Чары на ветер составляют жестокую месть в оскорблении. Желая отомстить своему врагу, поселяне отправляются к чародею, рассказывают свою обиду, просят его почаровать на ветер. Чародей, получивши подарки: вино, деньги, холстину, спрашивает: «В какой стороне живет твой супостат?» — «Вот в этой-то сторонке, говорит обиженный, живет мой супостат!» — Выходят вместе на дорогу и оба смотрят: есть ли туда попутный ветер? Если есть ветер, тогда приступают к совершению обряда. Обиженный поселянин берет с дороги снег или пыль, смотря по времени года, и отдает с поклоном чародею. Этот, принявши пыль, бросает на ветер, приговаривая проклятие: «Кулла, Кулла! Ослепи такого-то, черные, вороные, голубые, карие, белые, красные очи. Раздуй его утробу толще угольной ямы, засуши его тело тоньше луговой травы. Умори его скорее змеи медяницы!»
Проговоривши проклятие, чародей глубоко задумывается, потом рассказывает: вид, приметы, место — куда долетели его чары; уверяет, как корчило этого человека, как он лишался зрения, как раздувался своею утробою, как начал чахнуть, как теперь томится недугом смертным.
Поселяне убеждены, что если их враг попадется под проклятие чародея, то он непременно будет жертвою чарования. Но как этого на самом деле не бывает, то всегда утешают себя тем, что на эти чары попался посторонний человек, сходный лицом и всеми приметами с его врагом. Вероятно, что извинения высказываются наперед самими чародеями, в оправдание своего обмана. Доверенность и настроенное воображение к чудесам составляют основу всякого чарования. Знавши простоту поселян, их доверенность ко всему чудесному, мы не должны удивляться, что они позволяют себя обманывать чародеям. Мне известны многие усилия, предпринимаемые для истребления сего обмана, но, к сожалению, увеличившие еще более уверенность простодушных в действительности этих чар. Кажется, что все это происходит оттого, что благодетельные помещики не знают: как вооружиться против этого зла? Справедливое удовлетворение обиды, внимание к бедствию могут навсегда истребить верование в чары на ветер. Русский поселянин тих и спокоен, добр от природы, понятлив до последней возможности. Случись с ним бедствие, он лишается этих наследственных доблестей, и тогда-то предается с полною достоверностию в распоряжение обманщиков.
Чары на след
Чары на след употребляются едва ли не во всех селениях. Верование поселян так к ним безгранично, что никто не может их разуверить. Человек, подвергшийся этому чарованию, почитается от всех погибшим, недоступным ко всякому исцелению. Трудно решить: когда забрело на русскую землю это чарование? Что оно не русское создание, в этом нет сомнения. Люди, занимающиеся этим ремеслом, суть: цыгане, литовцы, татары, молдаване, сельские русские коновалы, бродящие по русским селениям с предложением услуг, всегда остающихся в наклад простодушным поселянам. Спрашивай бывалого — русское поверие — составляет причину всех сельских бедствий. Расспрашивая бывалого о чужеземных диковинках, поселяне всегда стараются выпытывать, всеми возможными средствами, об отвращении бедствий. И здесь-то бывалый, как опытный обманщик, научает глупостям всякого рода.
Чары на след есть ни что другое, как обыкновенная болезнь, известная в медицине под именем старческого увядания — Marasmus. Человек сохнет, теряет с каждою минутою жизненные отправления, лишается умственных способностей и, в истощении постепенном, медленном, умирает. Поселяне, не понимающие свойства болезней, приписывают это болезненное состояние чарам на след.
В селениях чары на след употребляются: в любовных интригах, в размолвке соседей, в явной, непримиримой вражде. В первых двух случаях будто они нагоняют только вечную тоску, отвращение от занятий и неизбежную смерть; в последнем же случае, кроме тоски, иссушают человека до последней возможности и доводят нередко до самоубийства. Вот основное верование поселян в чарование.
