Он пополз по неровному полу, через наносы рваной бумаги и пыли в сторону матраса. Когда он был уже на полпути, Зах протянул руку, и Тревор пополз к ней.

Схватив протянутую руку, Зах притянул Тревора на матрас, в объятия. Устроив голову Тревора в выемку у себя на плече, он зарылся лицом в его волосы. Тело Заха казалось Тревору отражением его собственного; кости Заха как будто сопрягались с его скелетом, будто атомы в структуре молекулы. Тревору подумалось, что он чувствует, как их души, их расплавленные ядра боли сливаются словно два раскаленных добела металлических шара.

Откуда тебе знать? Вот так люди влюбляются? И если да, то как, черт побери, они при этом ВЫЖИВАЮТ?

Он осознал, что рыдает, и что Зах рыдает тоже, и что их лица, горла и ключицы мокры от слез друг друга, что их кожа забрызгана, испачкана кровью Заха. Руки Заха крепко обнимали грудь Тревора, его острый подбородок впивался Тревору в плечо. Тревор слегка повернул голову, и его рот нашел подбородок Заха, все еще окровавленный.

Бездумно Тревор провел взад-вперед по нему губами, потом слизнул кровь. Потом рот Заха двинулся ему навстречу, и Тревор решил, что это и есть поцелуй — это теплое, странное, расплавляющее ощущение. Он чувствовал соль, и медь, и резкий дымный вкус рта Заха. Разбитые губы Заха были очень мягкими — наверняка ему было больно, когда они стали целоваться крепче, Тревор почувствовал, как снова открывается ранка, почувствовал, как кровь Заха бежит у него по языку. Он втянул ее в себя, сглотнул. Он пролил ее; теперь он может вобрать ее в себя. На вкус она была такой сладкой, такой полной двойной энергии жизни-смерти.

Руки Заха легонько чертили узоры у него на груди, от чего по коже бежали мурашки. Тревор достал ртом до уха Заха, почувствовал запах вчерашней дождевой воды в его волосах.

— Что ты делаешь? — прошептал он.

Коснувшись губами ложбинки на горле Тревора, Зах на мгновение так и застыл, прежде чем ответить:

— Ты против?

— Нет. Нет, наверное. Я просто не знаю…

— Не знаешь чего?

— Ничего.

Зах поднял глаза, чтобы встретиться взглядом с Тревором.

— Ты хочешь сказать, ты никогда…

Тревор молчал. Глаза Заха расширились, он начал было говорить, но, очевидно, от изумления потерял дар речи. Наконец он сказал:

— И что же ты делал?

— Ничего.

— Дрочил?

— Не часто.

Зах медленно и удивленно покачал головой.

— Да я за неделю бы умер, не сделай я хоть что-нибудь. Меня б по стенам разбрызгало.

Тревор пожал плечами.

— Ну… — Зах наклонил голову, так что более длинные пряди его волос упали вниз и пощекотали Тревору грудь. Большая часть его лица была скрыта, но Тревор видел яростное пятно цвета, горящее на одной бледной щеке, — Я тебе покажу, если ты хочешь.

— Зах?

Он поднял взгляд. Глаза его были полны сомнения и желания, безумно зеленые зрачки невероятно расширены.

— Я даже не знаю, как сказать “да”.

Их руки нашли друг друга, переплелись. Зах сжал пальцы Тревора, поднес их к губам, поцеловал разбитые костяшки. Его мягкий бархатистый язык скользнул по большому пальцу Тревора. Тревор почувствовал, как внутри у него разворачивается какая-то неведомая пружина, как какое-то незнакомое тепло сочится по его внутренностям будто алкоголь. Только этот алкоголь не притуплял ощущения, а, напротив, обострял их: Тревор чувствовал каждый дюйм своей кожи, каждый волосок на теле, каждую пору и клетку. И все они тянулись к Заху, жаждали его.

Потом они снова целовались. Сперва осторожно, изучая форму и текстуру губ друг друга, проверяя остроту зубов за ними. Тревор почувствовал, как руки Заха скользят вниз по его спине, проникают под эластичный пояс спортивных штанов, обхватывают его ягодицы и сжимают, движутся ниже к чувствительному соединению его ляжек и легонько поглаживают волоски. Он не мог вспомнить, когда в последний раз у него была эрекция, почти забыл, каково это. И конечно, гораздо лучше, когда она уютно примостилась в теплую выемку чьей-то тазобедренной кости.

Слишком быстро! взвыл панический голос у него в голове. И слишком опасно! Он выпьет из тебя сок, попробует на зуб твой мозг, разобьет твою душу, как яйцо!

К черту, похоже, я хочу, чтобы он все это сделал.

Эта мысль словно освободила Тревора. Он пососал язык Заха, втянул его себе глубоко в рот. Настолько привыкаешь к текстуре и массе собственного языка, что редко замечаешь, как, прижавшись к зубам, он удобно устроился в колыбели нижней челюсти. Еще один язык, казался сперва чужеродным — как пытаться проглотить небольшого скользкого зверька, юного ужа или, может, энергичную устрицу.

Их ладони странствовали по плоскостям и впадинам тел. Вот теперь ловкие пальцы Заха, дразня, теребили соски Тревора, словно подключились к незнакомым нервным окончаниям, новые ощущения волнами расходились от груди вверх по позвоночному столу—в мозг и вниз через живот, — к напряженному, почти ноющему пенису. Плевать на то, когда в последний раз у него вставало, он не мог вспомнить, чтобы оно когда-либо было так.

Вот рука Заха скользнула, чтобы лечь на мягкую материю, губы Заха, оставляя влажную дорожку, медленно спустились вниз по его подбородку, по изгибу горла во впадину ключицы и, жаркие и влажные, сомкнулись на его левом соске. Тревор почувствовал, как сердце его екнуло, а разум начал растворяться в удовольствии. Он едва не подавился слюной.

— Не надо!

Рот Заха остановился, но не отстранился. Его рука сместилась к выступу тазовой кости Тревора, легонько сжала.

— Почему?

Переводя дух, Тревор искал ответ.

— Больно, — сказал он наконец, хотя это было не совсем то, что он имел в виду.

— Ты хочешь сказать, это слишком хорошо?

Серебряные пылинки роились в воздухе над его лицом. Зрение угасало в красной филиграни. Закрыв глаза, Тревор кивнул.

— Иногда нужно просто отдаться. Но мы можем и не спешить. — Зах пожал плечами. — Я буду целовать тебя весь день, если ты этого хочешь.

Он опустил лицо к Тревору, едва касаясь, провел губами по его губам. Тревор почувствовал, как под веками у него собираются слезы — от доброты этого мальчишки.

Ты хочешь этого?думал он. Ты наконец смог вернуться в этот дом, вернуться домой. Уже две ночи подряд ты не видел своего треклятого сна. Ты на грани того, чтобы найти то, что оставлено здесь для тебя. Ты хочешь добавить в уравнение еще и это?

Но он до тошноты устал прислушиваться и к голосам, и к медленному оседанию пустых комнат. Можно было слушать и другое: дыхание Заха и биение его сердца, шорох рук Заха по слабой щетине на лице Тревора, влажный звук, что совместно производят их рты. Зах лежал наполовину на нем, обнимая его, целуя томно и успокаивающе. Невозможно стало думать ни о чем, кроме вкуса и текстуры.