Кажется, у них как раз цвели пышным цветом наши пятидесятые годы. Ни один кубинец не имел права зайти ни в одну гостиницу, разве только служащий там и имеющий специальный пропуск. У входа дежурил амбал, и даже я разглядела в нем агента. Не полагалось спрашивать, где живёт эта бородатая… пардон, Фидель Кастро. Население получало карточки. По ним люди могли купить в год четыре пары трусов и две пары обуви. Других товаров я не помню. В салонах свободной торговли цены были во много раз выше, на них денег у людей не хватало. Издательства не имели бумаги. Старая Гавана начинала разрушаться — ремонта не делалось со времён событий в заливе Кочинос, повсюду осыпалась штукатурка, зияли дыры на месте сорванных с петель оконных рам и дверей, обрушенные балконы, чудное кружево испанской архитектуры пребывало в руинах. Старые кофейни, ресторанчики, магазинчики в предместье забиты досками. Прямо-таки город, вымерший после чумы. Очереди за своими же фруктами, как у нас за арбузами. А рядом лавки, изобилующие продуктами исключительно за доллары. Какой я молодец, что не взяла с собой долларов: в пересчёте у меня получилось, что Куба самая дорогая страна в мире.
В городе я не померла от жажды исключительно благодаря Беатриче. Она или велела мне молчать и прикидываться кубинкой, или выкрикивала: Полония — специалист, коммунист, революционер, имеет право за песо выпить мятный коктейль! Ещё никогда в жизни я не была такой революционеркой, как на Кубе, но для утоления жажды соглашалась на что угодно.
Уничтожали этот удивительный остров всеми силами. Если появлялась где-нибудь промышленность или велись работы, после них оставалась голая земля, будто после ядерного взрыва. Искалеченная растительность, торчащие культи засохших деревьев, чёрная, абсолютно опустошённая, истощённая земля. Какой-то придурок с гордостью показывал мне на автостраде оставленные в качестве памятников будки, где когда-то платили за проезд, и объяснил, как теперь хорошо: раньше ездили автострадой за деньги, а теперь даром. Беатриче, к счастью, около меня не случилось и я не смогла обратить его внимание: когда-то автостраду поддерживали в идеальном состоянии, а теперь тут сплошные дыры и выбоины, залатанные польским асфальтом. Смола из него брызжет до верхушек кокосовых пальм. Ещё немного, и здесь появятся типично русские колдобины и ухабы.
По статистике сто шестьдесят человек ежедневно бегут из этого рая на лодках во Флориду. И никто ещё не убежал с Флориды на Кубу, дабы вырваться из капиталистического ада, хотя американцы никого не держат насильно.
Кокосы падали с пальм у самого шоссе и разбивались. Мне захотелось отыскать несколько штук не очень побитых. С женой чешского писателя и Беатриче мы поехали на Варадеро. Кокосами я намеревалась заняться на обратном пути, уговорила и чешку.
Мы заняли кабину у бассейна, закрыли свои вещи и отправились на пляж. Все шло хорошо, пока не настала пора возвращаться. В чешском посольстве планировался приём, а может, и более серьёзное мероприятие, жене писателя предстояло вернуться к определённому часу. Мы зарезервировали время на кокосы и пошли к кабине.
Кабина запиралась, но ключ клиентам не выдавали, поскольку он был один на все кабины. Пошли искать служителя. Он исчез, остальные пришли в явное замешательство. Беатриче удалось разузнать: служитель надрызгался и потерял ключ — может, в воду уронил, или ещё куда засунул.
Мы потребовали открыть дверь любым способом, причём, понятно, чешка проявила максимум энергии. В ожидании решительных мер, мы сидели на скамейке в тени и нервничали. Явились двое молодых парней, осмотрели дверь, заглянули внутрь в щель между планками и предложили подождать, пока хранитель ключа протрезвеет. Чешка энергично запротестовала. Парни ненадолго удалились, после чего принесли какие-то железяки, возможно ложку, вилку, отвёртку и, сдаётся, консервный нож и приступили к делу. Я смотрела на них и думала: любой польский хулиган открыл бы хлипкую дверь из реек одним пинком, а эти еле шевелятся. Видать, Фидель Кастро весьма смягчил нравы.
