Чудовищная в своей чуждой красоте феерия Ночи разогнала людей, на площади остаются только изрядно струхнувшие стражники, слепо мечущиеся в густой темноте. Не удержавшись, Рида подставляет подножку ближайшему, зло и беспечно смеётся над рухнувшим гигантом.

И едва успевает увернуться от меча его товарища. Глаза человека слепо распахнуты, на лице застыла маска ужаса, но он не удирает, как многие его коллеги, а пытается обороняться, машет мечом во все стороны, поражая не реальных охотников, а фантомов, которых магия Риды вытащила из его страхов.

Кир спокойно идёт сквозь тьму и всеобщее безумие, и кажется, что Ночь приподнимает свой покров перед своим сыном и он идёт по широкому светлому коридору.

Никто не смеет встать на его пути.

Мокрая тряпка, успевшая покрыться колючими льдинками проехалась по моему лицу. Отмахиваюсь от неё, пытаюсь разлепить глаза. Тупо болит голова, словно я на спор спала несколько дней.

– Ты же проснулась. Давай, открывай глаза.

Равнодушие в его голосе очень хорошо скрывает мрачную, жестокую злость. Но не от меня. Я вижу в серебре его эмоций ядовито-пурпурные тона, недовольные переливы золотого и яростные – синего.

Он злится? Я ещё никогда не видела своего напарника в ярости. Прекрасное зрелище…

Медленно сажусь, внимательно, изучающе оглядываюсь. Первое, что замечаю – синеватые в в свете солнца горы, вершины которых скрыты пеленой хмари. Смотрю на них, потрясённая, очарованная. Строгая чёткость линий, контрастные чёрные тени и белейший снег, как само отрицание полутонов. Тонкие пики, уходящие ввысь, острый блеск льда и чистая прозрачность воздуха, придающая очертаниям гор почти сказочную ясность.

Это прекрасно.

Это великолепно.

Это… это страшно.

И на фоне этого ледяного, непостижимого великолепия Кир кажется жалким и никчёмным. Даже злое совершенство его эмоций не способно заставить меня оторвать взгляд от Лейкера. И Сын Ночи успокаивается. Изучающе вглядывается в моё лицо, касается рукой лба.

Печально качает головой.

– Ты ещё больна. Как не вовремя.

Мне всё равно.

Мою прежнее поведение кажется теперь безмерно глупым, напрасным, непредусмотрительным. Разве стоило умирать, не увидев это совершенство?!

Воистину, Ноктер[26] – прекраснейший из миров.

– Дикая?..

– Тише. Она поправляется. Ещё не долго ждать. А пока – не мешай ей.

Да нет, пусть говорит. Мне всё равно.

Я смотрю на горы и стараюсь не помнить, что эта красота, это совершенство, созданное самой природой, таит в себе смертельную опасность.

Ведь чем прекраснее создание Ноктерисс, тем оно смертоносней. Истина,делающая наш мир самым ужасающим.

Но я смотрю на горы. Больше мне ничего не надо.

Конечно же, идти через Лейкерскую твердыню было самоубийством даже для нас. А идти узкими да тайными тропами – безумие даже для привычным к таким ситуациям горцев. Ветер на такой высоте открывает иное понятие холода, показывает другие, более острые грани этого слова.

Мёрзну даже я, холод у которой бушует в крови с самого рождения. Под ногами хрустит тонкий слой снега. Снега, а не привычного инея! Колючие щупальца льда пробиваются даже сквозь толстую подошву сапог. Кутаться в куртку бесполезно, кольчуга под ней давно заиндевела и морозила почище гнева отца. Единственные наши плащи мы ещё в самом начале подъёма вручили ученице. Я поспешила обучить её ускорению обмена веществ, и теперь она на ходу грызёт что-то из наших запасов.

Позади ползёт Кир, на которого злорадствующая я навьючила все сумки и вдобавок несколько вязанок хвороста.

Продвижение осложняется ещё и тем, что иногда удобные и устойчивые тропки внезапно с одной стороны обрываются в бездну, а над головой нависает каменный уступ. Тогда приходится идти медленно, не дыша, придерживаясь за скалу, и ладонь через короткое время теряет всякую чувствительность и приобретает синеватый оттенок.

