– Я на минутку, – предупредила она Пенелопу, обвела всех взглядом, словно, проверяя, всем ли на месте. – Так, люди, – приказным тоном начала она, – смотрим на меня.

– Если мы люди, тогда это не класс, а людская, – не отрывая голову от журнала, с сарказмом заметила Пенелопа. – В девятнадцатом веке, так назывались прихожие у помещиков.

– Я учту ваши ценные замечания, Белла Ивановна, – едко процедила сквозь зубы Маркиза.

Пенелопа и бровью не повела. Все с тем же хмурым, скептическим выражением она вытащила из черной дамской сумки, лежащей на столе, сменные очки, сказав не громко в сумку:

– Казя, фу! – потом, как бы случайно взглянув на заучиху, извинилась, что перебила ее.

– На этой неделе приезжает большая комиссия, – значительно произнесла Маркиза, как будто объявила тайну государственной важности. – Проверять будут вас, – она рукой показала на нас. – Смотреть будут все, начиная от тетрадей заканчивая дневниками. Белла Ивановна, – теперь Маркиза повернулась к Пенелопе, – чтобы все оценки стояли в журнале и, чтобы ни одного неуспевающего, – тоном, исключающим любые возражения, потребовала Маркиза. – Сюрпризов мне не надо иначе на педсовете никого не пожалею, – грозно закончила она.

– То, что вы нам Екатерина Васильевна предлагаете, называется служебным подлогом и это уголовно наказуемое дело, – спокойным голосом заявила Пенелопа с места.

Маркиза замерла с выпученными глазами, краснота, идущая из шеи постепенно стала разливаться по всему лицу.

– Что вы себе позволяете, Белла Ивановна, – сдавленным голосом процедила Маркиза, возмущенная поведением Пенелопы. – Как вам не стыдно такое говорить при детях!

– Чего мне стыдиться? – Пенелопа пожала плечами. – Своей честности?! У меня ученик двойку не получает, он ее зарабатывает.

– Вы ставите два не ученику, а своей некомпетентности! – нервно выкрикнула Маркиза.

– По поводу компетентности ничего не могу сказать, индивидуальщиков не учу, – Пенелопа надменно снисходительно посмотрела на раскрасневшуюся Маркизу. – Учу нормальных лоботрясов, которые не хотят учиться, но я их всячески заставляю это делать. Так сказать, насилую учебным процессом.

Неожиданно угрюмую тишину класса прорезал писклявый собачий лай.

– Это еще, что такое? – в замешательстве воскликнула Маркиза, она метнула недоумевающий взгляд на Пенелопу.

– Казя домой хочет, – спокойно проговорила ни капли не смущенная Пенелопа, нежно держа в руках маленькое лысое создание: карликового пинчера, который вылез из ее дамской сумочки. – Казя устал, – как ни в чем не бывало, приговаривала она, – Казя кушать хочет. Сейчас мамка, пойдет домой и Казеньку накормит.

Плотная, мускулистая, по-мужски широкоплечая фигура Маркизы выпрямилась и напряглась, словно перед прыжком.

– Белла Ивановна, – к Маркизе вернулся дар речи. – Сколько раз вам можно указывать, что в школе собакам не место?

– Мое рабочее время, Екатерина Васильевна, закончилось. Это дополнительная консультация, которую вы назначили без согласования со мной, и я так понимаю, что ко всему прочему она еще и бесплатная! Так, что не надо мне указывать, куда девать Казю!

– Я тоже работаю без выходных, – вспыхнула, задетая за живое, Маркиза.

– Екатерина Васильевна, не кричите, Казя этого не любит, – и словно поняв слова хозяйки, маленький Казанова разлаялся на весь класс, чем вызвал всеобщий смех.

– Ну, знаете, с вами невозможно работать, – Маркиза резко повернулась и разозлено вышла из класса.

Радостный маленький Казанова издал победный лай. Пенелопа в наших глазах выросла до героя, заткнула за пояс саму Маркизу, заместителя директора по учебной работе.

В два ночи я проснулся, как будто меня, что разбудило. Я открыл спросонья глаза и едва не свалился с кровати: прямо на меня в темноте таращились глаза Никитона. У меня душа от испуга сбежала в пятку.

– Ты меня напугал! – мое сердце еще продолжало заполошенно колотиться.

