимает в любви!

Сергей раздраженно покосился на Зимину:

—При чем тут любовь? Это игра. Просто Игорю нужно на время стать этим идиотом Берестовым.

—Почему — идиотом? — возмутилась Света.

—Потому что только идиот мог поверить, что влюбился в неграмотную девку, — зло отрезал Стрепетов. — Не забудь, он на крестьян смотрел как на низшие существа, и это правильно. А тут — распустил губу, глупо!

—Любовь зла, — хмыкнул Васька.

Ира сидела на подоконнике. Слушала внезапно разгоревшийся спор и с невольной горечью думала: «Не будь Лиза хорошенькой, Алексей никогда бы не обратил на нее внимания. Но она миленькая, Пушкин это несколько раз отметил. Вот Берестову и плевать, что она дочь кузнеца. И не ровня самому Алексею. К тому же держалась Лиза непривычно, вот и заинтересовала Берестова».

Ира посмотрела на мальчишек: «Интересно, как мне себя вести, чтобы Стрепетов хотя бы обернулся в мою сторону?»

Девочка бросила взгляд на часы и едва не вскрикнула — как время бежит! Уже половина четвертого. Она должна идти к Аленке. И побыстрее. Аленка больна и ждет ее.

Ира мягко улыбнулась: смешная. Вчера снова дала ей прослушать приготовленную для матери запись. Говорила там о ней, Ире.

Ох уж эта Аленка!

Ира словно услышала быстрый, чуть картавый говорок: «Ма, наша Ира будет Лизонькой Муромской, помнишь Пушкинскую «Барышню-крестьянку»? Она станет жить в девятнадцатом веке, здорово, да? Сто, нет, почти двести лет назад! Мам, это ж как машина времени, правда?

Сарафан длинный-предлинный, лапти настоящие, их на рынке продают, как сувениры. Иногда. Ира сказала — она обязательно купит. А в косы ленты вплетет. Красные!

Мам, давай ей отдадим наши бусы из деревянной шкатулки? Те, синенькие, что твоя бабушка оставила твоей маме, а ей самой ее бабушка подарила. Ира не потеряет, честно-честно.

Бусы старые-престарые. Ира их наденет, ей легче будет нырнуть в прошлое. Она будто на кнопку нажмет! Мам, как я придумала? Хорошо, нет?

Ты вечером прослушаешь и мне ответишь. Если согласна, то синие бусы на кухне оставь, ладно? Я тебя люблю!»

Кашляла Аленка через каждое слово. Что-то ее бронхит совсем разгулялся. И таблетки почти не помогали. Даже травки, заваренные на пару, и горчичники.

Ира вечером сама их ставила. Перед тем как Аленку спать уложить. Вначале смазывала Аленкину кожу подсолнечным маслом, а затем лепила горчичники. И мысленно ужасалась Аленкиной худобе — одни ребра и позвоночник!

Ира жалела девочку — жжет ведь. Но Аленка терпеливая, даже не жаловалась. Лишь на часы косилась. Ждала, пока обязательные десять минут пройдут. Потом блаженно вздыхала и жмурилась, когда Ирина ее покрасневшую спинку теплой влажной губкой обтирала.

Как там больная Аленка дома одна? Наверное, лежит в постели, ждет Иру и скучает. Рядом Петюнчик дремлет. А то встанет, пристроит лохматую голову рядом с Аленкиной подушкой и жалостливо так вздыхает. Понимает, что Аленка больна. Такой странный пес, только что говорить не умеет!

Ира спрыгнула с подоконника. Одернула джинсовую юбку и сказала, перебивая покрасневшую от злости Свету:

—Мне уже пора.

Стрепетов с Зиминой прекратили ругаться. Светлана Степановна посмотрела на запястье. Грустно кивнула и резюмировала:

—Сегодня время впустую потратили. Одной сцены толком не прошли. Пара таких репетиций и на спектакле можно ставить крест.

Света сердито воскликнула:

—Еще и четырех нет! Мы успеем все закончить!

—Я не могу, — упрямо сказала Ирина, собирая сумку.

—Почему мы можем, а ты нет? — враждебно поинтересовалась Зимина. — Чем ты эдаким занята, а? Или на работу спешишь?

Ира растерялась. Все как один уставились на нее. Даже Гончаров смотрел с любопытством и явно ждал ответа. А Таня Мишина насмешливо улыбалась.

«Ждет, что я совру, — раздраженно подумала Ира. —  Уверена — ни в жизнь не признаюсь. Попросту струшу».

