Окончив свою исповедь, Язаки внимательно посмотрел на меня. Его открытый взгляд выражал уверенность. Он спрашивал меня. Я сразу вспомнила мое первое впечатление при знакомстве. Этот человек сконцентрировал в своем взгляде всю страсть, на которую только был способен… Я уже собиралась выключить диктофон, как Язаки заговорил, не меняя выражения лица:

Могу ли я надеяться, что вы поедете со мной на Кубу? Как? Что вы говорите? Почему вы меня просите об этом? Нет, я ничего ему не ответила. Он предложил это совершенно

непринужденно, так, словно об этом должна мечтать каждая женщина. Я кивнула ему два раза, как будто бы решение было уже принято.

Самолет на Канкун вылетает рано утром.

Я дала ему номер моего телефона и быстро вышла из комнаты. Если бы меня спросили, как я сейчас оцениваю свое состояние, я бы ответила, что это похоже на пенку на поверхности остывшего кофе.

Каждое утро я прихожу на работу в офис на углу Пятой авеню и Бродвея. В агентстве числится десять человек, связанные главным образом с журналами, FMрадиостанциями и японскими продюсерскими центрами, для которых они пишут статьи и поставляют разного рода информацию. Японцев в штате у нас только двое. Хозяина зовут Митчелл, он выпускник Колорадского университета, где изучал японскую литературу. Ему было двадцать пять, когда он начал свой бизнес. Сначала он поставлял для японских СМИ различную информацию о бродвейских театральных постановках, о независимом кино, рок-музыке, клубах, ресторанах и, разумеется, о проституции. Также он разработал множество проектов для туроператора в Токио, который отвечал за молодых американцев. Вскоре ему позволили нанять себе штат служащих. Он имел контакты с японскими кинокомпаниями и стал заниматься съемками коммерческих лент недалеко от Нью-Йорка, а также при помощи посредников работал с прибывшими в Нью-Йорк журналистами, фотографами и операторами. Американских газетчиков ОН снабжал информацией о Японии и японцах. Именно в этом агентстве мне предложили взять интервью у Язаки.

Я проводила здесь большую часть своего времени, примерно I девяти часов утра и до вечера.

Я поднимаюсь с постели в семь. Иногда бегаю в Греймерси-парке. Эту привычку я приобрела по совету одного моего знакомого медика, который рекомендовал занятия спортом вследствие пониженного артериального давления. Как оказалось, для достижения каких-нибудь результатов бегать нужно ежедневно. Вне зависимости от того, бегаю или нет, каждое утро я принимаю горячий душ и пью грейпфрутовый сок, который покупаю в «Дели», что недалеко от дома. Пластиковая бутылка с соком прилетела самолетом прямо с юга Флориды. Я перебрасываюсь парой слов с продавцом-индийцем насчет ядерной энергетики или проблемы исчезновения лесов и отбываю на работу. Обычно немалую часть пути я проделываю пешком, за исключением критических дней и плохой погоды. Хорошо шагать по улицам этого города. Я уверена, что большинство людей, работающих в деловой части Манхэттена, думает так же. Я никогда не работала в другом городе. Может быть, это и неверно, но, полагаю, что в Токио, Лондоне или Париже вряд ли испытываешь такое же удовольствие от прогулки. Вероятно, это ощущение рождается из-за какой-то особенной ненавязчивости городской среды, из-за почти детской поспешности и смешения самых разнообразных людей. Чтобы дойти до офиса, мне достаточно двадцати минут спокойным шагом. Все приходят сюда пешком и в первую очередь спешат выпить кофе или чаю. В холодильнике есть также минералка, газировка и фрукты. После работы можно выпить и пива «Роллинг Рок» и «Сэмюэль Адамс». Так как раньше наш этаж занимало архитектурное бюро, стены и полы выкрашены в очень яркие тона — оранжевый и светло-серый. Здесь царит обстановка невообразимого бардака, что как-то не вяжется с представлением об организации, занимающейся такого рода деятельностью. Все это напоминает уменьшенный макет центра города с небоскребами из книг, документов, фотографий и разных бумаг, наползающих друг на друга, где иногда в чудом сохранившемся свободным уголке можно натолкнуться на человека, скрючившегося над своим ноутбуком.

