— Возьмите это отсюда и дом Отца Моего не делайте домом торговли, — прозвучал голос.

И в первый момент Филипп не понял, кому этот голос принадлежит. И стал озираться по сторонам. И даже во двор выглянул. И увидел в небе стаю голубей.

Голуби сперва кружили над Храмом. Затем три птицы отделились от общей стаи и полетели на запад: сначала над городским предместьем в сторону Горы Черепов, а от нее, от Голгофы, повернули на юг, пролетели над водоемом Езекии, над Яффскими воротами, над западной стеной дворца Ирода Великого и опустились в дальнем саду, позади претория, возле беседки, увитой диким виноградом.

Глава пятнадцатая

СТРАННЫЙ СОН

Пятый час дня

Три вырвавшихся на свободу голубя пролетели над Верхним городом и опустились на смоковницу в дальнем саду дворца Ирода Великого, неподалеку от беседки, увитой диким виноградом.

Два человека возлежали на ложах перед низким столиком. Один был молод и голубоглаз, другой — заметно постарше, с пепельного цвета волосами и с морщинами на лбу. Оба одеты были по-домашнему. На молодом была шелковая римская туника, на пожилом — грубый греческий хитон. Первого звали Луций Понтий Пилат, второго — Корнелий Афраний Максим.

Видно было, что они недавно разместились на ложах и только что отпустили слуг, которые накрыли им завтрак.

Пилат смотрел на прилетевших голубей, то ли улыбаясь, то ли просто щурясь от солнца, а Максим внимательно и словно растерянно разглядывал стоявшие на столе кушанья.

— Голуби, — задумчиво произнес Пилат, и на щеках у него появились две ласковые ямочки.

А Максим осторожно дотронулся до серебряной чаши, медленно провел пальцем по ее тонкому ободу и удивленно спросил:

— Капуста?

— Красивые птицы, — ответил Пилат. — На мой взгляд, их справедливо называют птицами сладострастия.

— Зачем ты велел подать капусту? — спросил Максим, не отрывая взгляда от изысканно сервированного стола.

— Ты что, не любишь голубей? Тебя, наверное, раздражает их назойливое воркование? — в свою очередь спросил Пилат.

— Я всех птиц люблю… Но больше других мне нравятся воробьи, — с неохотой ответил Максим.

— Воробьи? Воробей — тоже птица Венеры. И раз ты любишь воробьев, голуби тоже должны тебе нравиться, — сказал Пилат.

— А это никак улитки в вине? — спросил Максим, переводя взгляд на плоскую хрустальную вазу, в которой что-то чернело и плавало.

— Но почему три голубя? Голуби обычно парами летают. И вон, явно влюбленная парочка прилетела… Спрашивается — зачем третий лишний за ней увязался? — спросил Пилат.

И тут оба возлежавших, словно по команде, повернулись наконец друг к другу и замолчали, друг друга внимательно разглядывая.

Первым нарушил молчание Пилат.

— Обычно Эпикур объясняет свойства и достоинства кушаний, — заговорил префект Иудеи. — Но сегодня я просил его не выходить к столу. Так что придется тебе довольствоваться моими дилетантскими пояснениями… Капустные листья — фирменное блюдо Эпикура. Он прямо-таки помешан на капусте. Сам выращивает пять или шесть сортов. Другие сорта покупает на рынке.

— Знаю, — откликнулся начальник службы безопасности. — Однажды он попросил меня достать ему капусту с Кавказских гор, используя мои армянские каналы…

— Вот видишь! — радостно воскликнул Пилат. — А ты удивляешься!

— Я не привязанности к капусте твоего повара удивляюсь, — ответил Максим. — Я несколько удивлен, что ты угощаешь меня капустой на завтрак.Я ведь не в первый раз с тобой завтракаю, и мне прекрасно известны твои утренние меню.

— Да, сегодня совершенно особенное меню! — радостно откликнулся Пилат. — Насколько я понимаю, капуста приготовлена по рецепту Катона Старшего. Листья высушены и политы подслащенным уксусом. К кушанью прибавлены сухая мята, рута, толченый кишнец и ароматическая соль… Начни с капусты, Максим. Эпикур утверждает, что это блюдо надо есть утром, и непременно натощак. Оно оздоровляет желудок, устраняет резь в глазах, а также излечивает меланхолию, сердцебиение, болезни печени и легких… И что-то еще исцеляет, что Эпикур перечислял мне, да я запамятовал.

