— Не обольщайте себя надеждой на глупость противника, — сказал им как-то во время занятий инструктор Джон, обучавший их на даче тактике конспирации.

Да, все трое — они не обольщали себя такой надеждой. Впереди их ждало что-то неизвестное и страшное. Ведь туда, на восток, они летели сейчас с такими заданиями, против которых борется вся страна — их бывшая родина. Против них, незваных гостей, там будет решительно все: советские законы, органы государственной безопасности, весь народ — главное, весь народ, каждый советский человек, и малый и старый. И сама земля вместо опоры может стать их могилой…

Чем ближе была невидимая граница, которую должен пересечь самолет без опознавательных знаков и сигнальных огней, тем все тревожнее становилось на душе у “пассажиров”.

Стараясь себя подбодрить, Сергей считал, сколько заклепок в потолке и в бортах кабины самолета. Он загадал — если число будет четным, значит, ему повезет. Он верил в свое счастье — его “звезда” всегда горела ярким негаснущим светом. Иногда — это бывало — она чуть меркла, но никогда не гасла. Правда, сегодня тринадцатое число. Несчастливая цифра. А впрочем… Сергей взглянул на часы. Стрелки показывали половину второго ночи. Значит, уже не тринадцатое, а четырнадцатое — четырнадцатое сентября 1953 года…

Николай хмуро смотрел в окно. Самолет снижался. Это было заметно по тому, как закладывало уши. Кроме того, кое-где внизу замерцали далекие огоньки. Неужели это — конец пути и сейчас надо будет прыгать? Быть может, там, внизу, пеленгаторы уже поймали “цель”, и в небо уставились зияющие жерла зениток?.. Быть может, прыгнув, они все втроем сразу же попадут в руки пограничников или советской контрразведки?..

Постоянно — то инструкторы, то сам Беттер — внушали им, что попасть в руки “службы безопасности” — это значит наверняка погибнуть мучительной смертью. Кто-то однажды принес в коттедж листок эмигрантской газетки “Посев”, издающейся в Западной Германии. Вся газетка от первой до последней строчки была посвящена расстрелянным в Советском Союзе шпионам — Лахно, Макову, Горбунову и Ремиге. Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла им 27 мая 1953 года смертный приговор. “Мучительная смерть”, “нечеловеческие пытки”, “жестокость озверелых большевиков”… — то и дело мелькали строчки. Преступников, пойманных советскими чекистами, называли в газетке “героями, отдавшими жизнь во имя “свободного мира”. Этот номер эмигрантского листка произвел на Сергея, Владимира и Николая гнетущее впечатление. Беттеру с трудом удалось убедить их, что Лахно, Маков, Горбунов и Ремига провалились только потому, что не придерживались в точности инструкций и вели себя неосторожно.

— Главное, старайтесь не попадаться, — сказал он. — Добудьте себе настоящие советские документы.

— А если все-таки?.. — проговорил угрюмо Николай.

— Тогда лучше покончить с собой, чем подвергнуться мучениям.

Беттер говорил по-русски довольно хорошо, но “ученикам” иногда казалось, что речь немца звучит слишком уж вычурно.

Об этом номере “Посева” вспоминал сейчас и Владимир. Смерть, смерть… О ней не хотелось думать. Ведь он еще молод. И он не уголовный преступник, как Николай. Он не служил в полку “Десна”, не участвовал в облавах на советских патриотов, не ходил в карательные экспедиции против партизан… Родина может еще простить… И его родители не сотрудничали с гитлеровцами, как отец Сергея. Может быть, на далекой Смоленщине, в деревеньке, что спряталась за палисадниками с буйно разросшейся сиренью, жива его мать… Но он дал согласие работать на иностранную разведку! И разве пощадит его советский закон, даже если он явится с повинной, если расскажет о своих сообщниках, о тех заданиях, которые дала им американская разведка?..

