Так что обвенчались Иосиф и Мирьям в скромной книште, или по-гречески синагоге, Еммауса, и на свадебном пиру у них было немного гостей. Малое время спустя Иосиф нанял служанку, пожилую свободнорожденную женщину из города Магадан, того, который стоит на границе Египта и страны Куш. Женщина носила мужское имя Эфер, что значит «газель», и сама была похожа на воина пустыни: коричневое удлиненное сухое лицо, орлиный нос, белые волосы, которые она собирала в пук на темени, и зоркие желтые глаза. Она умерла, когда мне было шестнадцать лет, и я до сих пор очень хорошо ее помню. Муж ее, Шимон, мастер колодцев и каналов, работал у Оронта в саду, и ему помогали две их дочери, Ханна и Фамарь. Муж и старшая дочь погибли в страшные времена мятежа Архелая, которые наступят уже совсем скоро, а младшая, Ханна, вышла замуж за финикийского купца, чтущего Закон, и в один год с моим рождением родила дочь, которую назвала Мирьям, но по обычаю города Сидона произносила на греческий манер: Мария.
Думаю, понятно всем, что Эфер нам послал Оронт. Она научила маму изображать беременную, подсказывала, что носить, как ходить и о чем говорить.
Настала середина лета, и широко разнеслась весть о рождении у тети Элишбет сына. Его назвали Иоханан.
Но вернемся к царю Ироду, который как раз в эти дни начал чувствовать себя скверно. Томила жажда, и несильные, но изнуряюще долгие потуги заставляли его подолгу проводить время в отхожем чулане. Увы, Оронт числился узником и пребывал то ли в башне в Антонионе, в светлом и просторном застенке, то ли в Александрионе, в тюрьме похуже, его-де перевели, чтобы освободить помещение для Антипатра, то ли где-то еще; на самом деле он жил в Иерушалайме, на постоялом дворе, и считался сабейским заклинателем змей. Увы, если бы Оронт был рядом с Иродом, он наверняка распознал бы первые признаки отравления мякотью индийского ореха (того самого, который нельзя есть сырым, а нужно только варить) и, очень вероятно, сумел бы помочь. Но именно поэтому Оронта и удалили из дворца…
Ночами Ирод не спал и все время мерз. Обильно потела шея и грудь, от тела исходил запах мокрых лежалых перьев. Иногда он погружался в полубред и видел себя молодым.
Два года после смерти Мариамны он прожил вообще без женщин, просто забыв про них. Сестра его Шломит даже пыталась предложить ему себя, по примеру египетских цариц и царей, но он равнодушно отверг ее, сумев, впрочем, не обидеть.
Возможно, Ироду было просто не до утех. Небывалая засуха поразила все земли от Индии до Сиренаики и от Галлии до страны Куш. В Галилее пшеница уродилась меньше, чем сам-три – вместо обычного сам-десять; во всех прочих областях урожая не было совсем. И даже в Египте, этой житнице Ойкумены, намолот упал на четверть. Наместником Египта в ту пору был Петроний, известный своим любостяжательством. Ирод собрал все свои драгоценности, камни отделил, а золото переплавил и отвез все это Петронию, и вручил сам, своими руками. За это он получил право купить пшеницу по огромной цене, но зато в первую очередь.
Он раздавал ее народу, как величайшую ценность, едва ли не сам проверяя списки и из своих рук отсыпая меры. Многие хитрые, кто хотел урвать из запасов, были убиты нещадно, и весовщик, пойманный с горстью зерен в кошеле, отправлялся ломать камни. Оделены были и здоровые – большей мерой, чтобы могли работать, и больные и старые – меньшей, но такой, чтобы не умереть; часть пшеницы он послал в Сирию как семена для посевов – в обмен на шерсть и овчины для теплой одежды; это раздавалось даром. Он кормил свой народ и держал его в тепле, сколь это было возможно, и только благодаря его заботе ту зиму пережили те, кто пережил, а кто не пережил, так в том вина не царя. Чума медленно и чадно горела во многих городах, и к весне остались безлюдными Тифон и Фаратон в Самарии, Лод, Гофна, Меранот, Мицпа, Геба, Азмабет в Иудее, Элам и Небо в Эдоме – и это только те, что я помню…
И дом Ирода не миновала чума: умер младший сын Мариамны, Ферор. А у государственного управителя, Птолемея Самарского, чума забрала всю семью: жену и семерых детей…
Весной царь разослал всех, кто мог держать мотыгу, возделывать землю, и многие земли были подняты заново, а то и впервые. Семян едва хватило для такого посева, но урожай отдал все сторицей, и можно было не только напитать себя, но и помочь соседям. Никто из тех, кто просил помощи, не получил отказа. За голодную зиму и за следующий трудный год Ирод раздал больше ста тысяч медимнов (то есть две тысячи телег, запряженных волами) зерна иноземцам и больше восьмисот тысяч – своему народу.
