— Ойбай, до чего же он глуп! Он и в самом деле верит, что мурза заимел скакуна через дружбу с туркменами? Ойбай, ойбай… — махнул он рукой и поспешно отвернулся к стене, чтобы посмеяться как следует.

Начали стелить постели, и гости повалили на улицу. Рамберды опять взял за рукав Мынбая, отвел в сторону.

— Ну? Что ты обо всем этом думаешь? Интересно, зачем вызвал всех нас мурза?

— Кто знает, кто знает… Что-то задумал, конечно.

— Н-да… Хитер! Что хитер, то хитер— тут уж ничего не скажешь. Видал, какое угощение нам поставил? Неспроста это. Нет, неспроста!

— Поглядим, дорогой, послушаем. Ведь и скворца манят в силки кормежкой.

— Поглядеть-то поглядим, конечно, а вот что разбогател он теперь — это да! Силе-он!

— Еще бы! С одной стороны торговля, с другой… как бы тебе сказать… Гм! Кха!..

— Ха-хе-хе… Заимствует, да?

— Кха! Хорошо, скажем так… Скажем, с другой стороны — заимствует, а?

— У туркмен?

— И у туркмен…

— Ай-яй-яй… А ведь говорили же деды: «Воровство добром не кончается!» Вот увидишь, добром это не кончится…

— Золотые твои слова. Все зачтется, а хуже всего, что мы же и в ответе будем. Он своих джигитов посылает к туркменам, а те— не приведи аллах! — когда-нибудь и наши табуны угонят.

— Все может быть. С нашим мурзой не соскучишься…

Их позвали: в гостиной были уже постелены постели. Объевшиеся баи как вошли, так сразу и повалились, захрапели и сытно спали до позднего утра следующего дня.

На другой день опять было обильное угощение и крепкий чай из шумящих самоваров, а потом Танирберген начал свою пространную, заранее придуманную речь.

Он говорил, что теперь настала необходимость забыть все давние споры и обиды. Что сидящим здесь почтенным баям пора наконец объединиться, чтобы действовать сообща и дружно. Он призвал их к тесному единению, чтобы они смогли противостоять надвигающейся черной буре.

Слушали его внимательно, а когда он приостановился, чтобы перевести дух и увидеть впечатление от его слов, аксакалы и старейшины родов согласно закивали. Им понравилась мысль о том, что нужно жить дружно. Это значит, что можно без конца ездить друг к другу в гости и обильно угощаться. И потом еще понравилось им слово «противостоять». Хорошее слово. Всегда нужно противостоять!

Даже Рамберды не возражал (чего втайне боялся Танирберген), даже Рамберды покрутил головой и промычал нечто утвердительное. Танирберген зорко поглядел на него. Мычания Рамберды было в данном случае мало для Танирбергена. Ему нужен был недвусмысленный ответ.

— Так что же, баи и аксакалы, поклянемся в этом? — спросил Танирберген, по-прежнему глядя на Рамберды.

Рамберды заерзал, подождал — может, мурза переведет взгляд на кого-нибудь еще? — потом неохотно пробурчал:

— Что ж, пусть будет по-твоему… Только, мурза, ты не забыл, как в старину бывало? Как это говорили наши деды?.. «Клятва не крепка, если чаша не полна», а? Так, что ли?..

Пробурчав все это, явно намекнув на что-то, что должен был понять мурза, Рамберды завалился за спину Жилкибая. Аксакалы шумно засопели, утопили глаза в щелках, стали покряхтывать, переглядываться. Танирберген хорошо понял Рамберды: аксакалы, старейшины ждали подарков. Богатых подарков ждали. Тогда они будут вместе. Вместе противостоять. А без подарков — какое противостояние?

Но Танирберген еще не все сказал. Самое важное он оставил напоследок. И, помолчав и грустно усмехнувшись, он опять заговорил, слабо надеясь, что слова его достигнут ушей сидящих перед ним.

Он говорил, что русские солдаты, изнуренные долгой войной, бегут с фронта. Что казахи, угнанные в шестнадцатом году на тыловые работы, тоже возвращаются, и возвращаются иными, нежели ушли. Что все города в России голодают, что надвигается время разрухи. Что русские рабочие и крестьяне недовольны Временным правительством и повсюду бунтуют.

Какие времена настанут, если завтра вдруг свергнут Временное правительство? И кто поручится, что жизнь в степях не перевернется и что земля не подернется ужасом и не обагрится кровью баев и биев?

