Как ни странно, откровенная ненависть в глазах колдуна не испугала, а лишь подстегнула и возбудила мальчика.
Уныние, которое навеял на него разговор с Меттингом, тотчас прошло и сменилось веселой яростью. Если до сих пор Конан слегка колебался: а что если он ударился головой на охоте, сорвавшись ненароком со скалы, и все эти страшные картины ему пригрезились, — то один этот взгляд рассеивал все сомнения. Сын кузнеца Ниала не выдумщик и не лжец, и уж, тем более, не ударившийся головой недоумок! Буно ненавидит его со страшной силой, выплеснувшейся во взгляде украдкой, как яд из зуба змеи, оттого что Конан прикоснулся к какой-то мерзкой его тайне.
Ненавидит? Вот и прекрасно! Он, Конан, тоже ненавидит его. Хотя бы из-за Кевина, веселого и безрассудного Кевина, которого колдун вытащил из его мерзлой, но славной могилы и превратил неизвестно во что. Посмотрим, чья ненависть окажется сильнее, и кто кому наступит на горло в этой борьбе…
Мать Конана вместе со всеми женщинами веселилась у большого огня, поэтому в этот вечер мальчик был избавлен от домашних упреков и расспросов. Никем не замеченный, Конан вернулся домой, но не лег спать, а забрался на крышу хижины. Это было из его любимых укромных мест, куда он поднимался, когда по какой-либо причине хотел побыть в одиночестве. На бревна крыши по обычаю киммерийских селений был насыпан толстый слой земли, что помогало лучшему сохранению тепла во время долгих суровых зим. Летом на ней вырастала густая трава, и Конан по просьбе матери часто затаскивал одну из двух коз, чтобы те могли вволю пастись, не отходя от дома. Сейчас трава уже пожухла и была мокрой от выпавшей ледяной росы. Несмотря на сырость, мальчик растянулся на спине, подложив ладони под голову. Немалое преимущество крыши состояло в том, что заметить снизу лежащего на ней было невозможно. Это качество неоценимо, когда требуется побыть одному, а уходить далеко от дома лень или просто не хочется…
Подставив лицо игольчатому свету осенних звезд, Конан принялся размышлять. Прежде всего, кто он есть такой, этот самый старик Буно? Знаменитый воин? Нет! Удачливый охотник? Как бы не так!
Тогда отчего он пользуется среди жителей селения таким уважением? Неужели только из-за того, что умеет выхаживать младенцев, лечить коз и пришептывать кровоточащие раны?.. Не маловато ли этого для того, чтобы голос его в общих сходках мужчин имел такой же вес, что и у старого Меттинга и у других, израненных во многих битвах, достойных стариков? Кто он такой, Кром его разорви, на самом деле?!
Конану вспомнился взгляд, которым колдун одарил его недавно: острый и белый, как раскаленная на огне игла. Ему пришло на ум, что и прежде он не раз замечал особенную силу этого взгляда. Скажем, однажды Конан с другими мальчишками играли в битву с рыжими ванирами вблизи от хижины Буно, и так орали, что тряслась листва на деревьях, и с веток взмывали испуганные птицы. Старик вышел из дверей и молча посмотрел на мальчиков, одного за другим. Он не кричал, не ругался, не произнес ни слова, он просто переводил свои маленькие выцветшие глаза с одного мальчишечьего лица на другое, и все они почему-то притихли. И он, Конан, тоже утих, хотя до этого вопил и носился больше всех…
Может быть, глаза старика так же действуют и на взрослых? Может быть, собираясь, чтобы принять важное решение, мужчины спорят и ругаются до тех пор, пока Буно не обводит взглядом из-под выцветших бровей всех по очереди, и они послушно стихают, перестают горячиться и соглашаются с тем, что предлагает зловещий старик?.. Интересная мысль!
Вот только как бы это проверить?
Спина закоченела окончательно, и мальчик поднялся на ноги. Дойдя до края крыши, он спрыгнул в темноту и несколько раз пробежался вокруг дома, чтобы согреться. Как бы то ни было, он объявляет белоглазому старикашке войну!
Прежде всего, нужно вернуться в то кладбищенское подземелье, снова пролезть в расщелину между камней — как ни противно это занятие — и встретиться с Кевином. Ведь он не успел тогда рассказать, что именно сделал с ним Буно, вытащив из свежей могилы, и, главное, — зачем. Но сын кузнеца Ниала не глуп, и теперь он отправится туда только в то время, когда будет наверняка знать, что Буно остался в селении. Только как это сделать, чтобы наверняка, совсем наверняка?..
