Я перевел взгляд на Антона, вопросительно поднял брови.

— Отец предложил, а я сказал, что поеду, только если он согласится взять моих друзей. Он согласился, — объяснил Антон.

— Вы уладили свои проблемы? — спросил я его.

— Более-менее, — ответил он с улыбкой. — За это вам от отца и подарок.

Алёна внимательно на меня посмотрела, в её взгляде стоял вопрос, но ничего пояснять я ей не стал.

— Павел Витальевич, — Наташа, наконец, присоединилась к нам, — Можно взять что-то почитать?

— Бери. Что выбрала?

Девочка показала книгу, это был Камю.

— Нафига он тебе нужен, возьми что-нибудь более… подходящее для твоего возраста.

— Что, например?

— Тебе Булгаков нравится?

— Да.

— Тогда возьми Орлова «Шеврикуку». Лучше бы, конечно «Альтиста Данилова», но его у меня кто-то спёр. Ну и «Шеврикука» — то, что надо. И любовь там есть, и приключения, тайны, домовые и прочая симпатичная нечисть. Очень хорошая, добрая книга.

Бутылка виски была ополовинена, мягкий хмель бродил в моем сознании, молодежь раскрепостилась, вела непринужденную беседу; Алёна, сегодня на редкость молчаливая, время от времени бросала на меня теплые взгляды; в колонках компьютера Майк Паттон пел свою замечательную Evidence; Ларион тыкался мокрым носом мне в ноги; Наташа нашла «Шеврикуку, или любовь к приведению» Орлова, вернулась на кухню, прижимая томик к груди, точь-в-точь, как полчаса назад Алёна на пороге моей квартиры прижимала к груди бутылку вина, — время текло незаметно и мягко, и я ощущал спокойствие, и даже умиротворение. Моя жизнь чудесным образом налаживалась, и это было неожиданно и загадочно. А я, как последний слюнтяй, как сопливый мальчишка, вдруг поверил, что жизнь и в самом деле может быть такой податливой и безпроблемной; поверил, и позволил этому умиротворению себя заполнить.

На часах стрелки показывали полночь, но никто расходиться не собирался, на чем я и не настаивал. Антон авторитетно заверял друзей, что главное в этой жизни — самореализоваться, добиться уважения и стать обеспеченным, то есть независимым человеком. Очевидно, начало спора прошло мимо моих ушей, хотя встревать в разговор у меня желания не возникло, мне и так было комфортно. Но в диалог меня все равно втянули.

— Павел Витальевич, вы что-то затихли совсем, — сказала Ира, — вам скучно с нами?

— Отчего же. Требуется мое мнение? Извольте. Сейчас у вас возраст такой, когда кажется, что смысл жизни необходимо найти, и что найти его будет не сложно. Но это не так, большинство из вас этот смысл так и не найдут. Отчасти Антон прав. Любому мужчине необходимо самореализация, без этого он не сможет сформировать самоуважение. Как писал один хороший писатель: «Суть существования мужчины — уйти на войну и там погибнуть, а суть существования женщины — наполнить эту войну смыслом».

— А вы? — вдруг тихо спросила Наталья. — Вы нашли смысл?

— Да.

— И? Расскажете нам? — настаивала Наташа.

— Расскажу. Смысл в том, чтобы найти любимого человека и прожить с ним до самой смерти. Никакого другого смысла не существует. И если вы думаете, что это просто, вы глубоко заблуждаетесь. Это вообще самое сложное, что вам предстоит в этой жизни сделать.

— А вы? Вы нашли любимого человека? — спросила Ирка серьезно.

— Да, — ответил я. — Только слишком поздно.

Мне хотелось поднять на Алёну глаза, но я сдержался. Этот взгляд был бы красноречивее любых признаний, а я не хотел, чтобы молодежь утвердилась во мнении, будто я безнадёжно и безответно влюблен в Алёну Игоревну. Я не поднял на Алёну глаз, но кожей чувствовал на себе её взгляд, горячий и пронзительный, так что у меня вспыхнули уши. В мыслях обругав себя за столь досадное проявление малодушия и сентиментальности, я решил посиделки сворачивать:

— Так, детвора, вам пора баиньки. Разошлись!

Алёна ушла вместе со всеми, улыбнувшись мне на прощанье и чмокнув в щёку, а я вернулся на кухню, чтобы в компании Лариона допивать виски.

