– Магазинные кражи представляются мне довольно-таки…

– Да-да, знаю. Но в этих кражах прослеживается нечто дьявольски странное. И продолжение у них вышло скверное. Черт возьми! Мельсон, меня это тревожит! – Некоторое время Фелл дышал хрипло и с присвистом, очки на носу съехали набок. – Продолжение последовало с неделю назад в универмаге Геймбриджа. Вы что, совсем не читаете газет? В ювелирном отделе была организована специальная распродажа или что-то в этом роде. Народ там буквально кишмя кишел. Через эту толпу двигался дежурный администратор, безобидный субъект в традиционной визитке и с прилизанными волосами. Вдруг администратор хватает кого-то за руку; переполох, возня, крики, рассыпанный по полу поднос стеклянной бижутерии, затем, посреди этого бедлама и прежде чем кто-либо успевает сообразить, что произошло, администратор бесформенной грудой оседает на пол. Пронзительные вопли. Кто-то замечает под ним лужу крови. Его переворачивают и видят, что у него чем-то острым, видимо ножом, вспорот живот. Вскоре после этого бедняга скончался.

В узком проходе, известном под названием «Большой турникет», было как-то промозгло и неуютно. Эхо их шагов катилось по плитам мостовой меж рядами запертых и зарешеченных на ночь магазинов. Вывески беспокойно покачивались, поскрипывая; то тут, то там неверный свет газового фонаря выхватывал одну-две позолоченные буквы. То ли в бесхитростном пересказе доктора было что-то такое, то ли какие-то странные шумы возникли на фоне бормотания ночного Лондона, но Мельсон вдруг оглянулся через плечо.

– Боже милостивый! – воскликнул он. – Вы хотите сказать, что кто-то совершил убийство только потому, что попался на магазинной краже?

– Да. И не забывайте, каким образом, мой мальчик. Кхумпф! Говорил же я вам, что дело скверное. Никаких ключей к разгадке, ни описания преступника, решительно ничего, кроме того, что это была женщина. Ее видели, должно быть, человек пятьдесят, не меньше, и каждый дает свое описание. Она исчезла, испарилась, и все. Это самое худшее, что могло произойти, вы понимаете? Начинать не с чего.

– Пропало что-нибудь ценное?

– Часы. Карманные часы. Они лежали на подносе вместе с другими диковинками, образуя небольшую экспозицию. Их не продавали. Эта выставка как бы отражала все вехи в развитии часового дела – от Питера Хили до наших дней. – В голосе доктора Фелла появились необычные нотки. – Кстати, Мельсон, в каком номере вы живете на Линкольнз-Инн-Филдз?

Как-то словно помимо своей воли Мельсон вдруг остановился – отчасти чтобы закурить трубку, отчасти же потому, что смутное воспоминание шевельнулось в нем, заставив вздрогнуть, будто кто-то тронул его сзади за плечо. Спичка громко чиркнула по шероховатой поверхности коробка. Возможно, воспоминание было вызвано выражением маленьких блестящих глаз доктора Фелла, неподвижно устремленных на него, пока разгоралось крошечное пламя, возможно, его причиной явились часы, глухо отбивавшие полночь где-то невдалеке, в направлении Линкольнз-Инн. Мельсон обладал богатым воображением, и в огромной фигуре доктора, разглядывающего его в узком проходе, в его черном плаще, в ленточке очков, трепещущей на ветру, ему чудилось что-то бесовское. Бой часов – суеверие… Он помахал рукой, загасив спичку. Эхо их шагов возобновилось в полумраке.

– В номере пятнадцатом, – ответил он. – А почему вы спрашиваете?

– Тогда слушайте меня. Получается, что вы сосед одного человека, который меня очень интересует. Это крайне занятный старик, если судить по тому, что я о нем слышал. Его имя Карвер. Он часовщик, и к тому же весьма знаменитый. Кха-р-румпф, н-да. Вы, кстати, смыслите что-нибудь в часовом деле? Предмет поистине удивительный. Карвер предоставил универмагу несколько менее ценных образчиков своей коллекции – украденные часы как раз ему и принадлежали, – и, кажется, организаторам удалось даже выпросить несколько штук у музея Гилдхолла[2]. Меня только удивило…

– Ах вы, чертов шарлатан! – взорвался Мельсон. Затем он беззлобно ухмыльнулся, и эта улыбка широким лучом легла на круглое, как полная луна, лицо доктора Фелла. – Я подозреваю, что вам с самого начала не было никакого дела до моего словаря? Но я… – Он остановился в нерешительности. – У меня совершенно вылетело из головы, но дело в том, что там сегодня произошла одна странная вещь.

