Она с силой ударила меня ногой по лицу.

«Презренный пес! — закричала она. — Ты убил того, кто был мне дорог!»

«Я люблю тебя, — сказал я ей. — И что бы ты ни сделала со мной, всегда буду тебя обожать».

«Лжешь, — прошипела она. — Ты лжешь, ничтожный раб, и твоя верность куплена дешевой ценой. Ты лжешь, потому что такова рабская природа!»

И конечно же, она была права. Я возненавидел ее в тот же самый миг — и ненавижу до сих пор. И до сих пор я ее верный, жалкий, ничтожный раб, ибо такова моя природа…

— Что она сделала с тобой? — тихо спросил Конан.

— Она приказала бросить меня в зыбучие пески, — ответил Эан безучастно. — Так они и поступили, ее возлюбленные черные воины. Отнесли меня туда и швырнули в трясину. Я погрузился в пески не сразу. Сперва солнце сгрызло мою кожу, потом ночной ветер заставил меня дрожать от холода. А к утру песок пришел в движение, и вот тогда я медленно опустился на самое дно.

Но я не умер. Гуайрэ слишком глубоко изменила мою природу. За двести зим я перестал быть человеком. Поэтому я начал превращаться. Песок словно бы обтачивал мое тело, как это сделал бы, наверное, резак каменотеса. Я кричал от невыносимой боли, но в мое горло забивался все тот же песок. Он разрезал мой рот, он буравил новые глазницы в моем черепе.

Длинное рыдание вырвалось из горла чудовища. Конан подошел к нему и коснулся его плеча.

— Довольно, хватит, — сказал киммериец. — Мы поняли, что с тобой произошло.

Эан поднял к нему лицо.

— Нет, — проговорил он. — Ничего вы еще не поняли. Гуайрэ продолжает навещать меня. Время от времени, нечасто. Думаю, ей это необходимо для того, чтобы поддерживать свою власть надо мной. Без ее посещений я, возможно, давно уже стал бы песком и рассыпался во прах. Но ее объятия и ласки позволяют мне оставаться в живых. Если, конечно, подобное существование можно назвать жизнью.

— Она… ласкает тебя? — пробормотал Конан, рассматривая Эана так, словно увидел его впервые.

Эан проговорил еле слышно, как мальчик, вынужденный сознаться в некоем постыдном поступке:

— Она приходит ко мне в своем истинном обличье… Это не вполне то, о чем ты думаешь сейчас, киммериец.

— Что такое — истинное обличье? — резко спросил Конан. — Мне ты можешь рассказать все, Эан, я в любом случае не стану тебя презирать.

— Нет, — Эан решительно качнул головой. — Нет, нет! Ты не должен этого знать! Если ты узнаешь, ты не сможешь ласкать ее так, как должно, а тогда она сразу догадается… и ты погиб!

— Но кое-что я о ней уже знаю, — указал Конан.

Эан грустно усмехнулся.

— Поверь мне, — проговорил он, — знать наверняка и подозревать нечто — это совершенно разные вещи. Когда человек лишь подозревает о чем-то, не имеющем конкретного воплощения, у него еще остается возможность надеяться на лучшее. Но стоит

тебе обрести уверенность — ты пропал навсегда…

— Я твой друг, — сказал Конан.

— В таком случае, — откликнулся Эан, — запомни мой рассказ, киммериец. Гуайрэ непременно попытается превратить тебя в нечто иное, не похожее на то, что ты есть. И если это случится, она завладеет тобой навсегда. Но сперва она должна заручиться

твоим согласием, Мы все добровольно предавали себя в ее власть. В тот MPir, когда мы давали ей клятву верности, нам казалось это правильным. Она была добра и прекрасна, она наполняла нашу жизнь смыслом, — каждый из нас только и мечтал о том, чтобы провести рядом с нею вечность! И никто из нас не был предупрежден так, как я сейчас предупреждаю тебя. Не обольщайся, киммериец, не позволяй ей соблазнить тебя обещанием вечной жизни и вечной молодости. Ни один человек не должен связывать с нею свое будущее. Думай о себе как о ее пленнике, как об игрушке в ее руках, — об игрушке, которая должна помышлять лишь о бегстве! — и тогда ты, быть может, спасешься.

— Ты поможешь нам перебраться через трясину? — тихо прошептал ему на ухо Конан.

Эан заморгал всеми пятью глазами, затем зевнул. Его лицо совершенно утратило осмысленное выражение. Еще мгновение назад он был совершенно нормальным собеседником — если определение «нормальный» вообще приложимо к монстру, — а сейчас превратился в погруженное в себя, нелепое существо.