Недовольно оборачиваюсь на отстающую ученицу, закутанную кроме плащей в несколько тёплых шалей по самый нос. Девушка идёт сейчас довольно уверенно, но стоит очередной тропке за поворотом подвести нас к кромке обрыва, как она начинает едва переставлять ноги, старательно не глядя вниз. Я пыталась подбодрить её едкими насмешками, но получила в ответ такой мрачный взгляд, что бросила эту обречённую на провал идею и только поинтересовалась:

– У себя в ауле ты вообще из дома не выходила?

– Нет, – буркнула Рида, – мы не на такой верхотуре живём… жили.

На этом тему мы посчитали закрытой.

Зябко ёжусь. А как бы здесь пришлось бы нашим летунам, привычным к относительно тёплому климату равнины?

– У Лейкерской твердыни тропки станут более устойчивыми, – пытаюсь подуспокоить девчонку. – Во всяком случае, в летописях сказано, что патрули спокойно несли дозоры в скалах…

Фокус не проходит. То ли голос у меня самой не слишком уверенный, то ли Рида интуитивно чует ту опасность, о которой упорно умалчиваем мы с Киром. Если повезёт, то она о ней никогда и не узнает, так зачем же девочке нервы трепать? А если не повезёт… то вопрос будет уже не актуален.

– Почему бы нам не идти по проложенному тракту? – робко интересуется девушка.

Отвечаю ей прохладным взглядом.

– Эти тропы гораздо безопасней, – мой голос звучит сухо.

– Главное – чтобы не началась метель, – донёсся из-за поворота фальшиво жизнерадостный голос Сына Ночи. Я уныло киваю, ибо укрыться в голых скалах от этой напасти будет невозможно. Прижавшись к холодному камню, дожидаюсь пока мои спутники поравняются со мной. Киваю в сторону:

– Скоро должен начаться спуск, и мы подойдём к твердыне… вернее, к тому, что уцелело после Раскола… максимум через день.

Предупреждающий взгляд в сторону Кира: мёртвые – это по твоей части. С наимерзейшей улыбочкой он шутливо кивает мне. Но стражей всё-таки не отсылай. Да и сама не спи!

Скривившись, словно раскусив вместе с горстью сладких ягод зелёного клопа, я указываю на нависающий над дорогой выступ, образующий довольно скромное укрытие.

– Отдохнём? Спускаться будет тяжелее, чем подниматься.

Надрывно стонет Рида. В её глазах мелькает риторический вопрос: если подъём был так тяжёл, то каков же будет спуск?

Устроившись под природным навесом у разожжённого Киром огня, я погружаюсь в лёгкую, прозрачную дрёму, чутко прислушиваясь к тихому и неспешному разговору спутников. Плавная речь накладывается на созданный сознанием шёпот волн далёкого, почти сказочного, свинцово-серого океана. Образы Сына Ночи и Риды подсознание тоже изменяет на свой (довольно странный) вкус. Кир представляется чем-то относительно похожим на покрытый толстым слоем инея кустарник, и его речь сопровождается лёгким хрустальным звоном. Ученица колышется чуть в стороне вспышкой чистого золота в ореоле тёмно-пламенных перьев. Тепло, исходящее от неё, кажется материальным и греет как настоящий огонь. Разговор их проходит мимо затуманенного усталостью сознания – за те несколько дней, что мы карабкаемся по горам, отдохнуть удалось всего три раза. Пугающим мороком маячит на краю разума Лейкерская твердыня[27]. И хотя я уверена, что и половина того, что говорят о ней неправда, но того, что рассказывали Наставницы в Обители, было достаточно, чтобы внушить если и не панический, беспричинный ужас, то уж расчётливое опасение точно. Но вот так, идти мимо неё, люди не осмеливались со дня её падения.

И это хороший стимул, чтобы не пренебрегать защитой, пусть даже до самой твердыни идти ещё довольно долго. Никто не знает, на каком расстоянии начинает действовать опутывающее её проклятие.

Ни капельки не сомневаюсь, что Кир об этом уже позаботился. Иначе не стал бы так беспечно общаться с ученицей.

– Что это за Айкерское Королевство? Чем оно так страшно? – Иссиня-алым полыхает пламя перьев невероятного существа.

Тихий и сказочно-музыкальный перезвон ледяных искр.