Вывеска, как нетрудно догадаться, ничего не прояснила, напротив, вызвала лавину новых кривотолков.

И постепенно дом начал «подчиняться» новому хозяину. Первыми не выдержали, как это обычно случается, люди: слуги начали увольняться сами, один за другим. Минта охотно отпускал их и даже давал им немного денег (которых те совершенно не заслужили) — «на обустройство в другом месте».

Некоторое время хозяйство Минты висело на волоске — он остался один в большом, наполовину разоренном доме. Затем в хозяйстве мастера появились совершенно иные люди, абсолютно не похожие на прежних обитателей большого дома.

Это были бродячие подмастерья, отчасти бездельники, отчасти же — весьма одаренные молодые люди. Они охотно помогали мастеру и перенимали у него секреты мастерства. Минта, в отличие от своих прежних хозяев, не скупился на уроки. И когда какой-нибудь юноша, набравшись премудростей в избранном для себя деле, оставлял мастера и шел дальше, с намерением основать собственное дело, Минта всегда радовался и давал ему добрые напутствия.

Щедрость была одной из лучших черт его характера.

Частыми посетителями Минты стали дети. Эрингил был одним из первых мальчиков, постучавшихся в его дверь.

Он был сыном аристократа и очень рано начал осознавать свою принадлежность к знатному роду.

Это был высокий не по годам мальчик с копной пшеничных волос и ясными голубыми гла-зами, немного надменный в общении со сверстниками, но вместе с тем вежливый и добрый: Эрингил считал, что злые проделки, свойственные подростковому возрасту, принижают его аристократическое достоинство.

В возрасте десяти лет он уже неплохо владел мечом, и это также наполняло его гордостью.

Друзья, ровесники, дети вольфгардских воинов, были заинтригованы появлением мастера Минты не меньше, чем их родители, и после нескольких часов, посвященных воинским упражнениям, когда мальчики отдыхали, между ними состоялся разговор.

Начал один, который был постарше других. Он был сыном простого воина и стыдился своего отца. В глубине души он благоговел перед знатностью и богатством и трясся от ужаса при одной только мысли, что ему запретят посещать занятия вместе с маленькими аристократами. Однако еще больше он боялся, что об этом его страхе прознают, и потому скрывал свои чувства под маской грубости. Никто столько не задирал приятелей, сколько этот парень. Он умел быть по-настоящему дерзким и иногда нешуточно обижал других.

— Говорят, будто в Вольфгарде появился демон, — небрежно обронил он, вытирая с лица пот полотенцем.

Ребята обступили его, любопытствуя.

— Расскажи подробней, Тол! — просили они. — Откуда ты знаешь? Какой он из себя, демон?

Тол снисходительно улыбался.

Он нашел взглядом Эрингила — вот чьей дружбы он желал бы добиться! — и мальчик улыбнулся ему:

— В самом деле, Тол! Что тебе об этом известно?

Тол пожал плечами.

— Что ж, раз никто из вас ничего не знает…

По словам Тола выходило, что демон возник ниоткуда, «свалился из пустоты», принял облик человека лет тридцати-сорока. Он сделал так, чтобы умерли двое бездетных супругов, завладел их жилищем, выгнал оттуда всех слуг и теперь занимается неизвестно чем, один в громадном доме с закрытыми ставнями.

— Оттуда лишь доносятся иногда стук, скрежет или странный визг, когда нельзя с точностью определить, кто издает столь странные и неприятные звуки: не то водят металлом по стеклу, не то издеваются над живым существом… а то и вызывают некое создание из преисподней. Никто ведь не бывал внутри его дома!

— Кто рассказал тебе все это? — настойчиво спросил Эрингил.

Тол вынужден был признать:

— Молочница…

— Ты разговариваешь с молочницей? — изумились другие ребята.

Тол понял, что выдал себя: как ни старался он имитировать поведение истинного аристократа, все же низкое происхождение дало себя знать. Ни один маленький аристократок, даже сгорающий от любопытства, не стал бы сплетничать со всезнающей молочницей. Подслушать разговор — еще куда ни шло, но беседовать с нею самому…

— Я поймал ее на… одном деле, — соврал Тол. — И она, чтобы откупиться, выболтала мне все, что было у нее на уме. В том числе обмолвилась она и про демона. Что тут такого?

