Реформой 1416—17 число посадников было увеличено втрое, а «степенные» посадники стали избираться на полгода. Посадников становится 24, а перед присоединением Новгорода к Московскому великому княжеству — 36. Это была уже коллегия посадников.
Средневековые авторы не раз упоминают «300 золотых поясов» — боярскую верхушку Новгорода. Некоторые историки полагают, что это и был Совет господ. Академик В.Л. Янин считает, что узкий орган по подготовке решений не мог включать 300 членов — он был бы просто неработоспособным, с чем трудно не согласиться. «Если мы обратимся к другим источникам — пишет Янин, — чтобы по ним восстановить число членов новгородского сената, то придем к цифре в 40–50 человек». Расчеты облегчаются том, что площадь зала заседаний Совета Господ (в 1439 году архиепископ Евфимий построил специальное помещение для Совета, сохранившееся без перестроек до наших дней — ныне оно называется Грановитой палатой Новгородского кремля) равна 165 квадратным метрам. Если «гласных», т.е. имеющих право голоса, действительно было 40–50 человек, это означает, что на одного человека приходилось 3,5-4 квадратных метра, что близко к нормам нынешней Государственной Думы. Как установил Янин, на момент постройки зала заседаний в Грановитой палате в состав Совета Господ входили архиепископ, архимандрит, 24 посадника, 6 тысяцких, 2 купеческих старосты, игумены пяти монастырей, сотские, кончанские и уличанские старосты — т.е. как раз около 50 человек. (Новгород делился на пять концов, в каждом конце и на каждой улице созывалось свое вече, избирались кончанские и уличанские старосты.) Председательствовал в Совете архиепископ. Судя по тому, что при раскопках Новгорода находят избирательные бюллетени на бересте, в каких-то случаях выборы должностных лиц бывали близки к современным.
Можно ли говорить о двухпалатном законодательном органе, состоящем из Совета господ (который Янин называет новгородским сенатом) и Веча? Пусть об этом судит ученое сообщество. Подозреваю, что после того, как советские историки много десятилетий искали в истории Новгорода главным образом доказательства классовой борьбы, она (история) нуждается в новых, более глубоких разысканиях — благо, материалов море.
«Новгородским словом», т.е. законом, признавалось постановление, состоявшееся на Вече в присутствии городских властей; «иначе (поясняет В.О. Ключевский) решение Веча являлось незаконным, мятежным актом, поступком неразумной черни, как выразился Совет господ в одном документе». Однако все решения Веча должны были иметь вид народной воли, и это заставляло Совет господ, хочешь не хочешь, делать шаги навстречу этой воле. Именно так в политике рождается дух компромисса, умение приходить к договоренности. Ключевский подмечает важную особенность новгородской жизни, вынуждавшей верхи договариваться с низами: «При постоянном антагонизме между вечевой простонародной массой и правительственной знатью не простонародью приходилось добиваться соглашения с правительством, а, наоборот, боярам происками привлекать на свою сторону часть простонародья, чтобы придать решению веча вид народной воли».
Новгород был федерацией концов, а Новгородская земля — федерацией пятин. В.Л. Янин дает очень интересное объяснение такому новгородскому федерализму: «Новым городом (т.е. Новгородом) стала крепость, построенная на месте здешних же, но более древних поселков, которые были основаны разными народами. Один из них, Славно, принадлежал племени новгородских словен, второй, Людин с Прусской улицей, — другому славянскому племени, кривичам, а третий, Неревский, — чуди, угро-финскому племени. В каждом из этих племен было свое древнее народное собрание, и его пережитком могли стать кончанские веча, когда эти поселки стали концами города. Но город в целом — это федерация концов... Общеновгородское вече, собиравшееся на Ярославском дворище, — орган, составленный из представителей концов, которые к моменту образования федерации уже заняли в них господствующее положение».