Чешка впала в раздражение. Парни ковыряли в двери вилкой, Беатриче побежала скандалить. Явился ещё один малый, постарше, теперь они стали ковырять втроём. И тут мне подумалось: а министр культуры оказался прав, преступность у них весьма умеренная — взломов как таковых не бывает. Через полтора часа кабину открыли, сорвав дверь с петель. С кокосами пришлось распрощаться, не лезть же с пустяками к нервничающей до потери сознания женщине.
Её муж, очень бледный, ждал на лестнице гостиницы в вечернем костюме. Он был свято убеждён, что мы попали в аварию и жены он больше никогда не увидит. Она метеором пролетела в номер переодеваться.
Я попала на Кубу в сезон дождей — грозы проносились через день, разражался ливень, и снова с чистого неба шпарило яркое солнце. Перед очередной грозой я собралась на прогулку. Почему именно в тропиках я отправилась гулять в самое неподходящее время, представления не имею — на месте не сиделось. Вышла, с надеждой подумав: «Может, удастся что-нибудь слямзить…»
Эта мысль меня развеселила, я принялась докапываться, откуда она взялась, и наконец сообразила — в мои планы входило отыскать какой-нибудь махонький кактус. Кактусов полно всюду, дело лишь в размерах — самый скромный из них занял бы полчемодана. И все-таки я отыскала миниатюрное растеньице, теперь оно выросло у меня выше полутора метров и даже цветёт, так что о прогулке я не жалею.
Предгрозовая погода и у нас-то плохо действует на человека, а уж на Кубе… Атмосфера давила с силой гидравлического пресса, небо заволокло чёрной тучей, бешеный ветер как с цепи сорвался, и хлынуло!.. Я не уходила далеко от гостиницы, но добежать не успела — промокла до нитки, словно мокнулась в море в платье и в туфлях.
Растение из сада Хемингуэя мне даже красть не пришлось. Его я получила в подарок: коллега-венгерка пришла от него в восторг, её переводчица постаралась вырвать «сувенир» с корнем, а заодно кое-что перепало и мне. Растение продержалось у меня два года, потом засохло — не выдержало наших батарей.
Вилла-музей Хемингуэя сделана очень изобретательно. В музей не входят, а осматривают все через окна, обходя дом вокруг, поэтому ничего не портится. Осмотрев музей, я решительно утверждаю: если у меня будут подобные условия для работы, я тоже получу Нобелевскую премию. Увы, подобного чуда мне не дождаться. Нужна заботливая жена.
Под конец пребывания на Кубе у меня отобрали Беатриче: приехал кто-то из нашего Министерства внешней торговли, и у меня выросли крылья. Не приходилось больше держать себя в руках. Парк официальных такси был для меня недоступен — водители ездили только за доллары, а я нашла себе частника, за песо, которых у меня осталось до черта. Мы оба были довольны.
Осмотрела я все и лишь из-за недостатка времени не пересекла остров из конца в конец. Разговаривали мы таинственным языком, он выкрикивал: «Grando, grando!» — а я размышляла: не то что-то большое, не то польское «granda» — буза, безобразие, банда хулиганья. Я склонялась ко второму толкованию, польскому, по той причине, что мы осматривали как раз правительственные здания. Вот тогда-то я увидела старую Гавану и удостоверилась — Беатриче говорила истинную правду.
От неё я узнала, что кубинцы чистые, а европейцы воняют. Больше всего русские. И в самом деле она способна была унюхать русского по другую сторону улицы, почти так пограничная собака. Мы проверяли, и всякий раз она оказывалась права, нюхом распознавая русских; по виду не удалось бы. Такой полной мешанины рас и национальностей, как на Кубе, я больше нигде не встречала. Всевозможные цвета и оттенки кожи от белых до чёрных. И честно признаюсь: меня привело в восторг действительное равенство. Я сама перестала замечать цвет кожи, атмосфера отношений — как в Польше к полякам: никого не касается, блондин ты, шатен или лысый, какая разница? Никакой. Куба одержала победу над расизмом, хотя, зная строй, я не могу гарантировать подлинность и долговечность этой победы.