– Аристарх, халява есть небольшая, – шепнул Никитон. – Со свинарника мешок комбикорма нужно стащить, мужик сразу стольник дает, мне страшновато одному идти. Пойдем вместе, деньги поделим.

Я легко согласился, мне нужны были деньги для подарка Ленке. Я быстро оделся, Никитон осторожно открыл дверь спальни и выглянул в коридор. Бесшумно ступая по скрипящему деревянному полу, мы дошли до лестницы, быстро сошли по ней на первый этаж. Входная дверь была открыта. Мы молча дошли до свинарника. Никитон полез в знакомое место за ключами.

– Кто-то был до нас, – озабоченно произнес он. – Ключи не на том месте.

– Главное, что вообще есть.

Никитон согласился. Он достал из кармана куртки фонарик и посветил.

– Куда этот комбикорм надо отвезти? – спросил я шепотом.

– Во двор Трехдюймовочке, завтра она с нами расплатится.

– Ну, значит, отвезем, – я взял ключи у Никитона, открыл двери свинарника, и мы зашли внутрь.

Свиньи, зачуяв вошедших, издали хрюкающий звук. Никита открыл дверь склада. Мы вдвоем взяли за концы мешок и потащили к выходу.

– Аристарх, поищи, тут где-то в углу были старые санки, – Никита отдал мне фонарик, сам же остался на улице возле мешка.

Я пошел искать санки и через минуту вышел.

– Никитон… – голос мой дрожал. – Ты только это…, ну не психуй, но там, на сене, кажется, лежит дохлая Стюардесса.

– Что, – вырвалось у Никиты, и он вбежал в свинарник.

Собака лежала на боку, оскалив зубы.

– Стюардессочка, – заплакал Никита и дрожащей рукой дотронулся до собаки и, сразу отдернул, почувствовав, что руки прикоснулись к чему-то липкому.

– Аристарх, нормально посвети на Стюардессу.

Я направил фонарный луч на собаку, ее шерсть была в крови.

– Ее убили! – с болью произнес Никита.

Его блуждающий взгляд остановился на бычке от сигареты. Механически он его поднял, посветил на него фонариком, прочитал на ободке фильтра «Бонд».

– Здесь был Макс, – сиплым голосом произнес он. – Это он Стюардессу убил.

– Не может быть, зачем ему это? – не поверил я.

– Не знаю, но это он убил мою собаку, и это он увозил на повозке комбикорм, его видать об этом также попросила Трехдюймовочка. Это все Щука. Только он один у нас курит «Бонд». Я ему Стюардессу ни за что не прощу, – и Никита решительно направился к выходу.

– А, комбикорм?

Никита остановился, повернулся.

– Мне он не нужен, – крикнул Никита и скрылся в темноте.

Я постоял некоторое время возле мешка с комбикормом.

– И мне он не нужен, облезет Трехдюймовочка, шиш ей, а не наш комбикорм.

Я затащил мешок обратно в коридор свинарника, мимоходом с грустью взглянул на Стюардессу. «Ну, если это ты, Щука, то ты заварил кашу!», после чего закрыл двери свинарника.

Луны не было; звезды сверкали в темном небе, словно россыпь искр; но равнина, застывшая в неподвижности, в бесконечном молчании, все же светилась тусклой белизной. По дороге на Клюшку я увидел в небе падающую звезду. «Надо загадать желание», и я его загадал.

В хрустком воздухе холодного февральского утра, в порывах северо-западного ветра чувствовалось приближение метели.

Каждый на Клюшке чем мог, заслонялся от неуютной казенной жизни. Никита рисовал, Щука терроризировал детдом, не давая никому спуску. Зажигалка покровительствовал малышам. Каблук нюхал ацетон и балдел от глюков. Чапа мастурбировал, представляя себе, что удовольствие ему доставляет Катька Заварзина. Стасик носил крестик на шее и тайком ходил на воскресные церковные службы, часто общался с местным батюшкой. Орешина родила себе ребенка.

Никитон мечтал увидеть Петербург и Москву, посмотреть на их красоты, но в поездку брали других. Колобок-Вонючка коротко и доступно объяснил ему ситуацию. «Работай на меня, у тебя все будет!» Работать на Папу обозначало быть его шестеркой, стучать на пацанов, воспитателей. Это было не для Никиты, что и осложнило его отношения с Вонючкой.

– Смирнов, – предупредил дерик, – ты клюшкинский воспитанник.