Это объяснение хорошо согласуется с тем, что нам известно о географии Господина Великого Новгорода. Пятины расходились клиньями в пять сторон от Новгорода. Только Деревская и Шелонская пятины были вполне русскими. От Неревского конца (в древности чудского) на север простиралась Водская пятина, примерно соответствующая нынешней Ленинградской области. Здесь, помимо славян, потомков кривичей, жили водь, чудь и ижора. В Обонежской пятине, располагавшейся восточнее Водской и тянувшейся к Белому морю, как и в прилегавшем к ней с востока новгородской Заволоцкой волости (Двинской земле), наряду с русскими поморами, жили карелы и заволоцкая чудь. Карельский элемент присутствовал также в Бежецкой пятине. То, что каждый новгородский конец имел живые связи со своей пятиной и мог отстаивать ее интересы, весьма содействовало прочности новгородского государственного организма.
На пике могущества республики новгородские земли простирались на огромные расстояния — от Балтики до Уральских гор и даже (Югорская земля) за Урал, от Белого моря и Мурманского берега до Верхней Волги и Волго-Окского междуречья.
Вече, князь, архиепископ, посадник, тысяцкий… В древнерусских вечевых городах не читали Монтескье (ибо до его рождения оставалось еще несколько столетий), но разделение властей было в них было в них политической реальностью. Но и это еще не все. Подводя итог теме новгородского представительства, нельзя не отметить, что в политическом устройстве Новгорода присутствовали несомненные признаки конституционного строя. К этим признакам относится преемственность основных правовых актов и невозможность их произвольного изменения, последовательное соблюдение процедур, закрепляющих сложившееся государственное и общественное устройство, регламентирование деятельности должностных лиц условиями договоров, никем не оспариваемое уважение к устоям государства. Хотя слова конституция, демократия, парламентаризм, федерация и республика новгородцам известны, скорее всего, не были, они жили в согласии с сутью этих слов. Что же до «государственной вывески», им было достаточно горделивого имени Господин Великий Новгород.
Псковская республика не была слепком Новгородской, она продвинулась в своем демократизме еще дальше, и это тоже достаточно интересный феномен.
Академик В.Л. Янин доказал, что Псковская земля стала независимой от Новгорода не в XIV веке, как повелось считать с легкой руки Карамзина, а гораздо раньше. Собственно говоря, Псков был отдельным княжеством в 1014-1036 годах, когда в нем правил князь Судислав, младший сын Владимира Красное Солнышко. Но княжество оказалось слабым и малосамостоятельным, и в 1036 году Ярослав Мудрый без труда упразднил его, присоединив к Новгороду. Однако воспоминание о самостоятельности, как водится, не могло забыться, и окрепший Псков не упустил случая вернуть ее себе.
Случай представился в результате описанных событий 1136 года, когда новгородцы дважды изгоняли князя Всеволода Мстиславича. Изгнанный вторично, он был принят во Пскове. Новгородцы заподозрили, что Всеволод замышляет новое возвращение в Новгород, и князь Святослав Ольгович (о нем у нас тоже шла речь) стал собирать «всю землю новгородскую» — выгонять Всеволода из Пскова. Но тут псковичи проявили твердость, отличавшую их и после. Им хотелось иметь особого князя и освободиться таким образом от подчинения «старшему городу». Заполучив настоящего Рюриковича, они, по понятиям того времени, вновь становились равными Новгороду. Это желание было так сильно, что Псков стал готовиться к отпору и устраивать засеки. Новгородцам стало ясно, что война может оказаться долгой и не наверняка успешной, и они возвратились с дороги. Так Псков стал фактически независимым, а псковичи безмерно возлюбили за это Всеволода Мстиславича. Когда он умер, «из-за плача народа не было слышно церковного пения». Первоначально он был погребен в церкви Дмитрия Солунского, а рядом с надгробием поставлены щит князя и его меч с надписью: «Чести своей никому не отдам». Позже князя причислили к лику «благоверных» и его мощи были перенесены в Троицкий собор.
