Число книг зарубежных писателей, запрещенных по такому, «персональному», признаку, можно увеличить в несколько раз. Что же до книг, попавших в спецхраны по «содержательному» мотиву, то количество их сравнительно невелико. Советские цензоры были натренированы, можно сказать, «натасканы» главным образом на поиск криминальных имен: подобно тому, как во время корриды бык не обращает внимания на главных своих противников и мучителей — тореадоров, а исключительно на красную тряпку, так и цензоры реагировали преимущественно на имена, в сравнительно редких случаях «нападая» на содержание. Да и разобраться в нем, учитывая их крайне низкий образовательный и интеллектуальный уровень, им было не под силу. Тем не менее укажем на ряд таких книг.

Пострадало, например, первое издание книги Герберта Уэллса «Россия во мгле», выпущенное в Харькове в 1922-м. Как известно, написана она в 1920-м после посещения писателем России и беседы с Лениным. Несмотря на то, что к новому «эксперименту» и «кремлевскому мечтателю» Уэллс относился скорее сочувственно, признав во время второго посещения Москвы в 1934 году, что планы Ленина стали «реальностью», издание 1922 года оказалось в спецхране. Примечательно также, что «Россия во мгле» до 1958 года издавалась лишь единожды, да и то — в харьковском, а не центральном издательстве. Неслучайно она привлекла интерес эмиграции и была в 20-е дважды издана на русском языке за рубежом (оба издания, естественно, оказались в спецхранах). Формальным основанием запрета послужило частое упоминание Уэллсом репрессированных позднее вождей (Зиновьева, Рыкова и других), однако и само содержание книги могло смутить цензоров. Такой, например, пассаж:

Я должен признаться, что мой пассивный протест против Маркса превратился в России в активную ненависть. Повсюду, куда мы только ни ходили, мы видели статуи, бюсты, портреты Маркса… Вездесущее присутствие бороды Маркса меня все более раздражало, и меня терзало острое желание обрить его.

Текст многочисленных изданий, предпринятых после 1958 года, подвергался тщательной редактуре, приведшей к изъятию все тех же «неудобных» имен и ряда фрагментов. Снабжалась она предисловием Г. К. Кржижановского, в котором разъясняются причины «ограниченности» и «заблуждений» Уэллса.[18]

Оказался под запретом вполне невинный «роман для детей» немецкого писателя Вольдемара Бонзельса (1881–1952) «Приключения пчелки Майи» (Петроград, Госиздат, 1923).[19] Книга приобрела большую популярность еще в дореволюционной России: первое издание опубликовано в Москве в 1914 году. Аллегорически изображая отношения в мире людей, автор повествует об опасных приключениях пчелы Майи, ее друзьях и врагах, о том, как она «спасала свой народ». По-видимому, цензоры нашли в первом советском издании мотивы, которые сочли непозволительными в книге для детей младшего школьного возраста. Во-первых, «царистские». Пчела сообщает о себе: «Я живу в замковом парке. Наша царица Елена VIII». Пчелы подхватывают: «Во имя права и справедливости, во имя Царицы, защищайте государство!» До нее доносятся «слова старой боевой песни пчел»:

Во-вторых, «религиозные». Насекомые распевают:

Такие же «религиозные» мотивы нашли, должно быть, цензоры и в книге шведской писательницы, лауреата Нобелевской премии 1909 года Сельмы Лагерлёф — «Легенды о Христе», — изданной еще до революции, в 1911-м; вообще-то, это было большой редкостью в практике Главлита. Книги Лагерлёф пользовались огромной популярностью в России в начале XX века, в 1910 году издательство Саблина даже выпустило 10-томное собрание ее сочинений. Если не считать детской книги «Путешествие Нильса по Швеции» (в русских переводах «Путешествие Нильса с дикими гусями»), в советское время произведения Лагерлёф практически не печатались, что и понятно. Сельма Лагерлёф, по словам автора статьи в ЛЭ, — «…одна из самых реакционных писательниц конца XIX — начала XX вв…Социализм для Л. - это последний величайший искус антихриста».[20] В более мягкой форме такая оценка выражена в КЛЭ:[21] «Л…ищет выход в религиозно-идеалистической программе духовного самообновления». По-видимому, религиозные мотивы и послужили причиной запрета книги. До 1917-го «Легенды о Христе» выдержали 7 изданий (И. Д. Сытин, М. Кнебель, братья Сабашниковы и так далее); в приказе Главлита уточняется, что запрет касается «всех дореволюционных изданий». После отмены цензуры в 1991 году в России «Легенды…» были несколько раз выпущены современными издательствами.