— Немудрено запамятовать, когда ты перечислил почти все болезни, — сказал Максим и попытался улыбнуться.

— Не все, не все! — торопливо воскликнул Пилат и продолжил: — Я о спазмах в кишечнике и о тяжести в желудке не помянул. И вот, как раз для этих бедствий Эпикур приготовил нам улиток. Они черные, потому что их сперва варили в воде, затем жарили на угольях и только потом залили косским вином… Ты ведь любишь белое косское вино, Корнелий?

— Мне больше по душе красное хиосское. Но утром, как ты знаешь, я никогда не пью вина. И ты никогда не пьешь вина за завтраком, Луций.

— Но красное хиосское с такими улитками не совместимо! — испуганно воскликнул и наморщил лоб Пилат. — А белое хиосское очень грубое на вкус. Мы его не держим.

— Белое хиосское мне тоже не нравится, — заметил Максим, и только теперь на лице у него получилась улыбка, но какая-то вялая и усталая.

— Но я ведь не прошу тебя пить вино! Попробуй только улиток… И обязательно отведай бульон из старого петуха. Эпикур утверждает, что этого петуха он специально выписал из Галлии. Видишь, даже горшок, в который налит бульон, имеет на себе галльский орнамент… Горшок точно из Галлии! Клянусь Дедалом! Или кем там еще клянутся горшечники?

— А старый петух от чего лечит? — спросил Максим.

— От очень многих болезней. Но прежде всего от переутомления и головной боли, — ответил Пилат.

Максим перестал улыбаться, некоторое время молча разглядывал подбородок префекта Иудеи, а затем отвел взгляд в сторону и, глядя на смоковницу, на которой по-прежнему сидели голуби, тихо спросил:

— А откуда ты знаешь, что у меня в последнее время часто болит голова?

— У тебя не только голова болит, Максим. У тебя также часто возникает резь в глазах, и желудок у тебя пошаливает… Ты слишком много работаешь, Корнелий, и совсем не бережешь свое здоровье.

Корнелий Максим еще внимательнее стал разглядывать смоковницу и голубей. А потом сказал:

— Поразительно! Я давно не виделся с Эпикуром. Вчера только накоротке переговорил с ним: спросил, как он доехал, когда ожидать тебя…

— Он брал тебя за руку? — быстро спросил Пилат.

— Насколько я помню, нет, не брал.

— Значит, по глазам определил. А сегодня утром, узнав, что я жду тебя на завтрак, перечислил твои недомогания и объявил меню. Он ведь, как ты знаешь, редко интересуется моим мнением. Самовластно предписывает кушанья. Одним словом, диктатор.

Максим отвернулся от голубей и стал смотреть на лоб Пилата.

— Насколько я понимаю, ты сам наделил его этими чрезвычайными полномочиями.

— Наделил. Наделил на свою голову… Он ведь у меня не только повар. Он еще и врач. И это сочетание меня более чем устраивает.

— Да, повар у тебя замечательный, — вздохнул Максим. А Пилат прищурился, цепко и остро глянул в глаза своему собеседнику и произнес почти угрожающе:

— Все люди, которые меня окружают, по-своему замечательны. Таково мое правило.

Максим согласно кивнул и стал разглядывать ногти на своих руках.

— Так с чего начнем? С капусты или с улиток? — спросил Пилат.

— С чего прикажешь, с того и начнем, — покорно ответил Максим.

Пилат хмыкнул, положил на маленькую фарфоровую тарелочку капустный лист, поверх него — несколько улиток, всё это полил винным соусом и принялся сворачивать лист.

— Я почти не сомневаюсь… — начал и тут же остановился Максим, продолжая разглядывать свои ногти.

— В чем не сомневаешься? — строго спросил Пилат.

— Я почти не сомневаюсь, что наш разговор обещает быть гастрономическим.

Пилат вздрогнул и уронил на тарелочку капустный лист с завернутыми в него улитками, которые уже собирался поднести ко рту.

— Поразительно! — в изумлении воскликнул он. — Твоя интуиция меня убивает!.. Даже в таких мелочах!..

Максим пододвинул к себе широкую чашу из непрозрачной мирры, взял серебряный черпак и из галльского горшка зачерпнул немного бульона.