Тут же мелькнула мысль, что Таня права. Соврать всегда проще.

Неожиданно для себя Ира с вызовом ответила:

—Угадала — на работу. И уже опаздываю.

—Да-а? — недоверчиво протянула Светлана.

Васька весело ухмыльнулся:

—Улицы метешь или газеты толкаешь?

Таня смотрела внимательно, но молчала. Мишиной вдруг показалось — за последнее время подруга как-то изменилась. Повзрослела, что ли. Просто она, Таня, не желала этого замечать. Привыкла смотреть на Горелову сверху вниз.

«Интересно, с чего бы Ирке меняться? Или подтирать чужой нос так сложно?»

Ира отвечать Ваське не стала. Пожала плечами и пошла к двери. И вздрогнула, услышав, как уже ей в спину Сергей Стрепетов с издевкой бросил:

—На красивые тряпки зарабатываешь?

Ира не поверила собственным ушам! Обернулась и в упор посмотрела на Таню. Мишина смущенно фыркнула и с повышенным интересом стала рассматривать висевший на стене портрет Льва Николаевича Толстого.

Ира мгновенно поняла: Таня ее выдала. Наверняка все выложила Сергею про алое платье. Еще и посмеялись вдвоем над ней.

Ирина побледнела: хорошо же Стрепетов теперь о ней думает. Мол, пустая девчонка, в школе едва на четверки вытягивает, в голове одни мальчишки и тряпки. А если Танька припомнила последний разговор, тот, на улице…

Да нет, не могла она!

Сумка с учебниками внезапно стала тяжелой, пальцы рук заледенели. Ира жалко пролепетала:

—А что, нельзя?

Света Зимина неуверенно хихикнула. Васька Куцых показал Ире большой палец, он одобрял. Светлана Степановна покачала головой, но сказать ничего не успела. Виктор Гончаров взял со стола свой рюкзак и лениво протянул:

—Я тоже, между прочим, не привык у матери деньги клянчить. Всю зиму дворником подрабатывал, тротуары от снега чистил. Кто из вас имеет что-то против?

Ответа Ира не услышала. Бежала по гулким школьным коридорам и изумленно думала: «Он что, за меня заступился? Или так… из цеховой солидарности?»

Ира невольно рассмеялась. Вдруг пришло в голову, что три недели назад она и слов-то таких не знала. А тут прямо как Мишина сказанула — «из цеховой солидарности».

Это из-за Аленки. Столько книг за неполный месяц пришлось просмотреть! Ира и в словари лазила, и в энциклопедию заглядывала. У папы кое-что иногда спрашивала. И у Тани Мишиной.

Что ей оставалось делать?

Аленка, она любопытная. Постоянно суется в материнскую библиотеку и пытается читать все подряд. Даже специализированную литературу! По экономике, например. А потом задает вопросы.

Ну не может Ира постоянно говорить малышке — «не знаю»!

                                                ГЛАВА 10

                                      АЛЕНКА БОЛЕЕТ

Сегодня Аленка не рисовала. Она лежала в постели и напряженно размышляла. А встревоженной Ире сказала, что думает о Боге. И не обманула.

Аленка искренне пыталась понять — есть Бог или нет. Мама почему-то на этот вопрос не смогла ответить. Промолчала, будто Аленка и не спрашивала. Аленка утром трижды пленку прослушала — ничего.

Мама о лете говорила. О море, о дельфинах, что в последние годы близко-близко к берегу подплывают, а вот о Боге… Ни слова! Может, мама сама точно не знает?

Аленке почему-то хотелось, чтобы Бог был. Ведь кто-то должен любить людей? Каждого человека? Большого и маленького? Хорошего и не очень?

Аленку, например, мама любит. Маму — бабушка. А вот сосед дядя Петя один живет. И пьет сильно. Его все-все ругают. Кто его сможет любить? Такого смешного, вечно пьяного, плохо пахнущего? Если только Бог.

Антонина Романовна говорила — для него все мы дети. Плохие ли, хорошие — все едино. Детей в любом случае любят. И прощают. Даже самых хулиганистых и противных.

Аленка грустно вздохнула: Антонина Романовна все-все знала, она ведь старенькая.

И Аленка попросила Бога, чтобы он был. Всегда!

Потом девочка перевела взгляд на свою акварель, и в ее глазах засветилась надежда.

Там папа! Аленка и отсюда видела его: высокий, красивый, кудрявый и улыбается. Жаль, папино лицо никак не удавалось рассмотреть. Даже в снах. Вечно оно как в тумане, приглядываешься, приглядываешься, а все расплывается.