Реакция на волосы (краткая ретроспектива): Пол сидел в ванне под падучими струями воды. Струи горячей воды продолжали падать в ванну. «Я бы убрал зеленый океан вместе с коричневыми рыбами, но в первую очередь я убрал бы – вобрал бы – длинные черные волосы, свисающие из окна, их я видел сегодня по дороге из Бюро безработицы сюда. Они меня безумно нервировали, эти волосы. Нет, не спорю, они были прекрасны. Длинные черные волосы такой богатой текстуры и утонченной тонкости не враз и найдешь. Волосы черные как смоль! И все же они меня безумно нервировали. Зубы… фортепьянные уроки…»

Отсутствие реакции на волосы: Дэн сел на ящик и подтащил еще несколько ящиков для нас, не принуждая нас сесть на эти ящики, а просто подтащил их, чтобы, если мы захотим на них сесть, у нас была такая возможность.

– Знаете, я думаю, Клипсхорн был прав, когда говорил про «обволакивающий» аспект разговорного языка, имея в виду, как мне помнится, ту его часть, которая вроде как, ну, вы знаете, «прослаивается» между другими частями. Эта часть языка, так сказать, «набивка», хорошим примером которой является выражение «так сказать», представляется мне наиболее интересной его частью, ее, конечно же, можно назвать также и «начинкой», как мне кажется, а вполне возможно, что есть к тому же и какое-либо другое слово, подходящее для ее описания ничуть не меньше, а может, и целый ряд таких слов. Но свойство, присущее этой «начинке» и отсутствующее у прочих элементов вербальности, имеет, как мне кажется, две стороны: (1) «бесконечность» и (2) «вязкость». Разумеется, вполне возможно, что это два раздельных свойства, но я предпочитаю рассматривать их как различные аспекты одного-единственного свойства, если, конечно же, вы готовы согласиться с таким подходом. «Бесконечный» аспект «начинки» состоит в том, что он громоздится и громоздится, во многих разнообразнейших формах, и, если разобраться, все наши разговоры в значительной степени состоят именно из него, возможно, даже в большей мере, чем они состоят из того, что «начинкой» не является. «Вязкий» аспект – это тяжесть «начинки», подобная той, какой отличаются тяжелые разновидности машинного масла, некое тяготение вниз, не отрицающее, однако, текучести, вы понимаете, о чем я, и я не могу отказаться от мысли, что это принижение весьма благотворно, хоть я и не имею в том полной уверенности на настоящий момент. В итоге можно усмотреть некую связь между тем, что я тут говорил, и тем, что мы делаем здесь, на заводе, с этими пластмассовыми бизоньими горбами. Скорее всего для вас не станет новостью, что суточное производство мусора в нашей стране возросло с 2,75 фунта на душу населения в 1920 году до 4,5 фунта в 1965-м, последнем году, за который имеются данные, и возрастает со скоростью порядка 4 % в год. И эта скорость будет скорее всего возрастать, потому что она возрастала в прошлом, и я рискну предположить, что очень скоро мы достигнем момента, когда она составит 100 %. Вы не можете не согласиться, что в такой ситуации коренной вопрос превратится из вопроса уборки и уничтожения этого «мусора» в вопрос признания и осмысления его свойств, а как же иначе, ведь его же будет 100 %, верно? Нельзя будет и заикаться о каком-то его «уничтожении», поскольку ничего, кроме него, не будет, и мы волей-неволей привыкнем «врубаться» в него – сие жаргонное выражение оказывается здесь как нельзя более уместным. Вот почему мы тут горбатимся – скорее из соображений философических, чем из-за того, что находим это занятие прибыльным. Эти горбы – «мусор» в самом непосредственном значении слова, трудно даже представить себе что-либо бесполезнее или мусорнее. Дело в том, что мы желаем находиться на передовых рубежах этого мусорного феномена, инвертированной сферы будущего; ровно по той же причине мы уделяем особое внимание тем аспектам языка, которые можно расценивать как модель этого феномена. И мне доставило огромное удовольствие ознакомить вас сегодня с нашим заводом, встретиться с вами, обсудить с вами эти вопросы, значительно – я подчеркиваю, значительно – более важные, чем то принято думать. Не хотели бы вы выпить перед уходом холодной кока-колы из кока-кольного автомата?

