Они теперь дошли до конца коридора и двинулись вниз по пологому пандусу.
— Должно быть, все это требует невероятных капиталовложений, — заметил Тальберт.
— Господи сохрани, — провозгласил Пресвитер, внезапно останавливаясь. — Не путайте нашу работу с уличной торговлей. Наши работники делают все добровольно, в удобное для них время, сообразно своим талантам, не думая ни о чем, кроме дела.
— Прошу прощения, — сказал Тальберт. Затем, собравшись с духом, спросил: — А какого дела?
Пресвитер задумался, затем медленно вынырнул из своих размышлений и заложил руки за спину.
— Дела любви, — сказал он, — что является противоположностью ненависти. Естества, что является противоположностью искусственного. Гуманности, что является противоположностью бесчеловечности. Свободы, что является противоположностью насилия. Здоровья, что является противоположностью болезни. Именно, мистер Бин, болезни. Болезни, называемой фанатизмом, пугающе прилипчивой болезни, которая марает все, к чему прикасается, обращает тепло в озноб, радость — в чувство вины, добро — в зло. Какое дело? — Он выдержал драматическую паузу. — Дело жизни, мистер Бин, что является противоположностью смерти!
Пресвитер многозначительно воздел указательный палец.
— Мы сами видим, — произнес он, — как армия беззаветно преданных воинов движется на оплоты ханжества. Рыцари братства со справедливой и радостной миссией.
— Аминь, — с трепетом произнес Тальберт.
Они вошли в большую, разделенную на ячейки комнату. Тальберт увидел людей: некоторые печатали, некоторые писали, кто-то просто смотрел перед собой, некоторые говорили по телефону на множестве разных языков. Выражение всех без исключения лиц было возвышенно-сосредоточенным. В дальнем конце помещения человек втыкал штыри на моргающем многочисленными глазками коммуникаторе.
— Комната для подмастерьев, — пояснил Пресвитер, где мы растим наше будущее…
Он быстро умолк, когда из одной ячейки вышел молодой человек и направился к ним, сжимая в руке бумаги, улыбка играла у него на губах.
— Оливер, — произнес Пресвитер, кивнув.
— Я придумал шутку, сэр, — сказал Оливер. — Можно мне?..
— Ну разумеется, — сказал Пресвитер.
Оливер прочистил склеившееся от волнение горло, после чего рассказал анекдот о маленьком мальчике и девочке, которые следят за парной игрой на теннисном корте нудистов. Пресвитер улыбнулся, кивнул. Оливер поднял расстроенные глаза.
— Нет? — уточнил он.
— Это не лишено веселости, — подбодрил Пресвитер, — однако в том виде, в каком оно сейчас, слишком уж отдает историями на тему «герцогиня — дворецкий» из категории «женщина в ванной». Не говоря уже о том, что здесь очевидно разыгрывается популярный двойной гамбит «священник — барменша».
— О сэр, — горестно произнес Оливер, — у меня никогда не получится.
— Глупости, — возразил Пресвитер, прибавив ласково: — Сынок. Эти коротенькие побасенки, как ни странно, придумывать сложнее всего остального. Они должны обладать убедительностью, ювелирной точностью, сообщать нечто важное и своевременное.
— Да, сэр, — забормотал Оливер.
— Справься у Войцеховски и Сфорцини, — предложил Пресвитер. — И еще у Ахмеда Эль-Хакима. Они помогут тебе разобраться в базовой схеме. Хорошо? — Он похлопал Оливера по плечу.
— Да, сэр. — Оливер сумел выдавить улыбку и возвратился в свой отсек.
Пресвитер вздохнул.
— Печально, — сообщил он. — Он никогда не достигнет класса «А». На самом деле его вообще не должно было быть среди сочинителей… — он неопределенно развел руки, — причиной всему сентиментальность.
— В каком смысле? — спросил Тальберт.
— Да вот, — ответил Пресвитер. — Именно его прадед двадцать третьего июня тысяча восемьсот сорок восьмого года сочинил историю о коммивояжере, первый чисто американский анекдот.
Пресвитер и Пископ на минуту склонили головы в почтительном молчании. Тальберт сделал то же самое.
— Вот так обстоит дело, — произнес Пресвитер. Они спустились по лестнице обратно и сидели в гостиной, потягивая шерри.
— Может быть, вы хотите узнать что-нибудь еще, — спросил Пресвитер.
— Только одно, — сказал Тальберт.
— И что же, сэр?
— Зачем вы показали мне все это?
— Да, — вставил полковник, протягивая руку к кобуре, — в самом деле, зачем?
Пресвитер внимательно посмотрел на Тальберта, подбирая слова для ответа.
— Вы еще не догадались? — спросил он наконец. — Нет. Вижу, что не догадались. Мистер Бин… вы для нас человек небезызвестный. Кто же не слышал о ваших работах, о вашей беззаветной преданности пусть иногда и непонятным, но всегда великим делам? Разве можно не восхищаться вашей самоотверженностью, вашей целеустремленностью, вашим гордым пренебрежением устоями и условностями?
Пресвитер сделал паузу и подался вперед.
— Мистер Бин, — произнес он мягко, — Тальберт, — могу я вас так называть? — мы хотим, чтобы вы были в нашей команде.
Тальберт ахнул. Руки у него задрожали. Полковник облегченно выдохнул и опустился на спинку стула.
Ошарашенный Тальберт не издал ни звука, поэтому Пресвитер продолжил:
— Подумайте над моим предложением. Оцените все выгоды, какие сулит наша работа. Со всей полагающейся скромностью, кажется, я могу утверждать, что для вас сейчас открывается возможность принять участие в самом грандиозном деле вашей жизни.
— У меня просто нет слов, — проговорил Тальберт. — Я едва ли могу… вот… как же я могу…
Но жажда причащения к тайному братству уже горела в его глазах.
