Алексей взял зажигалку. Вот она, вмятина… Он потер ее большим пальцем и искоса взглянул на Оловянникова. Тот едва приметно кивнул.

— Редкая вещь, — произнес Алексей, — таких, видно, немного…

— Я их немало переимел на своем веку, — самодовольно сказал Арканов, — а подобной не встречал.

— Да их всего-то две! — сказал Алексей и достал из кармана своего болванчика. Обе фигурки он сложил вместе, сжав большим и указательным пальцами. — Вот вторая. Тоже от друга…

Он снизу вверх посмотрел Арканову в глаза. И от его взгляда у Арканова беспокойно шевельнулись зрачки.

Кроме Оловянникова, Инокентьева и Демидова, который, войдя в комнату, издали наблюдал за этой сценой, никто из присутствующих еще ничего не подозревал.

Алексей поднялся и спросил с нарочитой наивностью:

— Значит, он ее уже успел тебе передать?

— Кто?

— Ну, друг твой, сосед, Степан Анисимович?

И тут все увидели, как у стоявшего перед ним человека лицо как-то вдруг обессмыслилось от испуга и приобрело серый оттенок.

— Какой такой сосед? — пробормотал он. — Н-не знаю.

— Разве? — следя за его взглядом, сказал Алексей. — Он тебя часто вспоминает, такую рекомендацию дает, позавидуешь: незаменимый, говорит, человек! И Шаворский поддерживает.

Пока он все это говорил с Аркановым, творились удивительные превращения. Он отступил на шаг, съежился и, казалось, стал ниже ростом. У него старчески одрябли щеки, обильная испарина выступила на лбу.

— Да ты что! Путаешь с кем-то…

— Нет, не путаю, Лежин, специально пришел тебя повидать.

Лежин обвел глазами чекистов, попытался иронически улыбнуться, но улыбка не получилась. Чекисты расступились. Он стоял один посреди комнаты, неуклюже распялив локти.

Не давая ему опомниться, Алексей сказал:

— А Нечипоренко ты узнаешь? Сейчас его приведут сюда!

— Врешь!.. — вырвалось у Лежина. — Не взяли вы его!..

— Не взяли, так возьмем! — проговорил Оловянников, отстраняя Алексея. — Наконец-то ты попался, собака! Снять оружие!

Втянув голову, не спуская глаз с начальника разведотдела, Лежин попятился к стене.

Рядом с ним уже был Демидов.

— Сказано тебе, с-снимай! — слегка заикаясь, приказал он.

Лежин оттолкнул протянутую руку и сделал движение в сторону, точно хотел проскользнуть к окну между Демидовым и стеной.

Начальник оперода преградил ему дорогу.

— Стой!

— Пу-усти!..

Надеясь, очевидно, воспользоваться замешательством среди чекистов и выпрыгнуть из окна невысокого второго этажа, Лежин вдруг нагнулся и головой вперед бросился на Демидова.

Однако с Демидовым не так-то легко было совладать. Лежин сбил его с ног, но, падая, тот успел поймать шпиона за отворот куртки и рвануть к себе. Они покатились по полу.

На помощь подоспели Алексей и оправившиеся от изумления чекисты.

Через несколько минут, тяжело дыша, Лежин сидел на стуле, прикрученный к нему поясными ремнями.

— Сейчас будешь говорить или после? — спросил его Оловянников.

— Га-ады!.. — прошипел Лежин. Лицо его было перекошено, слезы текли по щекам. — Слова не вытянете, га-ады!..

— Значит, после, — спокойно резюмировал Оловянников. — Вот, товарищи, какой камуфлет! — обратился он к чекистам. — Полгода этот тип считался у нас своим. Расхлебывать, что он наделал, нам еще немало предстоит. Ну, да постепенно расхлебаем… А теперь слушайте. Его мы оставим здесь на день-два, в чека отправлять не будем. О том, что произошло, не должна знать ни одна живая душа, даже из наших, обстановка требует. Вы поняли меня? Ни одна живая душа! Будут спрашивать, где Арканов, говорите: послан в командировку…

Убедившись, что присутствующие хорошо усвоили его распоряжение, Оловянников спокойно, будто решительно ничего не случилось, заговорил об операции в Люстдорфе.

Когда расходились, он задержал Алексея.

— После, если сможешь, приезжай сюда. Вместе допросим эту сволочь. — И весело блеснув очками, шепотом добавил: — Хорошо, брат! Правильный сегодня денек!

