С Кезанкийских гор спустился всадник. Был он молод и силен; меч за спиной, потертая одежда и в кошельке пара медных монет — ничего более при нем не имелось. Молодой

человек находился в том возрасте, когда ему довольно целого мира. Это потом настанет такое время, когда всей Хайбории будет недостаточно и потребуется собственный дом, пусть небольшой, где всегда горит очаг и ждет женщина — не случайная, а своя собственная, та, что будет любить до смерти.

А сейчас всадник даже не задумывался о подобной возможности. Он был совершенно свободен. А что такое свобода? Возможность ехать куда угодно и силы, чтобы дать отпор любому, кто встанет на пути.

Горы громоздились у него за спиной. Небо постепенно темнело, затягивалось тучами, а впереди уже видна была равнина — там лежала Бритуния с ее городами, где жили цивилизованные люди. Молодой бродяга не слишком жаловал цивилизованных людей. По его мнению, они чересчур заносились. Конечно, многие из них умели читать и писать; зато во всем остальном сильно уступали тому, кого заносчиво именовали варваром.

Конан — так звали всадника — намеревался миновать Бритунию и перебраться в Гиперборею, где в Халоге, по слухам, набирают наемников для очередной пограничной войны с Асгардом. Он рассчитывал неплохо заработать, а заодно и получить удовольствие.

Упали первые капли дождя. Равнодушный к физическим лишениям, Конан поначалу не обратил внимания на начинающийся дождь. Но сырость не понравилась его лошади. Копыта начали скользить по камням, и лошадка жалобно заржала.

— Этого только не хватало, — пробормотал Конан. — Если она сломает ногу, придется тащиться пешком.

Дождь усиливался. Конан уже предполагал остановиться на ранний ночлег под прикрытием какой-нибудь нависшей скалы, как вдруг впереди заметил мелькание огонька. Казалось невероятным, чтобы поблизости находилось какое-нибудь жилище, и тем не менее огонек горел ровно, ясно, так что становилось очевидным: его разожгли не под открытым небом, где он, предоставленный во власть ветра, трепетал бы и вздрагивал, словно испуганный человек; нет, он пылает в очаге или лампе, поставленной на окно, и стихия не может коснуться его.

— Дом, — фыркнул Конан. — Веселые, должно быть, обитают там люди. Поселиться на отшибе, загромоздить себе окна горами — это не всякий такое придумает.

Он спешился и повел лошадь за собой, выбирая дорогу осторожно. Торопиться некуда. Время от времени он взглядывал вперед, туда, где горел огонек. Свет становился все ближе. Нет, это не было видением. Там, впереди, действительно жили какие-то люди. Что ж, тем лучше.

Конан остановился, принюхался — совсем, как животное, тщательно оберегающее свою шкуру. Кое-что показалось ему странным. Обычно человеческое жилье он чуял издалека. Запахи — дыма, готовящейся пищи, домашнего скота — доносились до его по-звериному чутких ноздрей задолго до того, как показывалась крыша здания. А здесь никаких запахов не было. Возможно, ветер дует в другую сторону, подумал Конан, упрямо шагая в сторону дома.

Это была большая, приземистая каменная усадьба, расположенная у самых отрогов Кезанкийских гор. Одним богам ведомо, какие причины заставили обитателей усадьбы прийти на эту негостеприимную землю и поставить здесь дом. Но строили, судя по тому, как выглядели каменные стены, сложенные из крупного серого булыжника, на века.

Четырехскатная крыша, крытая черепицей, также выглядела надежной. Ни ветры, ни снега не были ей страшны. Несколько окон, затянутых бычьим пузырем, подслеповато глядели — одни на горы, другие на равнину. В одном окне действительно горела лампа — спокойным, уверенным светом.

И тем не менее — вот странное дело! — от этого жилья не исходило ощущение уюта. Будь Конан более чувствительным, более «цивилизованным» человеком, он сразу обратил бы на это внимание. Но поскольку молодой варвар относил подобные чувства к области «поэзии для городских слабаков», то он отнесся к этой странности с полным равнодушием. Перед ним был дом — это раз. Там находились какие-то люди — это два. В том случае, если эти люди окажутся более чем негостеприимны, — он, Конан, всегда в состоянии поговорить с ними на языке доброго холодного железа. Это три.

