— Как же так? — спрашивал Эрван. — А мне показалось, я видел ее там. Лицо знакомое…

— Не было ее там, хоть у Рыжего спроси…

Эрван глянул на Сэллик. Она, пройдя неспешно около клеток, выбрала зверька, открыла дверцу и сунула туда обе руки сразу. Извлеченного из клетки зверька она держала одной рукой за загривок, другой — за ухо, где сжимала пальцами определенное, редко кому известное место. От резкой боли зверьку пришлось забыть, как кусаться.

Марутту, с удовольствием посмотревэто представление, шепнул что-то стоящему рядом с ним охраннику. Тот кивнул и пошел навстречу девушке.

Эрван все еще стоял рядом с Ролнеком.

— Я ее видел, — повторил он. — Но где? Видишь ли, малыш, у меня непростительно плохая память на лица…

— Я не знаю, кто она, — сказал Ролнек. — Но может быть, тебе помогут два обстоятельства: волосы у нее не рыжие, а сама она беглая из Инвауто-та-Ваунхо.

Да, эти сведения Эрвану помогли. Ролнек впервые в жизни увидел, как у хокарэма от изумления отвисает челюсть.

— Что? — спросил Ролнек тревожно.

Эрван, опомнившись, возвратил челюсть на место и повернул голову к Сэллик.

— О небеса! — выдохнул он. — Ее сейчас убьют!

Воин, пошедший навстрече девушке, выдернул из ножен меч и преградил ее дорогу. Сэллик чуть недоумено попробовола обойти его, но он не позволил, протянул меч вперед и слегка кольнул ее. Девушка отступила на шаг; поняв же, что стражник не отстанет от нее, что ему приказано вызвать рыжую Сэллик на поединок, она бросила взгляд на Марутту.

Воин не собирался прережидать ее сомнения: он взмахнуд мечом — девушка едва успела отскочить в сторону.

Марутту хотел, чтобы она показала, какова она в защите. Но чем, собственно говоря, защищаться — хокарэмы ученики, как всем известно, оружия при себе обычно не носят, особенно вот так, в гостях. Все, чем могла защищаться Сэллик, это небольшой бурый зверек в руках. Зверек, которого Марутту требовал принести ему.

Чтобы принять решение, понадобилась доля мгновения. Сэллик, не отнимая пальцев от уха зверька, сунула лаангра за пазуху, освободив этим вторую руку. Эта рука, взметнувшись над головой, сделала знак «стрела», на который у всякого нормального хокарэма есть одна реакция — метнуть лапару.

И Эрван мгновенно бросил свою лапару в руку Сэллик и только потом сообразил, что жест «стрела» — чисто хокарэмский жест, как и лапара — чисто хокарэмское оружие.

Сэллик, едва поймав лапару, сразу приняла на нее удар меча — таким же отработаннным движением, каким бы встретили удар и сам Эрван, или Ролнек, или Смирол. И увидев это, Ролнек наполовину восхищенно, наполовину удивленно чертыхнулся. Лапара, хокарэмская лапара была знакома загадочной девчонке.

Конечно, ее умение вовсе не было совершенным, да и сила у нее не мужская: удар она могла принимать только на вытянутую навстречу руку, но в ее уверенных движениях была та автоматическая тренированность, которая выдавала довольно долгие упражнения с лапарой.

Другой человек, менее опытный, уже давно бы лишился пальцев, пытайся он отбивать удары лапарой. Но меч стражника неизменно опускался на железо — пусть даже в полудюйме от нежной девичьей кисти.

И Сэллик не только отбивала удары стражника, но и ухитрилась неожиданным маневром оказаться за его спиной. Острие лапары тут же оказалось в опасной близости с сонной артерией…

— Хватит, — закричал Марутту, вовсе не ожидавший такого оборота. — Прекрати!

Сэллик, оотолкнув стражника, чуть заметно пожала плечами и продолжила путь к Марутту.

Полузадохшегося зверька она бросила под ноги принцу. Лаангр, не имея силы убежать, вцепился в сапог Марутту. Принц брезгливо пнул зверя и протянул Сэллик перстень и кошелек с десятком золотых эрау.

Девушка поклонилась коротким, не очень старательным совершенно хокарэмским — поклоном и отошла. Золотые он отдала Ролнеку, перстень надела на большой палец правой руки.