Он удивленно огляделся по сторонам, как бы спрашивая себя, где это он очутился, и вдруг переполошился:

— Ой, да тут фонтан! Вода смертельно опасна для меня. Я не хочу воды! Бежать, бежать!..

С этим криком Эан вскочил и на своих кривых коротеньких ножках, сильно раскачиваясь на ходу, устремился прочь. Конан и Олдвин смотрели ему вслед, и ни один из двоих не нашел эту нелепую, едва ковыляющую фигурку потешной. Напротив, в безобразном облике Эана им почудилось что-то возвышенное и даже трагическое.

Вечером этого дня, вернувшись от Гуайрэ, Конан нашел своего товарища в сильном волнении. Олдвин взволнованно бегал по комнате, то и дело выглядывал в сад, а затем вдруг бросался на середину комнаты и начинал ломать руки.

— Хотите вина? — обратился к нему киммериец. Он вошел с самым развеселым и беспечным видом. В руке он держал узкогорлый кувшин, которым и размахивал.

— Вина? — Олдвин дико посмотрел на него. Несколько мгновений он буравил киммерийца взглядом, потом отошел к окну и снова глянул на него, как бы созерцая отвлеченную картину. — Вы предлагаете мне выпить?

— В принципе, да, — сказал Конан. — Полагаю, у этой фразы не может быть другого истолкования.

Олдвин скрипнул зубами. Конан, имевший опыт общения с учеными людьми, решил добить своего «академика» и прибавил:

— Не в данном контексте.

К его удивлению, Олдвин рассмеялся.

— Это действительно вы, мой друг!

— Разумеется, я. — Конан повалился на кровать и отхлебнул из кувшина здоровенный глоток. — Если вам угодно оставаться отвратительно трезвым, что ж, это ваш свободный выбор. — Он приподнялся и внимательно всмотрелся в своего приятеля. — А что это с вами происходит? Вы как-то скверно выглядите. И настроение у вас очень странное.

— У меня всегда странное настроение! Я вообще кажусь странным — во всяком случае, для людей, которые… которые… — Олдвин захлебнулся и стал ловить ртом воздух.

— Да, дружище, что-то с вами происходит, — заключил Конан. — Если бы здесь был лекарь, он приставил бы к вашей голове пиявок.

— А знаете, почему я кажусь странным? — не унимался Олдвин. — Потому что я не такой, как вы! Я смотрю в корень вещей!

— Не у всякой вещи есть корень, — философски заметил Конан. — У некоторых — только дно… а у иных нет и дна…

Он заглянул в кувшин, как бы ища подтверждение своим словам. Олдвин подскочил к нему и сильно тряхнул его за руку.

— Это действительно вы? Или она уже начала производить над вами свои эксперименты?

Конан воззрился на него с пьяноватым изумлением.

— Эксперименты? По-вашему, Гуайрэ любит экспериментировать? Нет, нет и еще раз нет! Для ученого человека вы чересчур не наблюдательны. Гуайрэ предпочитает все оставлять как есть. Любые перемены даются ей с трудом. Уверен, она для этого

и наделяет своих слуг и воинов привычной для себя внешностью.

— Но вы не… — начал было Олдвин и осекся.

Конан разразился громовым хохотом.

— Я не давал ей согласия подвергать меня чарам! Уж поверьте, меньше всего я намерен оставаться в этом оазисе. Нет, я как раз размышлял над тем, как бы нам выбраться отсюда…

Он допил вино и выбросил кувшин в окно.

— Зря вы отказались пить, дружище. С пьяным человеком лучше разговаривать на нетрезвую голову, иначе между нами не возникнет взаимопонимания…

Олдвин нервно стиснул пальцы и хрустнул ими.

— Меня не отпускает мысль о том, что мы обречены умереть в этом плену!

— Умереть или жить вечно, — добавил Конан, нарочно, чтобы посмотреть, как его приятель под прыгнет от ужаса.

Реакция Олдвина не обманула ожидания варвара.

— Как вы можете даже произносить такое! Неужели вам хочется быть погребенным в этих песках? Вас прельщает участь Эана? Два хранителя трясины — прекрасно! Будете пить под землей, обмениваться впечатлениями о былом и ожидать, пока Гуайрэ навестит вас в своем истинном облике… Заодно и выясните, каков этот истинный облик. А меня от этих радостей избавьте.