— Ойпырмай-ай! Таниржан-ай! Что это ты нагнал на нас страху?

— Ойбай, ойбай!.. Совсем тесно стало в мире — небо с ладонь, земля с пятачок!

— Что же делать? Что делать? Куда ни подайся, значит, всюду для тебя коркутова могила вырыта?

— Как же теперь быть?

Танирберген поднял руки, призывая к спокойствию, и опять заговорил.

— В смутное время нам остается одно, — сказал он, — объединяться. Сейчас не заблудится только тот, кто умеет предвидеть. Во главе всех нас должен стать человек образованный. Образованным многое открыто.

— Э-э! А где взять такого?

— Найдем! Вон в страну Арка пришли новые люди, истинные сыны народа. И в Иргизе и в Тургае найдется немало таких джигитов. Вы, может быть, не знаете, но уже образована партия, выходит газета. Все алашцы собираются и организуются под белым знаменем хана Аблая. Сыны всех трех жузов теперь составляют одно целое! Вот почему, аксакалы, я собрал всех вас, вот почему говорю я вам все это…

— Апыр-ай, а!..

— Вот это новость!

— Даст бог, все это к лучшему…

— Ай-яй-яй!.. Ну а еще какие мысли у тебя, Танирберген, дорогой? Продолжай!

— Да-да, продолжай!

— Слушаем тебя.

Все оживились, стали подталкивать друг друга локтями, стали улыбаться, стали поглаживать бородки, откашливаться. Видя оживление и радость гостей, заулыбался и Танирберген.

— Все эти мудрые джигиты из Арки пока в стороне от нас. Мы с ними никак не связаны…

— Да-да, это так, ты прав.

— Белый царь, наша защита, свергнут. Временное правительство, судя по всему, вот-вот падет. Где же теперь искать нам твердую власть, которая сохранила бы наши законы? Я думаю, нам остается одно: возвысить свой голос, чтобы его услышали, и примкнуть к славным сынам Арки. Они, может быть, ничего о нас и не знают… Так вот, я думаю, надо бы нам послать к ним верных людей и пригласить их сюда. Как вы на это посмотрите?

Танирберген откашлялся, вытер лицо шелковым платком, погладил усы и стал ждать, что скажут баи. А баи молчали. Баи опустили глаза и посапывали, усиленно размышляя. Им всем вдруг представилось, как в их аулы приедут образованные гости, и какие подарки им нужно будет делать, и как щедро кормить их придется…

— Ай, не знаю, что из этого получится, — вдруг засомневался Мынбай. — Образованному человеку, говорят, угодить не так-то просто…

И все разом согласно кивнули, потому что все разом подумали о том, как трудно угодить образованному джигиту, каких денег это будет стоить и сколько скота.

После этого шевельнулся Жилкибай и тоже сказал:

— Если пригласить их, то, конечно, главная тяжесть ляжет на нас. Расходы, надо полагать, будут громадные…

Сказав о расходах, Жилкибай победоносно огляделся, и все дружно закивали под его взглядом, удрученные громадностью расходов. Никому не хотелось расходов!

Покивав и повздыхав, все стали глядеть на Рамберды, ожидая, что он скажет. Бледный Танирберген угрюмо молчал. Он теперь даже и не интересовался, что там скажет Рамберды. Если уж самые сговорчивые воспротивились его предложению, то от Рамберды нечего было и ждать. Кого-кого, а Рамберды он знал.

— Охо-хо… — вздохнул Рамберды и ухмыльнулся в рыжие реденькие усы. — Зачем нам искать каких-то образованных на стороне? Если уж дело за этим стало, так образованный джигит и в этом доме найдется!

Рамберды намекал на Жасанжана, и все это поняли. Помолчав немного, гости заговорили о постороннем, но разговор как-то не клеился. Подождав, не выставит ли Танирберген еще угощение, и ничего не дождавшись, гости начали разъезжаться. Разъезжались холодно, молча, без обычных благодарений и приглашений к себе. Танирберген, в свою очередь, провожал гостей без особого усердия. Нехорошо думал о своих гостях Танирберген.

Вот каковы они, думал со злобой он, кто еще вчера был опорой белого царя на земле казахов! Никто из них не поднимется выше маленьких аульных дрязг. Не то что дела делать — поговорить ни с кем нельзя, никто ничего не понимает…