Видимо, придется следить за стариком. Не сводить с него пристального взгляда, насколько это, конечно, возможно, не внушая никому подозрений.
Приняв такое решение, Конан отправился спать. Звуки песен, хлопки в ладоши и топот еще доносились со стороны большого огня, но становились все слабее, все разобщеннее.
Праздник Крадущейся Рыси стихал. Только молодежь, разгоряченная, хмельная и буйная, сбившись в свою кучку, собиралась куролесить до рассвета.
Конан уже не слышал ничего и не завидовал никому, провалившись в глубокий сон без сновидений…
* * *
Уже на третий день осторожной и пристальной слежки за стариком судьба подбросила мальчику благоприятный случай.
Толстой Метью вздумалось рожать. Конан не очень понимал, зачем она это делает: и без того в ее с мужем хижине негде протолкнуться от мальчишек и девчонок разного возраста, но Метью так решила, и Конану это было на руку. Он знал по опыту, что вывести нового человека на свет — занятие долгое и муторное. Порой это занимает полдня, а иногда и целый день. Значит, старик Буно будет топтаться в хижине Метью и обкуривать ее жженым рогом белоснежного оленя, и греметь браслетами из желтых и зеленых камней, и уговаривать злых духов не мешать красному и сморщенному младенцу занять свое место среди живых. И он не покинет Метью до тех пор, пока не раздастся писк новоявленного киммерийца или киммерийки.
Повесив на пояс свой самодельный нож, Конан осторожно выскользнул из дома. Он старался не попадаться на глаза матери, чтобы не пришлось ей врать, и ему это удалось. Дорога была хорошо знакома, веселая злоба, словно попутный ветер, подгоняла его шаги. Совсем скоро мальчик миновал кладбищенские камни и остановился у подножья скалы, видом своим напоминающей скорченного старика. Старика Буно, кого же еще!
Проверив, с ним ли его оружие, Конан протиснулся в расщелину и, покачавшись немного на руках, спрыгнул. Вот так! Он опять грохнулся на знакомую круглую спину!
Лежбище тут у него, что ли? Впрочем, это к лучшему: надкрылья жука все-таки мягче, чем голые камни… Как и в первый раз, почувствовав толчок и тяжесть, жук медленно пополз по проходу в земляной толще. Конан устроился на нем поудобнее, скрестив ноги. Теперь его медлительный тяжеловоз уже не казался мальчику страшным, но в чем-то даже симпатичным. Возможно, симпатия эта происходила из-за того, что жук был с ним — вернее, под ним — в самые напряженные моменты его прошлого визита под землю. Больше того, именно благодаря его мощной глыбе-спине Кевин тогда замешкался, и Конан успел ускользнуть от предательских крепких рук. Подумав, мальчик решил пощадить и не убивать выручившего его подземного зверя, конечно, если зверь не нападет первым.
Жук повернул за угол, и из мрака выплыли оранжевые лохматые пятна факелов. Вот и голые по пояс, мерно взмахивающие железом тела погибших воинов…
— Кевин! — позвал мальчик, вглядываясь в дымный сумрак. — Это я, Конан! Я пришел опять! Я хочу поговорить с тобой.
Кевин отделился от работающих и подошел к нему.
— Зачем ты пришел, Конан? — спросил он без всякого выражения. — Я же велел тебе не появляться здесь больше. Ты погибнешь. Буно уничтожит тебя. Он убьет тебя, как только увидит.
— Буно не увидит! — отмахнулся мальчик. — Буно трясется и завывает сейчас в хижине толстой Метью, которой вздумалось рожать в пятнадцатый раз! Я ведь не безмозглый дурак, чтобы встречаться здесь с колдуном.
Конан постучал кулаком по спине жука, показывая, что голова его не настолько гулкая и толстолобая. Заодно он вспомнил, на ком сидит, и не спеша сполз с металлически блестящего бугра, хлопнув по нему ладонью, словно по крупу лошади. Жук медленно пополз дальше, уже без всадника. Шесть его ног, каждая величиной с ногу теленка, поблескивали в свете факелов медно-золотистой шерстью. Полированный рог высился между глаз гордо и грозно.
