— Я тебе это говорил в первую минуту нашего знакомства, надо было поверить.

— Трудно верить человеку, который никогда не бывает серьезен.

— И что, так и будем трахаться, пока ты не выйдешь замуж за кого-то другого?

— Да, так и будем трахаться, пока я не выйду замуж за кого-то другого.

— А может и после этого? — наверное, это был первый раз, когда я подумал о своем будущем.

— Нет, с тобой опасно находиться рядом. Прям чувствую, как меня наполняет порок.

— О, да! — сказал я с улыбкой. — Это сладкое чувство.

А потом потушил сигарету и понял, что готов ещё раз пережить ужас секса.

Часть забот о собаке я с чистой совестью переложил на Пашу Мельникова и Свету Прокопчук. Пашка жил в моем дворе и охотно соглашался выгуливать Лариона по выходным, а иногда и по вечерам, Светке же сам бог велел моей собакой заниматься, так что она свою таксу-девочку приводила в мой двор, а дальше они гуляли вместе, на радость собакам и, судя по всему, себе в удовольствие. Я давно заметил, что между Пашой и Светой установилась связь более глубокая, чем предписано уставом лицейских отношений, хотя они изо всех сил старались это не афишировать, а потому решил своим подопечным в пороке оказать содействие. По себе помню, как неуютно целоваться и хватать друг друга за разные части тела в подъездах, учитывая, что зима наступила рано, и уединиться в тенистом парке не представлялось возможным. На снегу, под порывами ледяного ветра, даже от минета никакого удовольствия получить невозможно.

В четверг, 6-го декабря, я поставил свою любовницу в известность:

— Лена, в пятницу вечером мы с тобой едем в Ебург на два дня.

— Это что, романтическое путешествие? — удивилась она, я поморщился.

— Ну, если мы на двое суток запремся в номере отеля, и будем предаваться разврату, то да. Но вообще-то я планировал таскаться по кабакам. А то в наших уже стыдно появляться. Куда не приди, и бармен тут же орет на весь зал: что, как всегда? Двести самого дерьмового коньяку?

— Хорошо, — неожиданно легко согласилась подруга, и тут же озвучила причину своего лёгкого согласия, — только если ты купишь мне что-нибудь!

— С ума сошла! — возмутился я. — Всю жизнь я жил за счет женщин, и возвел свое альфонство в разряд непоколебимых принципов! Какие ещё подарки, мне легче бросить курить!

— Так мы едем, или нет? — беззаботно улыбнулась Лена. Просто удивительно, как женщины быстро меняются, всего же месяц назад она была чистейшим ангелом! Нет, в каждой женщине таится, как партизан в засаде, и выжидает благоприятный момент для коварной атаки, кровожадная садистка.

— Ну почему в мою жизнь вторгаются только женщины-изверги? — я обреченно вздохнул. — И чего я должен тебе купить?

— Пока не знаю. Будем ходить по магазинам, пока я не определюсь.

В общем, меня ожидал шопинговый марафон длиною в сорок восемь часов, вместо марафона алкогольного. Не лучшая перспектива, но деваться было некуда, я угрюмо согласился.

Под конец урока в одиннадцатом «Б», я достал связку запасных ключей, и отдал их Мельникову.

— Паша, меня не будет до понедельника, — сказал я парню. — Ты отвечаешь за мою собаку и квартиру. Света, ты ему обязана помочь с собакой. А можно и с квартирой, там стоило бы убраться.

Девочка кивком головы обозначила согласие, Паша бросил на неё быстрый взгляд, по его губам пробежала улыбка, но он тут же смутился и опустил глаза. Ира Бажанова внимательно посмотрела на Свету, потом на Пашу, хитро прищурила левый глаз.

— Ирка! — окрикнул я её; не время пока что было выносить отношения Паши и Светы на всеобщее обозрение. — А вот тебе я ключи от квартиры в жизни не доверю! Знаю я тебя, тут же устроишь тусу со всяким сбродом, будете носиться на роликах по стенам, глуша на ходу пиво. Побьете мне посуду, а может и окна, да заблюете полы.