– Что за странная вещь?

Мельсон посмотрел вперед, туда, где уличные фонари высвечивали меж темных стен бледную зелень деревьев Линкольнз-Инн-Филдз.

– Шутка, – медленно проговорил он. – Какая-то нелепая шутка. Я лично ее до конца не понял. Случилось это сегодня утром. Я вышел на улицу выкурить трубку после завтрака и прогуляться, не было еще и девяти часов. Все дома на площади имеют высокое крыльцо – небольшой пятачок перед дверью, над ним навес, опирающийся на пару белых колонн, по бокам скамейки. Площадь была почти пуста, но по нашей стороне шагал полицейский. Я сидел, лениво покуривая, чувствуя умиротворение… да, так вот, взгляд мой был направлен на соседний дом. Он привлек мое внимание, потому что ваш часовщик вывесил в окне табличку, на которой было написано: «Йоганнус Карвер». Мне стало любопытно, что за человек решился в наше время переделать свое имя в «Йоганнус».

– Ну и?..

– Да… тут как раз и начинается эта неразбериха, – поморщившись, продолжал Мельсон. – Ни с того ни с сего дверь дома распахнулась, и из нее вылетела женщина, уже в возрасте, с решительным выражением лица. Она ринулась вниз по ступеням крыльца и бросилась к констеблю. Сначала она, как я понял, хотела заявить об ограблении, потом стала настаивать на отсылке нескольких детей из соседних домов в исправительную школу. Она буквально кипела от возмущения и кричала на всю улицу. Затем, следом за ней, из дома вышла еще одна женщина, молоденькая, совсем еще девушка, симпатичная блондинка…

(Очень симпатичная, вспомнил он; солнце золотило ее волосы, и она была не слишком тщательно одета.)

– Естественно, меня не прельщало сидеть там у всех на виду, разинув рот на эту сцену, но я притворился, что не слушаю, и остался. Насколько я мог понять, женщина с решительным выражением лица была экономкой Йоганнуса Карвера. Йоганнус Карвер несколько недель трудился над большими часами, которые должны были украсить башню сельского поместья сэра такого-то, а он, вообще-то, не берет подобные заказы, и только нежелание отказывать сэру такому-то, его близкому другу, заставило мистера Карвера заняться ими… – так она говорила. Часы были закончены только накануне вечером, и Йоганнус покрасил их и оставил сохнуть в чулане. И надо же, кто-то забрался туда, изуродовал часы и украл стрелки с циферблата. Шутка?

– Мне это не нравится, – изрек доктор Фелл после недолгой паузы. – Мне это не нравится. – Он помахал одной тростью. – Что сделал представитель закона?

– Мне показалось, он просто растерялся. Исписал много листов в блокноте, но ничего значительного не произошло. Юная блондинка все пыталась успокоить ту, другую женщину. Говорила, что это, вероятно, всего лишь шутка – довольно неудачная, конечно, поскольку часы оказались сломанными. Потом они вернулись в дом. Йоганнуса я так и не увидел.

– Хм. Эта девушка из семьи Йоганнуса?

– Следует полагать, да.

– Черт возьми, Мельсон, – проворчал доктор Фелл. – Надо мне было поподробнее расспросить вчера Хэдли. В этом доме живет еще кто-нибудь или вы не обращали внимания?

– Особого, пожалуй, не обращал. Но дом большой, и, кажется, там живет несколько постояльцев. К тому же на двери я заметил еще и табличку с именем адвоката. Послушайте. Вы считаете, что это каким-то образом связано с…

Они вышли на Линкольнз-Инн-Филдз с северной стороны. Ночью площадь казалась гораздо большей, чем при дневном свете. Фасады домов стояли чистые, прибранные и отрешенные, редкие полоски света кое-где пробивались сквозь задернутые занавеси. Даже деревья напоминали парковый лес, где все выметено, подстрижено, приведено в порядок. Площадь освещала водянистая луна, такая же бледная, как и уличные фонари.