Дополнительные реакции на волосы:

– Что значит быть ломохозяйкой? – провозгласил Эдвард. – Вот о чем, друзья, хотел бы я поговорить сегодня. Эта наиважнейшая щель нашего общества, концептуализированная Господом, согласно воззрениям Аквинского, как, я бы сказал, ключ ко всему прочему, подвергалась в последние месяцы, и не где-нибудь, а в этом самом доме, резким нападкам. Я слышал эти нападки; они повергали меня в печаль. Поэтому я хотел бы сегодня в меру своих сил и способностей развенчать некоторые из этих ложных, однако получивших определенное хождение идеек, которые сеют сомнения и замутняют чистый лик истины. Ломохозяйка! Краеугольный хребет американской плеторы! Ломохозяйка! Без которой рухнет вся структура гражданского общества! Без ломохозяйки сам уже raison d'être[13] нашего существования был бы во мгновение ока низведен до уровня того животного зверства, за которое мы справедливо порицаем грязных животных. Если бы не ее огромная покупательная способность, проявляемая к тому же с праздничной беззаботностью, мы бы, пожалуй, и по сию пору разгуливали в звериных шкурах, не имели никаких крупногабаритных электробытовых товаров, только и могущих заполнить пустующие пространства наших домов и сердец. Ломохозяйка! Божественная ступица, вбирающая спицы нашей интерсубъективности! Ломохозяйка! Главнейшее украшение златого древа мук человеческих! Но сказать то, что я сказал вам, джентльмены, значит, не сказать ровно ничего. Рассмотрим ломохозяйку в другой части ее роли. Рассмотрим ее сидящей в ванне, когда она умащает свои прелести жидким Восторгом и порошкообразным Ликованием, кои тревожат, приводят в смятение и утопляют рассудок в аромате. Но вот она целомудренно поднимается и целомудренно шлифует себя красным полотенцем. Что за милое зрелище! Несравненное нагое чудо! Обворожительное очарование! И теперь я спрашиваю вас, джентльмены, что мы тут имеем? Имеем ли мы тут существо, воспринимающее себя с подобающей дозой себялюбия? Нет. Нет, не имеем. Имеем ли мы тут существо, воспринимающее себя с надлежащим благоговением? Нет. Нет, не имеем. Скорее уж мы имеем тут существо, воспринимающее себя qua[14] ломохозяйку, с чем-то, опасно приближающимся к ненависти. Вот проблема. А где решение?

Затем слово взял Дэн.

– Будь моя воля, Эдвард, я бы повесил тебя за яйца. Ты раздуваешь всю эту хрень до непомерных размеров. Я в два счета объясню, что без твоего частокола пустопорожних псевдопроблем всю эту хрень можно разрешить изящно и быстро. Так вот, что мы наблюдаем, когда мы наблюдаем Белоснежку? Мы наблюдаем, во-первых, плывущие к нам две грудки в масштабе три четверти, завернутые, как правило, в красное полотенце. Или же, если мы наблюдаем ее в противоположном ракурсе, мы наблюдаем плывущую от нас прекрасную белоснежную задницу, завернутую в красное полотенце. Теперь я вас спрашиваю: что является константой этих двух, совершенно независимых наблюдений? Какой элемент сохраняется неизменным? Да, конечно же, красное полотенце! Теперь я утверждаю, что вышеприведенные рациональные доводы надежно доказывают, что проблема Белоснежки коренится не в чем ином, как в красных полотенцах. При таком подходе она мгновенно теряет свою проблематичность. Мы можем попросту оставить за скобками скользкие, ненадежные и весьма недешевые эманации, составляющие Белоснежку, и обратить все свое внимание на полотенце. Теперь, джентльмены, вы знаете, в чем состоит моя идея. И вот здесь у меня, в этой коричневой сумке… я взял на себя смелость закупить… вот, Эдвард, это твое полотенце… Кевин… Клем…