Владимир украдкой покосился на Сергея и Николая. Явиться с повинной? Выдать их?.. Убить?.. Нет, он этого сделать не в силах! А если уговорить?.. Но пойдут ли они сами на такие уговоры? С Николаем шутки плохи: назовет предателем — и пулю в затылок…

Под потолком замигала синяя лампочка. Сопровождающий — долговязый американец — привстал, оглядывая “пассажиров” зоркими, без тени дремоты, глазами. Пора. Он распахнул дверь. Гул моторов ворвался снаружи, оглушая нестерпимым грохотом. Шпионы поднялись со своих мест. Владимир и Николай взглянули на Сергея. Он всегда во всем старался быть первым. Еще там, на даче в Баварии, его будущие сообщники заметили это. Он первым выходил, чтобы продемонстрировать инструктору перенятые приемы джиу-джитсу, первым отвечал на вопросы Джона и первым надевал наушники на занятиях по радиоделу. Но сейчас Сергей топтался возле раскрытой двери в нерешительности. Ему не хотелось сейчас быть первым. Он высунулся из двери и в тот же миг почувствовал толчок сзади. Американец носком башмака толкнул его в парашютную сумку. Мгновение, и он ощутил рывок — раскрылся парашют. Окинув взглядом небо, он увидел неподалеку три купола. “Почему — три? — с удивлением подумал он и вспомнил: — Еще парашют с грузом”…

Двое сообщников Сергея тоже видели его парашют. Владимир время от времени поглядывал вниз, надеясь увидеть землю. Но внизу была только черная пустота. Он ощупал висевшие на поясе финский нож, гранаты, пистолет. И вдруг затрещали ветки, ломавшиеся под парашютными стропами. Еще мгновение, и наступила тишина. Странная тишина.

Владимир прислушался, надеясь уловить хотя бы гул моторов самолета. Но все было тихо. И снова его охватил страх. Кошмарный страх перед неизвестным.

Старший пограничного наряда ефрейтор Ковалев и его напарник — молодой солдат, совсем недавно прибывший на заставу, долго всматривались в ночную темноту. Тьма была густой, казалось, даже — ощутимой. Только слабое волнение моря угадывалось по фосфорическим бликам, которые непрерывно возникали и пропадали вместе с волнами.

“Тихо кругом, — подумал Ковалев, вспомнив рассказы старых пограничников. — А когда-то это был беспокойный участок…”

Наряд спустился к морю. Запахло прелыми водорослями. Почти у самых ног слышался плеск прибоя. Ковалев посмотрел на часы. До рассвета недолго.

Пограничники молча шли по береговой полосе, а затем стали подниматься по влажной от росы тропинке, извилисто уходящей вверх между большими обомшелыми валунами.

Сколько раз Ковалев ходил по этой тропе — дозорной тропе пограннаряда. Каждый камешек, каждый кустик были ему здесь знакомы. И, появись поблизости новый, даже небольшой камень или пенек, зоркие глаза пограничника моментально отметили бы это изменение в привычном пейзаже. Впрочем, в такую темную ночь ничего вокруг не было видно, и Ковалев больше слушал, чем смотрел.

Тропинка перевалила подъем и снова сбежала к морю. Из-под ноги молодого бойца выскользнул камень и со стуком покатился вниз. Оба остановились. И, если бы не темнота, младший наряда, молодой пограничник, поймал бы укоризненный взгляд ефрейтора, а тот, в свою очередь, увидел бы на щеках напарника краску смущения и досады.

Камень с плеском упал в воду, и пограничники снова двинулись по тропе. Теперь младший наряда старался ступать как можно осторожнее. Так шли они вниз, и тишина ночи не нарушалась шумом их шагов.

Спустившись, пограничники пошли по берегу моря. Мокрый песок шуршал под ногами. Небольшие волны с легким шелестом накатывались на берег, тихо ударялись о камни.

Вдруг привычное ухо ефрейтора уловило неясный гул. Он остановился, и немедленно позади замер его напарник. Гул то появлялся, то пропадал. “Сторожевые катера…” — подумал было Ковалев. Но что-то в этом гуле все же смущало его. Самолет? Да, самолет.

Запрокинув голову, Ковалев стал с напряжением всматриваться в звездное небо. В эту пору рейсовые самолеты над участком не пролетали, и о том, что ночью здесь должен пролететь самолет, вечером перед заступлением в наряд на инструктаже дежурный по заставе тоже ничего не говорил.

Гул приближался. Ковалев понял, что машина идет на небольшой высоте. Но где же опознавательные огни? Они должны быть видны.