Смирол сказал озабоченно:

— Рука не болит?

— Пока нет, — ответила она.

— Будет болеть, — знающе проговорил Смирол. — У тебя плечо слабое.

Девушка кивнула.

— Компресс сделать? — спросила она.

— Конечно, — сказал Смирол. — И лучше сейчас, пока синяки не запеклись. Пойдем, я помогу.

Они ушли. Эрван проводил их взглядом.

— Так ты знаешь, кто она? — спросил Ролнек.

— Знаю, — кивнул Эрван. — Да, знаю.

Майярские армии, растекаясь от устья Вэнгэ, заполнили Сургару, практически не встречая сопротивления. Только в районе Тавина, где местное, исконно сургарское население разбавлено значительной долей пришлых майярских мятежников, армии были остановлены. Но положение сургарских войск оставалось безнадежным; зажатые в кольцо, они не могли надеяться на отход, поэтому сражались с ожесточением смертников. Горту и Марутту, которые привели майярцев, тратить время на затяжную осаду не могли; следовало опасаться, что саутханцы воспользуются этой войной, чтобы напасть на побережье Майяра — то есть в первую очередь на территории Горту и, возможно, Марутту.

Поэтому мир нужен был обеим сторонам — и Майяру, раз уж не удалась быстрая война, и Тавину, потому что его граждане хотели сохранить свои жизни и жизни своих семей.

Малтэр, ставший из-за болезни Руттула правителем Тавина, выслал к Горту тайных посланцев. Действовал он от имени Руттула; никто не подозревал, что сургарский принц умирает, и Малтэр понимал: узнай об этом майярцы, мир с ними был бы не так уж выгоден. Руттул — это имя имело вес, Малтэр — увы, было не таким весомым. И Малтэр с внезапной злостью понял, что остался для Майяра только второстепенной фигурой. Даже третьестепенной — осознал Малтэр, когда получил ответ от Горту. Горту мог заставить Майяр пойти на мир с Руттулом, но Малтэр был совершенно неприемлем в качестве портнера по переговорам — он мог быть представителем сургарской стороны, на это Майяр соглашался, но договор о мире не мог быть подписан его рукой.

Малтэр бесился от негодования. А кого, скажите на милость, он мог представить Майяру? Руттул при смерти, а юная его супруга, принцесса Карэна Оль-Лааву в настоящее время находится бог знает где. И Малтэр тянул, тянул время, уже мало на что надеясь, а майярцы пока верили его объяснениям.

Руттул умер на рассвете третьего дня года Грифона. В иное время подобное событие отменило бы новогодние праздники и погрузило страну в траур, но сейчас не было желающий праздновать в разоренной наводнением и чужими войсками стране — она и так была в трауре.

Малтэр, призрачные надежды которого на выздоровление Руттула развеялись, решил дожидаться двенадцатой новогодней ночи, когда, согласно майярскому обычаю, строжайше запрещено убивать, и идти с тавинцами на прорыв кольца, ибо больше ждать было уже нечего, но вдруг в начале пятой ночи в Тавине объявилась принцесса Карэна. Ее появление Малтэр был склонен объяснять не иначе как чудом; будто какие-то могущественные духи перенесли ее через майярские заставы и ощетинившуюся оружием цепь защитникой Тавина. Разве она могла незамеченной пробраться на осажденный остров?

Но она была здесь, и Малтэр, получив отсрочку смертного часа, повеселел и тут же послал человека к Горту с сообщением, что договор будет заключен от имени принцессы Карэны.

Горту получил это известие в тот момент, когда его сын показывал ему сундуки с добытыми в Савитри документами. Записи Руттула Горту счел незначащими, на табличках и тетрадях, заполненных скорописью на неизвестном языке, задержал взгляд и велел сохранить, а архив принцессы, в большинстве состоящий из переписки с Малтэром и красочных эскизов платьев, счел сокровищем даже большим, чем сундук с драгоценными шелковыми и бархатными нарядами, также прихваченный молодым Горту из Савитри.

Гонец вошел, когда Горту рассматривал платье, в котором принцесса явилась на заседание Высочайшего Союза.

— Ладно, спрячь, — бросил Горту сыну и обернулся к посланцу. — Ну как там Малтэр?

Гонец пересказал послание.