Не раздумывая больше, он приблизился к двери и постучал в нее кулаком.

Дверь тотчас распахнулась, как будто тот, кто за нею находился, уже ожидал гостя. На пороге стояла девушка лет восемнадцати. Она была настоящая бритунийка — крупного сложения, с крепкими прямыми плечами, широким лицом, густыми белокурыми волосами. Ее светлые глаза глядели на незнакомца безмятежно и ясно.

— Здравствуй, — проговорила она, чуть отступая, чтобы он мог войти.

Конан быстро глянул в полумрак дома и, не заметив ничего подозрительного, вошел.

— Только позаботься о своей лошади, — сказала девушка. — А потом располагайся. Скоро ночь, да? Скоро ведь ночь?

Конан неопределенно пожал плечами, полагая глупым говорить о столь очевидном предмете. Разумеется, скоро ночь. Л еще начинается дождь. Не хватало еще беседы о погоде.

— И дождь? — продолжала допытываться девушка. — Да? Там, за порогом, начинается дождь?

— Да, — сказал наконец Конан, не желая быть совсем уж невежливым. Тем более что девушка показалась ему милой. Ему нравились северянки. Впрочем, и южанки, и красавицы с Востока, и чернокожие амазонки с гибкими тонкими телами — тоже… Счастливый возраст, счастливое время в жизни молодого мужчины.

— Ну так привяжи ее под навесом. Там ведь есть навес? — говорила девушка, все так же неподвижно глядя в лицо своему гостю. — В таком случае, привяжи ее под этим навесом. И еще ее надо кормить. Да? Лошадь надо накормить? Ее кормят сеном? Там должно быть сено. Или трава?

— Трава еще есть, — сказал Конан. Возможно, бедняжка не вполне здорова. Кто знает, может быть, она пережила потрясение. Или упала откуда-нибудь и ударилась головой. Конану доводилось и падать, и ударяться головой. Выпадали в его жизни такие дни, когда он просыпался и не мог вспомнить: кто он такой, как здесь оказался и куда ему теперь идти. Память потом возвращалась. Возможно, и к этой девчонке вернется в любом случае, она хороша собой и приветлива — это чего-нибудь да стоит.

— Сделаю, как ты говоришь, — заверил ее Конан. — Лето еще не кончилось, травы довольно, да и навес найдется. А веревка у меня есть.

Лицо бритунийки озарилось медленной улыб кой.

— О, да! — произнесла она, удовлетворенно кивая. — Конечно! Лошадь привязывают веревкой!

Она повернулась и нырнула в глубину дома, оставив дверь приоткрытой.

Вскоре Конан последовал за ней, неся седло на плече.

— Я оставлю его в прихожей, — сказал он. От седла распространялся острый запах мокрой кожи и конского пота.

— Сделай так, как положено, — отозвалась девушка.

— Меня зовут Конан, — молвил варвар, оглядываясь по сторонам.

Внутри дом казался еще больше, чем снаружи. Везде были кладовки, где стояли бочонки с различными заготовками. По стенам висели связки лука и чеснока.

Конан был не великий знаток кулинарных дел, однако в полумраке ему показалось, что лук не то сгнил, не то вовсе высох. Во всяком случае, он выглядел совсем не так, как на тех постоялых дворах, где ему случалось ночевать и трапезничать. Впрочем, кто знает! Слыхал он от собратьев-наемников о таких странах, где деликатесами считаются тухлые яйца.

В других кладовках, как показалось Конану, хранились разные вещи: украшения, связанные пучками, как редиска; перстни на веревочках; медные кувшины, наваленные, словно дрова, горой; слежавшиеся платья, перевязанные бечевой, подобно пачкам вяленой рыбы; имелась даже мебель, но вся она громоздилась как попало, и пользоваться ею было нельзя. Мебель была частью старая, поломанная, а частью — дорогая. Имелась даже с инкрустированными ножками — Конан разглядел перламутровые и костяные пластинки, тускло поблескивающие в темноте.