— Да ничего, — пожал плечами Эрингил. — Зачем ты оправдываешься? Ты не совершил ничего постыдного.

Тол глянул на него с ненавистью. Просто нечестно, что этому парню даром дается то, над чем Тол работает не покладая рук. Откуда у Эрингила эта осанка, этот разворот плеч, эта спокойная манера разговаривать с низшими по происхождению — не обижая, но и не нарушая дистанции, которую установила между ними сама судьба?

«Он никогда не забывает о том, кто мой отец, — думал Тол. — Эрингил всегда наполнен сознанием своей аристократичности. Все его предки были воинами, в то время как мой дед еще был крестьянином… Чтоб он провалился, старый хрыч!»

Вслух же Тол произнес:

— На самом деле неплохо было бы произвести разведку. Если в городе действительно есть теперь собственный демон, хорошо бы решить, как поступать с ним дальше: уничтожить или подчинить. В конце концов, ручной демон может сослужить Вольфгарду хорошую службу.

Последняя фраза особенно понравилась Толу. Вот так-то! Умение думать о пользе для всего города — признак истинной аристократичности и высоты духа. Ну, что теперь запоет гордец Эрингил?

А Эрингил, ничего не подозревающий об истинных мыслях и мотивах Тола, подхватил:

— Отличная идея! Думаю, кому-нибудь из нас стоит попросту зайти туда в гости, сделать вид, что обознались, — или еще как-нибудь…

— Вот ты и зайди к нему, — послышались голоса со всех сторон.

Эрингил огляделся по сторонам. Мальчики шумели, возбужденные новой затеей. Никому из них, понятное дело, не хотелось соваться в логово к демону, но выяснить, что же у него там творится, стало вдруг пределом мечтаний. И «доброволец» уже имелся.

Эрингил понял, что отступать нельзя.

— Хорошо, — согласился он. — Я пойду. Можете меня не сопровождать.

— А кто нам поручится, что ты расскажешь всю правду об увиденном? — спросил один из младших мальчиков.

Эрингил насмешливо улыбнулся.

— Никто. Если бы ты пошел вместо меня, то всей правдой об увиденном владел бы ты; но, поскольку эта честь выпала мне, я и сообщу вам все, что сочту нужным. А что не сочту нужным пересказывать — уж не обессудьте, оставлю при себе.

И он гордо удалился.

Некоторое время Эрингил стоял перед вывеской, изображающей «пьяного орла», и раздумывал над ее смыслом. Почему-то ему казалось при этом, что злой демон не смог бы заказать художнику подобную картинку. Демоническая ирония имеет несколько иной оттенок, насколько мог судить Эрингил, всегда внимательно слушавший разные рассказы на эту тему.

Перед друзьями мальчик сохранял полное спокойствие и демонстрировал свою решимость встретиться с жутким существом лицом к лицу, но очутившись перед домом, Эрингил струхнул.

Неожиданно ставни распахнулись, и наружу высунулся человек лет сорока (как и говорили), лысеющий, с обгоревшими белесыми ресницами.

Он поморгал красноватыми веками, подвигал лицом, скорчив последовательно несколько гримас, и вопросил паренька:

— Ты кто, а?

— Я Эрингил, — сказал мальчик.

— А я Минта, — заявил человек. — Можешь называть меня «дядя Минта». Полагаю, я достаточно взрослый для подобного обращения.

И мальчик неожиданно выпалил:

— Дядя Минта! А что это у тебя нарисовано на вывеске такое странное?

После этого они провели вместе почти целый день. Минта обрадовался собеседнику — с ним в Вольфгарде почти никто не общался: нельзя же считать общением краткие разговоры о покупках с продавцами из соседних лавок!

Эрингила интересовало все, что он видел, и Минта подробно рассказывал об инструментах, о ремеслах, о местах, где он побывал, путешествуя по свету, и о своем желании открыть «всеобщую мастерскую».

— Ты ведь понимаешь, что я не стану отбивать хлеб у других мастеров, — увлеченно говорил Минта, — потому что не намерен заниматься изготовлением предметов, сделать которые под силу любому. Нет, ко мне пойдут именно ради необычных вещей! Ради того, что нельзя получить ни в каком другом месте. Вот о чем я думаю…