Чекисты выехали в восемь часов вечера на старом, заезженном грузовике. Алексей ждал их на окраине города, возле горы Чумки. Его посадили на дно кузова, со всех сторон загородив от посторонних глаз, и грузовик, дребезжа, покатился по булыжной дороге к Люстдорфу.

Инокентьев еще утром побывал в этом пригородном поселке, населенном немецкими колонистами, и наметил место для “приема” заграничных “гостей”: укромную галечную отмель, с двух сторон отгороженную скалами, а с третьей — обрывом. Сюда было трудно добраться, и еще трудней — выбраться отсюда.

Чекисты спрятали грузовик в кустах на обрыве и спустились к берегу, наломав по пути охапки сухого бурьяна. На пляже приготовили три осветительных костра. Дисковый ручной пулемет системы “Шоша” установили на скале, круто нависшей над берегом.

Затем Алексей позаботился о сигнализации, обусловленной в “депеше” от Рахубы.

Когда все было готово, улеглись на берегу и стали ждать.

Ночь выдалась на редкость теплая и тихая. Ни ветерка на море, ни шороха на обрывах. Большая, шершавая с одного бока луна повисла над морем, расплескав под собой серебристую речушку света.

Алексей и Инокентьев лежали рядом, за большим острым обломком скалы, курили в рукав.

— Как там мой Пашка, Василий Сергеич? — спросил Алексей.

— С каких это пор он стал твоим? — удивился Инокентьев.

— Ну, сказал, как пришлось. Как он там?

— Ничего, живет.

— По отцу горюет?

— Сейчас спокойнее уже.

— А меня помнит?

— Помнит… — ворчливо повторил Инокентьев. — У него других разговоров нет: дядь Леша то, да дядь Леша сё.

— Может, отдадите мне его, Василий Сергеевич? — помолчав, осторожно спросил Алексей.

Инокентьев приподнялся на локтях.

— Ты что, рехнулся? Как это я тебе его отдам? Куда ты его денешь?

— Найду куда. Со мной будет жить.

— Где? В Нерубайские катакомбы его потащишь?

— Не век же мне так мотаться, остановлюсь когда-нибудь.

— Ишь выдумал! — разволновался Инокентьев. — И придет же такое в голову! Мальчонку ему отдай, тоже воспитатель нашелся! Ты сам-то сперва человеком стань, семью заведи…

— Заведу когда-нибудь. А пока мы бы и с Пашкой неплохо прожили.

— Кончай! — строго сказал Инокентьев. — Пашка мне заместо сына. Моя Вера Фоминична над ним, как наседка, совсем забаловала парня.

— Ну вот, видите! А со мной…

— Кончай! — еще строже сказал Инокентьев. — Ишь ведь игрушку нашел! И чтоб при Пашке таких речей не вести! Не мути парня. Конечно, он бы тебя выбрал: ему с тобой вольница! И все! Не люблю глупых разговоров! — Он сунул окурок под камень и отвернулся.

Некоторое время они лежали молча. Потом Инокентьев сказал:

— Погода мне не нравится. Полный штиль да луна. Могут не прийти. — Он встал. — Посмотрю, как ребята…

Положив голову на камень, Алексей думал о том, какой хороший человек Инокентьев и что зря он его “заводил” разговорами о Пашке. Мальчонку ему действительно некуда девать. Живет бобылем. Не таскать же с собой по заданиям. А на спокойную жизнь, по крайней мере в ближайшие несколько лет, Алексей не рассчитывал. Вот если бы…

Его мысли неожиданно перекинулись на Галину. Девушка встала у него перед глазами такой, какой он увидел ее в первый раз, — бледная, стройненькая, в матерчатых стукалках и марлевой блузке, туго обтягивающей грудь… Вообще в последнее время он заметил, что ему ничего не стоит вызвать ее в памяти. Даже глаз не нужно закрывать: только подумаешь — и вот она, тут. Смотрит карими требовательными глазами…

Захрустела галька. Подошел Инокентьев.

— Послушай-ка! — сказал он.

Алексей встал, прислушался. С моря доносились глухие, едва слышные тыркающие звуки. Работал мотор.

— Вроде идут!..

Прошла минута, другая, черный бархат морской дали три раза прокололи слабые короткие вспышки сигнального огонька.

— Они! — сказал Алексей. — Хлопцы, внимание! — Он уже всех чекистов знал поименно. — Гурченко, иди к кострам. Не зажигай до поры… Эй, — крикнул он сигнальщикам, — начинайте! Остальные сюда! — Подойдя к скале, на которой устроился пулеметчик, он напомнил: — Петров, стрелять не спеши: попробуем взять без шума. Если оторвутся от берега, тогда бей.