Пострадали некоторые произведения, принадлежащие перу писателей, живших в «странах народной демократии». Поначалу (до 1948 года), пока отношения СССР с Югославией были безоблачными, прославлялись подвиги югославских партизан и «лично» Иосипа Броз Тито. Когда же отношения испортились, а самого Тито объявили «наймитом империализма», начальник Главлита тотчас же подготовил список книг, посланный на утверждение в ЦК КПСС:

Представляю список книг, в которых содержатся положительные высказывания о Тито, либо в которых Югославия характеризуется как страна народной демократии. Главлит просит разрешения издать приказ о запрещении продажи в книготорговой сети и выдачи в библиотеках перечисленных в прилагаемом списке книг.[22]

После восстановления отношений с Югославией в 1956-м такие книги, казалось бы, должны были вернуться из спецхранов, но про них забыли. Зато попали в него те, в которых разоблачался «кровавый режим Тито-Ранковича», изданные между 1948-м и 1953 годом. Таким образом, в спецхранах одновременно могли находиться как произведения, прославляющие Тито, так и проклинающие его. Когда портились (или, наоборот, восстанавливались) отношения с Албанской и Китайской народными республиками, модель изъятия книг была примерно такой же. Так, в частности, оказались под запретом «Албанские поэмы», переведенные Давидом Самойловым, поскольку в тексте и примечаниях переводчика названы многие деятели Албании, подвергнутые в СССР остракизму, такие, как Энвер Ходжа и другие.[23]

Совершенно нетерпимым, наконец, было отношение советских цензоров к «нездоровой эротике» и ненормативной лексике, под что подводились порой самые невинные вещи.[24] Еще Пушкин пытался «…всё так изъяснить, чтоб совсем не рассердить богомольной важной дуры, нашей чопорной цензуры» (кстати, Р. В. Иванов-Разумник в письме своему издателю П. Витязеву в 1923 году слово «богомольной» заменил на «большевицкой»).[25]

Крайний пуританизм, которым всегда отличалась российская цензура, в советское время был доведен уже до совершеннейшего абсурда. Так, например, «неприличной» была признана повесть австрийского классика Артура Шницлера (1862–1931) «Барышня Эльза», выпущенная ленинградским издательством «Сеятель» в 1925 году. Приказ Главлита № 8 за 1951 год характеризует мотив ее изъятия предельно кратко: «Бульварно-порнографическая новелла». На самом же деле, повесть представляет собой исповедь истеричной барышни и не более того.

Под такую же «статью» подведен рассказ Оскара Уайльда «Царь Жизни», лишь единожды изданный в России — опять-таки до революции — в 1908-м. «Апологет аморального эгоизма и праздности… <…>…высшие натуры» которого наделены «утонченной извращенностью»,[26] Уайльд признан после революции «вредным» писателем, в силу чего его произведения практически не печатались до 1960-го, когда вышел двухтомник, подготовленный А. Аникстом. В вышеупомянутом рассказе найдены элементы порнографии, причем с гомосексуальным оттенком. А повествуется там о страстной «греховной» любви аббата к подростку, заканчивающейся трагически: двойным самоубийством — не в силах справиться со своей страстью, аббат дает испить юноше из чаши с отравленным напитком, а затем и сам принимает яд (такие вот новые Ромео и Джульетта).