Вышла из лавочки и двинулась к банку.
Когда я была уже у самого здания банка, метрах в трех от него, что-то меня вдруг ударило по ноге. Удар пришёлся по левой стопе, с наружной стороны. Так ударило, что в глазах потемнело, дух перехватило и чуть плохо не стало. Хорошо, под рукой оказалось растущее здесь деревцо, я ухватилась за него и устояла на ногах. Мимо проходили люди, никто не обращал на меня внимания. Что произошло, черт возьми? Переждав немного, пока не восстановилось дыхание, я решилась взглянуть на ногу. Боялась вместо нормальной стопы увидеть кровавое месиво, ведь ударило со страшной силой. Сначала огляделась по сторонам, не увидела ничего подозрительного, набрала воздуха в лёгкие — очень не люблю я смотреть на кровавое месиво — и глянула на ногу. Нога была в порядке, туфля на ней тоже. Я стояла на декоративной чугунной решётке, оберегающей деревцо. Ажурная, красивая решётка, стилизованное солнышко с расходящимися во все стороны лучами. Под лучами просматривалась земля. Возможно, то, что ударило меня в ногу, провалилось сквозь дырки? Было, наверное, маленькое, большое я бы разглядела. Что делать? Не стану же я копаться в земле, разыскивая это что-то, решётку тоже не смогу приподнять, черт с ним. Нога болела, травма была серьёзной, возможно, кость треснула. Я попыталась опереться на травмированную ногу, и это оказалось весьма сложным. Пришлось, опираясь о дерево, искать нужную позицию. Хотя туфли были довольно мелкие, все равно край туфли приходился как раз на ушибленное место, и это причиняло такую невыносимую боль, что трудно было дышать.
С громадным трудом дотащилась я до банка, где, пересмотрев прежнее решение, сняла половину наличности, ибо уже понимала, что не смогу ездить по городу и делать покупки. Какие там покупки, сейчас надо подумать о рентгене, аптеке, холодном компрессе. А для начала снять скорее туфли. Какое счастье, что успела купить босоножки без задника, вот только дотащусь до бистро, сяду наконец и переобуюсь.
Хромая и стеная, перебралась я на другую сторону улицы, наплевав на красный свет. К счастью, водители не любят наезжать на пешеходов, когда те переходят улицу по пешеходным «зебрам», пусть даже и на красный. С облегчением свалившись на стул в бистро, я обнаружила, что свёрток с приобретёнными босоножками благополучно забыла в банке.
Громко произнеся несколько польских слов, которых не найдёшь ни в одном польском толковом словаре и которых, к счастью, никто из окружающих не понял, я потащилась в обратном направлении по тому же переходу, доставив на сей раз удовольствие новой группе парижских водителей. Когда я вновь шлёпнулась на тот же стул в бистро, пот по мне лился ручьями, а зубы сами собой стучали на всю улицу.
Переобулась, вытерла пот с лица, и в этот момент появился Гжегож.
— Я немного опоздал, дорогая, уж извини, зато в моем распоряжении больше времени, чем я рассчитывал. На два часа больше. Что с тобой?
— Да ничего! — с радостной улыбкой ответила я. — Кажется, ноги лишилась.
Гжегож заглянул под стол, и на его лице выразилось удивление. Ещё бы, чёрные босоножки никак не гармонировали с моим бежевым костюмом.
— Ты для меня важнее соображений эстетики, так что можешь хоть в лаптях ходить, но разреши заметить, я немного удивлён…
— Ещё бы! Видишь ли, у меня что-то с левой ногой случилось, пришлось сменить обувь, хорошо, вот эти тапочки купила. А менять одну туфлю — глупо. И сразу предупреждаю — прогулки отпадают. Все ещё болит страшно, двинуться не могу. Как только немного полегчает, вернусь в гостиницу и сделаю компресс со льдом.
— В этом бистро хорошо кормят, только тогда придётся зайти внутрь. Сумеешь?
Я сумела. Стиснув зубы, но с беззаботной улыбкой на лице. Мы сели за столик.