В полдень мы с коллегами обедаем — в офис доставляются суси, лазанья или бутерброды с индейкой. Мой день проходит за написанием небольшой статьи, которая будет затем отослана в Японию, в переводах на английский кое-каких текстов из японских журналов и ежедневников или в планировании новой работы. Вечером, если я еду к себе, готовлю спагетти. Иногда, правда, приходится ужинать в ресторанах с сотрудниками или с моим бойфрендом…

Вот в чем заключалась вся моя жизнь, думала я. Я перепечатала интервью с Язаки в двух вариантах — английском и японском. Мне потребовалось десять дней, чтобы закончить дело, не считая других заданий, которые приходилось выполнять параллельно. Никогда бы не подумала, что это займет столько времени. Мне пришлось неоднократно переделывать текст, чтобы придать ему объективный характер. Я выделила то, что касалось отношений Язаки и Джонсона, исключила достаточно большой кусок, где Язаки рассказывал про своих женщин, Рейко и Кейко, и вставила несколько эпизодов, раскрывающих личность моего героя.

В тот день, когда Митчелл пригласил меня пообедать, шел дождь. Митч был на два года старше меня. Неделю назад я передала ему текст интервью, он взял себе английский вариант. Конечно, он умел читать и по-японски, а в некотором отношении его способности даже превосходили мои. Семеня под моросящим дождем в сторону ресторана ямайской кухни, который находился через дом от нас, я подумала, что Митч пригласил меня, так как его не удовлетворил мой репортаж, хотя я попыталась максимально отстраниться, желая возбудить читательский интерес, причем вполне понятный интерес к человеку, который сам, по своей воле, принял решение стать бездомным бродягой в Бауэри.

Митч заказал баранину с рисом и имбирное пиво.

Нет, конечно. Я считаю твою работу просто замечательной, — начал он.

Митч прекрасно говорит по-японски, и как только он заговорил по-английски, я сразу поняла, что он не будет ходить вокруг да около — японский язык не имеет точности, необходимой для серьезного разговора.

Неужели между вами что-то произошло? Последнее время ты стала такой странной. Нет, дело не в этом, ты отлично справляешься с работой. И с сотрудниками у тебя отношения в порядке. Ты не торчишь у окна в слезах, ты не похожа на человека, готового выплеснуть содержимое стакана в лицо собеседнику, нет-нет, я не думаю, что ты собираешься плясать обнаженной со свечой на голове, как в танцах вуду, также я не вижу, чтобы из тебя, как пакля из старого матраса, перла нимфомания, хотя, если бы это было так, я бы сейчас ничего не имел против!

Митч говорил с обычным своим чувством юмора, он так и сыпал метафорами. Он был наполовину русский, наполовину итальянец. Он много жестикулировал, не забывая, впрочем, отправлять в рот куски мяса. Он обладал искусством говорить и есть одновременно, которое постоянно совершенствовал, назначая деловые свидания на время обеда. Его собеседник никогда не скучал за столом — латинская и русская кровь! Что это такое, я поняла, когда преподавала детям эмигрантов. Техника речи у них достигалась ценой громадных усилий. Я знаю, сколько раз им приходи лось преодолевать всевозможные трудности, и это все независимо от их происхождения, личных особенностей и социальною статуса. Искусство речи для них необходимо. Митч изъяснялся, стараясь не задеть меня, очень внимательно следя за моей реакцией, при этом постоянно улыбаясь. Японца такая манера речи заставила бы расходовать слишком много энергии, но у Митча это был результат упорного труда. Такая техника превратилась в конце концов в его вторую натуру.

— Тем не менее, Мичико, я прошу, не относись серьезно к тому, что я хочу тебе сказать, в тебе есть что-то странное, и эту странность, я замечаю, ты пытаешься скрыть. Ты пытаешься скрыть это не только от нас, но и от самой себя. И при этом тратишь очень много сил. Видишь ли, это началось вскоре после твоего интервью с Язаки… Я прекрасно помню Колорадо, своего русского отца и итальянку мать, и нас, детей, сидящих вокруг стола. Я помню эти ночи, когда исчезал последний солнечный луч и на улице слышался треск подтаявшего льда. Я помню скромные ужины, когда мяса не хватало, чтобы положить что-нибудь в тарелку каждому из нас. Отец потягивает стакан дешевой «Смирновской» и рассказывает в мельчайших подробностях о своем рабочем дне. Девять десятых из его рассказа заставляют нас умирать, корчиться от смеха, держась за бока, но одна десятая — это самый важный урок «Веру в себя человеку дает не его национальность или происхождение, а только образование, которое он получил, только образование, вы слышите? Образование, а к нему еще прибавьте способность уметь выражать свои мысли». Вот что говорил отец.