— Принести тебе что-нибудь еще? — спросил его Кинси.

— Нет, спасибо. Думаю, я не слишком голоден.

По правде сказать, Заха слегка подташнивало от столь долгого глядения на зеленый ком, но вино, похоже, успокаивало желудок. Поймав взгляд Тревора, Зах вдруг вспомнил, что попросить Кинси покормить их было его собственной идеей. Ошибка, которую он не станет повторять.

— Ты в Нью-Йорке, наверное, часто ешь в городе, — сказал Кинси, и Тревор вновь стрельнул в Заха глазами: Нью-Йорк?

— Я стараюсь жить дешево, — ответил он Кинси.

— Я думал, в Нью-Йорке это невозможно.

— Экономлю на квартире, — беспомощно ответил Зах, понятия не имея, возможно ли что-то подобное в Нью-Йорк-Сити. Тревор глядел на него в упор.

Я потом объясню, подумал Зах, пытаясь телеграфировать слова в голову Тревора, и налил себе еще вина.

Стоило им, пожелав Кинси спокойной ночи, выйти через заросший сорняками двор к машине, как Тревор сказал:

— Так, значит, Нью-Йорк, да?

Голова у Заха кружилась от выпитого вина и косяка, выкуренного после обеда. Он прислонился к бамперу “мустанга”.

— Я тебе все расскажу, как приедем домой.

— Расскажи мне сейчас. Не люблю, когда мне лгут.

— Я тебе не лгал. Я солгал Кинси.

— Я вообще не люблю лжи, Зах. Если тебя правда так зовут.

— Что? И это я слышу из уст прославленного Тревора Блэка? Тревор отвел взгляд.

— Послушай, я же сказал тебе, что я в бегах. Не могу же я рассказывать на каждом шагу правду! А теперь садись в машину.

— Ты способен вести?

— Конечно, черт побери, я способен вести.

Зах оттолкнулся от бампера и, потеряв равновесие, едва не упал ничком в траву. Тревор поймал его, и он оперся на руки Тревора, положил руки ему на талию.

— Ну не злись, — прошептал он.

— Ты в порядке? — спросил Тревор.

Зах не ел ничего весь день и выпил большую часть большой бутыли вина. Он вообразил себе, как вино плещется у него в желудке, смешиваясь со всей спермой, какую он проглотил: сладкая рубиновая краснота завихрялась водоворотами с солоноватой жемчужной белизной. Тут Заху вспомнился зеленый ком лазаньи, и его едва не стошнило, но он сдержался — он не вынес бы, если бы Тревор увидел, как он блюет.

— В порядке, — ответил он.

Заглушенные передом футболки Трсвора слова слились в одно.

— Я просто немного пьян. Пустое.

Он почувствовал, как напрягается тело Тревора, и только тут вспомнил, что Бобби был пьян от виски, когда убил свою семью. Для Тревора слова “Я пьян. Пустое” звучат, наверное, одновременно жестоко и глупо.

Ну, так, значит, им надо будет отыскать способ преодолеть все эти ямы и мины, даже если для этого придется идти напролом по этим минам. Зах в ближайшее время не намеревался завязывать с выпивкой.

А почему бы и нет?подумалось ему. Ему нравился алкоголь — обычно, но он не был ему жизненно необходим, как трава, не был необходимым топливом его биохимии. Ты уже не в Новом Орлеане, где употребление алкоголя — нечто само собой разумеющееся. Почему бы просто не забыть о выпивке, это же сделает его счастливым?

Потому что я не ХОЧУ! — бушевал его разум голосом капризного трехлетки. Мне НРАВИТСЯ иногда напиваться, ничего в этом дурного нет, алкоголь не заставляет меня бить, дубасить людей, не заставляет меня убивать! Он просто дает мне…

Что?

Ну, трах, например.

Зах понимал, что это правда; он почти всегда бывал пьян, когда отправлялся бродить по кварталу. Это помогало закрывать глаза на множество проблем — вроде выражения лица Эдди, какое у нее бывало, когда она видела, как он треплется с каким-нибудь хорошеньким пустоголовым созданием ночи, или на тот факт, что он скорее плюнет в глаза Смерти, чем наденет резинку, или сознание того, что ему наплевать на все и вся, кроме компьютеров, и оргазмов, и клевых фильмов, и задирания носа перед всем миром.

Только вот теперь ему было далеко не плевать. И, похоже, с тем же успехом сказать это можно сейчас, как и в любое другое время.

Но как раз в этот момент из-за поворота дороги, на которой стоял дом Кинси, вывернул автомобиль и в визге шин покатился прямо на них. Судя по размерам и звуку, это был пикап, хотя двигался он слишком быстро, чтобы разобрать наверняка. Пассажиры свешивались из окон — сплошь волосатые конечности и крупные бычьи головы, на которых над русыми челками как влитые сидели бсйсболки “Джон Дир” и “Редмэн”. “Чокнутые голубые”, — донеслось до них, и в жаркой, недвижной ночи загрохотал батарейный залп серебристых банок из-под пива. Когда взвихренные ветром снаряды попадали вокруг них, пикап уже исчез за ближайшим холмом.

Ребята пили пиво, отметил про себя Зах, отличное фашистское пиво с букетом, наводящим на мысль о токсичных отходах, пиво, бодрящее своим золотистым мечевидным привкусом…

Он уловил запах теплой выдохшейся жидкости, изливающейся на асфальт, увидел, как в крохотной лужице растворяется бычок сигареты, и его стошнило. Оттолкнувшись от Тревора, он рухнул на обочину и блевал во двор Кинси. Ощущение было восхитительным — будто высвобождение от давящего груза, будто омерзительный ядовито-алый поток извергался из его организма. Он почувствовал, как вошли в соприкосновение с землей его ладони, почувствовал, как энергия, поднимаясь по его рукам, перекатывается по его телу огромными, медленными и мерными волнами. Он, черт побери, подключился к самой большой в мире батарее.

Когда он нашел в себе силы поднять голову, Зах обнаружил, что Тревор глядит на него словно на любопытного, но вызывающего легкое омерзение жука. Зах отполз подальше от лужи блевотины и нетвердо сел на обочину. Сняв забрызганные очки, он вытер их о полу рубашки. Тревор присел рядом.

— Знаешь, сколько раз я видел, как отец блевал от выпивки? — спросил он.

— Наверное, немало.

— Нет. Только один. Иногда я спрашиваю себя, что случилось бы, приложись он еще пару раз к бутылке до того, как вернулась мама. Что, если бы он сблевал и отключился? Что, если мама смогла бы как-то определить, что он подмешал нам снотворное.

— Похоже, Бобби был в общем-то неостановим.

— Возможно, — пожал плечами Тревор. — Но, может, еще один глоток его бы вырубил. Может, маме удалось бы увезти нас с Диди.

— Возможно. — Больше всего Заху хотелось, чтобы Тревор обнял его за плечи. Хотелось уткнуться в утешающее тепло Тревора. Но он не был уверен, не сердится ли на него Тревор. — Я когда-то раньше надеялся на то же самое, когда мои предки были навеселе, — сказал он. — Я тогда думал: “Еще пару стаканов, и они вырубятся. Они заткнутся. Они больше меня не ударят”. Но стоило им уйти в запой, они обычно какое-то время еще держались на ногах.