Злой январь все же закончился, но следом пришел февраль и лютовал он беспощадно, гоняя по опустевшим улицам тучи колючего снега, и заставляя горожан ютиться возле обогревателей с чашками горячего чая. Весна наступила поздно, только к концу марта солнце принялось осторожно вытапливать из сугробов влагу, но вода не впитывалась промерзшим грунтом, и ночные морозы сковывали город коркой грязного льда. Утром градусник за окном показывал -10, к обеду же поднимался до +12, а к вечеру снова опускался до нуля. Мерзкая стояла погода, одним словом.

В один из таких дней, ослепительных в полдень и раздражающе-холодных утром и вечером, а точнее в пятницу 28-го марта, после уроков Алёна заглянула ко мне в кабинет и велела не уходить, а дожидаться её:

— Грек, не уходи. Дождись меня.

— Зачем это? — спросил я.

— Нам по пути, — ответила она, и удалилась заканчивать свои дела.

Я было подумал, что Алёна собралась ко мне в гости, и стал соображать, чем же кормить и поить гостью, поскольку мой холодильник был безнадежно пуст, и даже, как деревянная бочка, отдавался гулким эхом, если я ненароком задевал его локтем или головой. В общем, требовалось зайти в магазин. Но позже выяснилось, что Алёна наметила другие планы. Уже в супермаркете она подошла ко мне и, демонстрируя бутылку красного сухого вина, тоном человека, который принял окончательное решение, постановила:

— Мы идём ко мне. Накормлю тебя ужином. У меня фаршированный перец.

— Ты что, отравила мужа, и теперь тебе не с кем коротать эти ужасные вечера? — лицом я изобразил лёгкий испуг, но бутылку вина у Алёны отобрал и вернул её на полку. — Я, в общем-то, не против, Лёнька давно стоит у меня на пути, только, чтобы переварить такую новость, мне нужно что-то покрепче, чем лимонад.

С этими словами я сгрёб со стеллажа бутылку коньяка, Алёна не возражала.

В квартире Михайловых, пока Алёна накрывала на стол, я, с бокалом коньяка в руке, обошёл все комнаты и нигде не обнаружил Лёню.

— Так куда ты дела расчлененные части своего мужа, маньячка? — поинтересовался я, вернувшись на кухню. — Закопала в палисаднике милого моему сердцу лицея?

— Как быстро лицей стал для тебя милым, — не без сарказма заметила Алёна.

— Не уходи от разговора! Где муж?! Муж где, спрашиваю?!

— В Екатеринбурге. Уже неделю. Отправили по работе.

— О!.. — признаться, я был немного озадачен. Лёня уехал, а я с его женой ужинал с коньяком и свечами. Что он может подумать, если скажем, ему придет в голову нежданно вернуться?… Я бросил взгляд на стол, но свечей, слава богу, не было, добавил. — Что-то ты не сильно скучаешь, как я погляжу.

Алёна поставила передо мной бокал, я послушно наполнил его коньяком, она поднесла его к губам, неторопливо пригубила.

— Ты не возражаешь, если я зажгу свечи? — спросила она, и мне почему-то вспомнились все анекдоты про то, как супруг-рогоносец возвращается из командировки; я недовольно поморщился.

Не дожидаясь моего согласия, Алёна отвернулась к кухонному шкафу искать свечи. На ней были синие джинсы, следуя молодежной моде — короткие на бедрах, и тонкий облегающий свитер красного цвета, едва закрывающий пупок. Когда она, приподнявшись на носки, потянулась к верхнему ящику, свитер поднялся, открыв полоску смуглой кожи спины и черную ленту трусиков. Я протянул руку в направлении этой манящей плоти, но до Алёны было метра два, — руки у меня оказались коротки. Повернувшись, Алёна, таким меня и узрела — сидящим с протянутой к её промежности рукой и скорбью в глазах, улыбнулась. Я тяжело вздохнул и вернул руку на место — к бокалу с коньяком.

— До тебя не достать, — с грустью заключил я.

Алёна не стала комментировать, расставила на столе три белые пузатые свечи, подожгла их, выключила свет, вернулась, села напротив меня. В нахлынувшем полумраке комнаты её глаза поверх бокала с коньком светились лукавыми бликами, хотя на дне их оставалась грусть. Целую минуту мы просто молча пили, рассматривая друг друга, и я уже начал было подозревать, уж не собралась ли уважаемая Алёна Игоревна, в самом деле, наставить рога своему супругу? Уж больно по откатанному сценарию развивался этот вечер. И если это так, готов ли я на столь рискованный шаг?! И, чёрт возьми, что-то во мне говорил (не рассудок), что таки да — я на такое способен!..