Даже самые яростные враги его вынуждены были сквозь зубовный скрежет цедить ему скупые хвалы; простые же люди не скрывали своей любви, и если бы Господь действительно слышал наши молитвы, Ирод при жизни был бы взят на небо…
Но это длилось недолго, сытость памяти не подруга. Скоро снова со всех сторон стало раздаваться змеиное шипение.
Дело в том, что Ирод, изыскивая, с одной стороны, расположение римлян, а с другой – желая привлечь в Иудею язычников самаритян и филистимлян: купцов, ремесленников, строителей дорог, – стал мягко, но решительно ограничивать власть кохенов в миру. Вначале у них было отнято право судить, если провинность не касалась вопросов веры; потом язычникам разрешили воздвигать – правда, вдали от стен городов – храмы своих богов; наконец в тот год, когда казнены были Гешем и Ахирам, он велел построить в самом Иерушалайме театрон, а рядом с городом – стадион, тот самый, который в дни его смерти обратился в гигантскую тюрьму и только чудом не сделался местом чудовищного кровопролития. Там Ирод велел проводить подобие греческих Олимпиад, Аттические игры, приуроченные к годовщине победы при Акции. Проводились состязания борцов, кулачных бойцов, бегунов, метателей, гонки колесниц – одиночек, пар и квадриг, а также диспуты поэтов, музыкантов и танцоров. Игры эти проводились раз в пять лет, и тогда Иерушалайм и его окрестности становились сугубым Бабилоном, полным язычников и нечестивцев, собравшихся со всей Ойкумены. Слава Ирода как покровителя игр разнеслась, и однажды греки пригласили его председательствовать на их Олимпиаде, и он председательствовал на этом непотребном зрелище, на главном жертвоприношении ложным чужим богам, ибо именно так сами греки объясняют свои Олимпиады.
А тогда на новом стадионе, на первых же Аттических играх, Ирода попытались убить – тем же манером, как римляне убили Гая Юлия: много мужчин с кинжалами, и каждый наносит по удару… Впрочем, Оронт подозревал, что это покушение было подстроено через подставных лиц Яшемом, который таким способом хотел и расквитаться с давними врагами, и укрепить свое положение. Это ему полностью удалось: двенадцать юношей из хороших семей были казнены, Яшем удостоился почестей и наград, Ирод же услышал от подсудимых много горьких слов о попрании веры отцов и о том, что все, что раньше поддерживало в народе благочестие, теперь подверглось презрению…
Может быть, Ирод задумался бы над словами, сказанными прямыми и честными людьми на пороге смерти, но тут произошло то несчастье с Мариамной, о котором я недавно рассказала, и он просто забыл свою жизнь и дела своего народа. А потом были мор и глад, а потом – возвышение. Возможно, Ирод просто поверил в то, что все, что он делает, он делает верно, и Господь одобряет и подбадривает его.
Что ж. Такое представление о себе всегда чревато ошибками и опрометчивыми делами. В один год Ирод взял сразу двух жен, породив тем самым бурю споров среди книжников и законников. Вначале он женился на Мальфисе, самаритянке довольно простого происхождения, дочери городского судьи; она была принята на службу во дворец и занималась воспитанием сыновей Мариамны, Александра и Аристобула. Сказать, что Мальфиса была просто красива – значит прошипеть что-то злое и завистливое. Ее красота ослепляла и тревожила, и не забывалась, в ней был вызов и была дерзость. Увы, все эти качества в сыне ее, Ироде Антипе, неблагоприятным образом преобразились, и где прежде был вызов, стала наглость, а где дерзость – грубость и нежелание считаться с ближними.