Поселяне, предпринимающие совершать чары на след, стараются подметить след проходящего человека, своего непримиримого врага. Заметивши след, они закрывают его, чтобы посторонние не истребили. Чародеи считают те только лучшими следы, которые были напечатлены: на песке, пыли, грязи, росе, снеге, и в особенности те, на которых есть волосы животных и людей. Это условие, кажется, выдумано по необходимости, для оправдания обмана. Призванный чародей так искусно отделяет след, что он представляет как бы слепок со ступни. Для этого они употребляют широкий ножик, как говорят они же, окровавленный вихрем. Над снятым слепком читают тайно заговоры. Когда обиженный требует только нанесения тоски, тогда чародеи прячут след или под матицу, или под князек; когда же обиженный требует смертельного отмщения, тогда он, в глухую полночь, сжигает след в бане.
Зло, совершенное чародеями над подвергшимся этому чарованию, может быть и уничтожено. Заметивши тоску, поселяне призывают или доку, или ведуна, или знахаря и просят его, с подарками, избавить больного от недуга. Дока, решившийся помогать, прежде всего осматривает матицу, потом князек, пересчитывает волосы. Поселяне слепо верят, что докам известно, сколько у каждого человека есть волос и что вылезающие волосы всегда падают под след. Если они найдут след и заметят в нем волосы, тогда обещают избавление. Когда же обещание не сбывается, тогда уверяют, что замеченные ими в следе волосы, вероятно, принадлежали другому. Это условие есть приготовленное оправдание для неудачи. Дока выносит найденный след на улицу и бросает на дорогу, по направлению ветра. Этим самым сгоняется тоска. Когда дока не отыщет следа, тогда предлагает больному сжечь белье под Благовещение, уверяя, что только это средство избавит его от недуга.
Всякий благомыслящий человек, конечно, будет сожалеть о заблуждении поселян и, без сомнения, пожелает истребления этого поверия. Что чары на след есть обман, в этом нет сомнения. Кто, кроме помещиков и приходских священников, может истребить это зло? На них основывается надежда в исполнении общего желания!
Чары для калек
Чары для калек должны обращать особенное внимание помещиков по своему злоупотреблению в семейной жизни. Простолюдин решительно верит, что калеки, люди, обезображенные разными болезнями, суть несчастливцы, очарованные доками, ведунами. Можно ли придумать нелепее сего заблуждения? Русский поселянин, при взгляде на калек, сожалеет об них, но вместе с тем и страшится, предполагая в их теле присутствие нечистой силы. Нельзя обвинять поселянина за это последнее предположение: достоверные известия об изуродовании людей могут приводить всякого в содрогание. Давно ли исчезли в современной нашей городской жизни толпы слепых, подводы с изуродованными людьми? До сих пор еще скитаются они по селениям, до сих пор еще проказы их существуют. Не говоря о явном изуродовании людей, совершаемом слепыми и калеками, для благовидного собирания милостыни, чары для калек действительно находятся в русском чернокнижии. Чтобы уверить себя, что они занесены в нашу родину с чужой стороны, рассмотрим совершение самого обряда. Это только одно может доказать, что русский поселянин не был их изобретателем.
Чародеи, для совершения своего обряда, берут землю с свежей могилы, вынимают золу из семи печей, собирают соль из семи изб. Все это смешивают вместе, или зашивают в онучи или в чулки, или кладут в лапти вместо подстилки. Без всякого сомнения, что участником такого обряда должен быть кто-нибудь из семейных или близких людей. Тот, кому обречено это снадобье, лишается употребления ноги. В этом заключается совершение чаров для калек.
Объяснить это чародейство можно очень просто. Земля, взятая с свежей могилы, всегда заключает в себе или частицы селитренные, или известковые, но в смешении с золою и солью образует такой химический состав, который легко может поглощать в себя испарения и сообщать их другим телам. Такой состав, сообщенный с ногою, весьма скоро поглощает ножную испарину и, будучи растворим ею, овлаживает, так сказать, своею сыростью соприкосновенные части. Если при этом обратим внимание на способность человеческой организации всасывать влажность, то легко уверимся, что состав чародеев для калек основан на всасывании испарений и что вследствие этого неизбежно должен образоваться искусственный ревматизм. Простолюдин, не понимая законов природы, но веруя в ревматизмы, всегда будет уверять, что то делают злостные мертвецы, ненавидящие живущих людей за то, что они, будто бы наперекор судьбы, остаются взамен их наслаждаться мирскими удовольствиями.