Класс одобрительно загалдел, Ирка отвлеклась от своих подозрений, и я со спокойной душой продолжил урок.

Первый день пребывания в Екатеринбурге произвел на меня тягостное впечатление. Нет, с городом все было в порядке, но как я и предполагал, мы с утра и до вечера таскались по магазинам и бутикам. Видя мою растущую агрессию и раздражение, Лена приобрела мне рубашку. Рубашка была симпатичной (и я подозреваю — дорогой), коричневая в тонкую желтую полоску, и сидела на мне хорошо, но душа то требовала иного.

— Ты девочка-изверг! — шипел я на неё. — Ты изнасиловала меня в ту злополучную пятницу, и продолжаешь насиловать до сих пор! Но если насилие сексуальное я ещё как-то готов терпеть, то насилие над разумом, то есть пытка трезвостью, это преступление перед человечеством, хуже холокоста!

В конце концов, мое брюзжание Лене надоело, и она купила мне маленькую бутылочку «Белой лошади», которую я тут же ополовинил, отчего заметно подобрел. Затем Лена, наконец, определилась с подарком, который я должен был ей подарить. Им оказалось темно-синее вечернее платье, и стоило оно половину моего скудного состояния, но когда она вышла из примерочной и предстала передо мной, кокетливо поставив ножку на носок, я понял, что готов затолкать её назад в примерочную и без промедления трахнуть.

— Ты похожа на безумно дорогучую голивудскую шлюху! — одобрил я её выбор. — Как думаешь, охрана даст нам возможность закончить, или голыми выкинет на улицу?

Лена показала мне язычок, и, довольная собой и произведенным эффектом, указала пальчиком на ценник. Чёрт с ним, в тот момент я готов был выложить все до последней копейки. В отель мы торопились, но как выяснилось по разным причинам. Я то надеялся на ураганный секс, а оказалось, что сначала нам предстоит некоторая культурная программа.

— Под культурной программой ты подразумеваешь ресторан? — уточнил я.

— Может быть, — ответила Лена, придирчиво рассматривая себя в зеркало.

Перспектива добавить в кровь алкоголя слегка охладила мой пыл, вернее, переключила либидо на более деструктивный способ снятия напряжения — на алкоголь, так что я дал себя уговорить.

Но до ресторана добраться оказалось не так и просто. На пересечении Вайнера и Малышева нас караулил цветастый постер, площадью не менее трех квадратных метров, призывающий посетить художественную выставку некоего Антона Грувича. Пестрые репродукции замысловатых картин богато сдабривали панегирики «великому художнику современности», и моя подруга, словно глупая муха, тут же угодила в липкие сети искусства.

— Мы обязаны посетить эту выставку! — постановила она, пожирая глазами постер.

— Ладно, — согласился я, чувствуя, что сопротивляться бесполезно. — Может быть даже увидим Самого Художника. Судя по рекламе, его грудь должна быть увешена медалями и орденами, не меньше, чем в свое время у дорогого Леонида Ильича.

На мою колкость Лена ничего не сказала, просто схватила меня за руку и потащила ко входу художественного салона, который судя по адресу на плакате, находился неподалеку.

Должен признаться, что картины этого Грувича произвели на меня впечатление. Тематика была различна, но всех их объединяло какое-то внутреннее безумие, эдакое легкое, а потому высокопробное издевательство над миром. Я никогда не был большим знатоком живописи, но образность картин, помноженная на уверенные линии и неожиданные цвета, говорили о художнике, как о большом профессионале, к тому же — талантливом профессионале.

— Что ты об этом думаешь? — спросила меня Лена, указывая на ряд картин, каждая из которых являлась продолжением предыдущей. Вся серия состояла из семи работ и представляла собой пейзаж, который начинался лучистым закатом над рекой, с жирными насыщенными цветами, и заканчивался блеклой панорамой городской свалки. Сам город занимал три картины посредине и тоже перетекал из яркого и чистого в темный, мутный и порочный. Ко всему прочему, картины имели неправильные формы, то есть рамы картин были попросту безумны; они ломались в самых непредсказуемых местах и под невероятными углами, и только в ряде себе подобных в этой неправильности проступала логика и даже гармония.