Я поведала Гжегожу о новом своём несчастье и только теперь, рассказывая, осознала всю его необычность. Что же маленькое так травмировало мне ногу, что теперь ходить не могу? Если бы что большое, например, ненароком наехал дорожный каток, тогда понятно. Но маленькое? И как могло с такой силой ударить по ноге? Из рогатки стреляли? В рогатке таятся большие возможности, со времён знакомства с Библией я знала об этом. Если уж Давид мог победить Голиафа, сразив великана… Правда, стрелял он из пращи, но это ведь та же рогатка. Наверняка в меня выстрелил из рогатки какой-то сорванец…
— Может, и сорванец, — не возражал Гжегож. — А как насчёт пули?
— Чего?!
— Знаешь, что такое пуля? Заряд, с помощью которого стреляют из огнестрельного оружия.
— Заряд из огнестрельного оружия пробил бы мне ногу насквозь, ведь туфли мои не пуленепробиваемые…
— Возможно, напрасно. Но уж очень твой случай напоминает рикошет.
Гжегож смотрел на меня обеспокоенно, я на него — недоумевающе. Возможно, он и прав, следовало бы все-таки порыться в земле под деревцем.
Я сочла своим долгом упрекнуть Гжегожа.
— Террористов тут у вас развелось… стреляют все, кому не лень. Однако сомневаюсь, что это было запланированное покушение на меня. Думаешь, какой снайпер притаился и из засады стрелял? Тогда это должен быть не обычный снайпер, а ещё и биллиардист, так рассчитал, чтобы пуля сначала ударилась обо что-то другое и только отскочив попала мне в ногу.
— А ты не смейся, подумаешь, какое искусство — выстрелить под ноги! Думаю, очередное предупреждение. Наверное, пуля отскочила от чугунной у решётки под деревом. Знаешь, эта твоя история все больше мне не нравится. Боюсь, эта самая Елена порассказала им больше, чем написала тебе. Может, и не по своей воле, может, её чем-то нашпиговали…
Официант принёс какое-то таинственное блюдо по-итальянски и к нему белое вино. Какая разница, что именно, главное — очень вкусное оказалось это блюдо.
— А теперь они пытаются и с тобой отколоть какой-то номер…
— Послушай, не лучше ли тебе по-человечески поговорить со мной? Я человеческий язык понимаю.
— А вот понимают ли они — сомневаюсь. Видишь же, ничего не говорят, но явно чего-то хотят от тебя. Или заставить что-то сделать, или, наоборот, заставить отказаться что-то делать.
Отвлекшись от вкусного блюда, я принялась рассуждать вслух:
— Предположим, заставить. Думаю, не войти в контакт с полицией, скорее наоборот. Может, хотят, чтобы я оставила в покое Францию и вернулась домой? Именно в том направлении меня должна подталкивать сначала подброшенная ими голова, а теперь ещё и нога. Не кажется тебе, глупо? С ногой я как раз могла бы надолго застрять во французской больнице, так где же логика? Нет, думаю, ногу следует признать случайностью, вот только никак не могу понять техническую сторону этой случайности. Возвращаться… Ещё вопрос, смогу ли я вести машину. Знаешь, кажется, наконец пересмотрю своё отношение к автоматической коробке передач…
Гжегож возразил:
— Нельзя исключить возможности, что у твоих врагов что-то получилось не так, как они планировали…
Через час холерная нога вроде бы немного пришла в себя, уже не так болела, и я была в состоянии проползти сто метров, вися на Гжегоже. Войдя в гостиницу, я захромала демонстративно намного сильнее, чем требовалось, а Гжегож столь же демонстративно поддерживал меня с преувеличенной заботливостью, которая не могла не бросаться в глаза. На лифте мы поднялись на пятый этаж.
Комната оказалась уже убранной, негр нам не угрожал, и на какое-то время я получила в своё распоряжение любимого мужчину…
Нет, не очень долгим оказалось это время. Я успела лишь снять и повесить жакет на спинку стула, Гжегож обнял меня, как сразу же позвонил телефон.
Проклятие одновременно вырвалось из наших уст.
Звонили из гаража, по внутреннему телефону. Дежурный явно был чем-то взволнован. Сначала уточнил номер машины, убедился, что машина моя, и сообщил: включилась сирена и не желает отключаться. Включилась ни с того ни с сего и воет, и воет… Очень трудно выдержать.
Я хорошо понимала дежурного, вой моей сигнальной установки и в самом деле выдержать было трудно, можно помереть на месте. Если бы окна номера выходили на противоположную сторону, я бы наверняка услышала вой через стены и улицы. Порывшись в сумочке, я извлекла ключики и передала их Гжегожу.
