Ярвенна подняла голову:
— Тогда считайте, что я его мать.
Повисло ошеломленное молчание.
— Я не сошла с ума, и я это делаю не от горя, — продолжала она. — Горе у меня большое, но я могу его перенести. Я люблю Сеславина. Разве он не заслужил того, чтобы я была с ним в самый трудный час до конца? — устало закончила Ярвенна.
Совет одобрил предложение ветеранов "Северной Оливы" считать Ярвенну в экспедиции по поиску пропавшего без вести мужа. Аттаре присутствовал на собрании, хотя он, больше не землепроходец, не имел права голоса. Поздно вечером вернувшись домой, он с порога услышал от матери:
— Тебя ждет Джола. Я предложила ей посидеть у нас, она на веранде.
Аттаре быстро прошел на веранду, где обычно писал монографию по ночам. Джола сидела за письменным столом, склонившись над книгой. Услышав шаги, она быстро обернулась.
Джоле было жаль Сеславина и Ярвенну, но она их почти не знала. Ее больше тревожило то, как тяжело перенес Аттаре известие о казни Сеславина. Джола видела у него снимок погибшей в Тиевес экспедиции. Она знала, что Аттаре и Сеславин были единственными выжившими из девушек и ребят, запечатленных на общем светописном снимке. Теперь только сам Аттаре оставался на нем живым среди мертвых, и чувство вины, ощущение собственного дезертирства не давало ему покоя. Он писал научный трактат, сидел на веранде и бродил по взморью с Джолой, а их уже не было на свете.
Джола пыталась утешить его. Аттаре получил тяжелые раны, когда на крыломахе атаковал патрульный катер ивельтов, и потом целый год лечился в больнице, в здравнице и дома, никак не в силах выздороветь совсем.
— Ты никогда не боялся за себя, — убеждала его Джола.
— Тогда, на крыломахе… это, наверное, была ошибка, — отвечал Аттре.
— Но ты же защищал святилище царевича Тирса!
— И потом сказал на суде, — с горечью вспоминал Аттаре, — что шкура золотой козочки, сбитые сандалии Тирса мне всегда будут дороже человеческой жизни. А сейчас я бы отдал все: и любые реликвии, и свою глупую монографию — лишь бы у Сеславина был шанс, хотя бы единственный из десяти тысяч…
Они с Джолой говорили не один раз, но разговор так и не сдвинулся с места. Джола иногда спрашивала Аттаре: "Как тебе пишется?". Он с досадой отвечал, что пытался, сидел до рассвета, а результат — три строки, и он не может сосредоточиться.
— Нет никакого смысла, — повторял он. — Я был уверен, что, хотя я ушел из землепроходцев, я тоже делаю важное дело. Пишу фундаментальный труд, который даст ключ к пониманию всей культуры Земли Горящих Трав. Но я вижу, это все многословный, самодовольный вздор, бумага, которая пошла на мою монографию, стоит дороже!
Джола уже знала Аттаре. Она жалела, что еще не закончила техникум и не изобрела эликсир радости: без этого эликсира он не станет слушать ни ее, ни ученых, высоко оценивших отдельные главы его труда, напечатанные в журналах. Когда друзья позвали Аттаре на совет в Северную Оливу, Джола нарочно решила его дождаться. Она опасалась, что он вернется совсем разбитым… Но когда Аттаре вернулся, Джола даже не могла сразу понять, в каком он настроении.
— Что там решили, Аттаре?
Тот ответил не сразу.
— Я, Джола, даже не знаю, как тебе сказать… Происходят очень печальные вещи. Но у меня сегодня впервые за долгое время стало легче на сердце. Сеславина наверняка больше нет, Ярвенна будет напрасно ждать его целые годы. Кажется, что друзьям остается только оплакивать их обоих… и вообще все наши потери, — он бросил взгляд на светопись из Тиевес, стоявшую у него на столе, — само то, что человеческая жизнь — постоянное "обретение утрат", как говорится в одной старой поэме. Но когда человек может отдать жизнь за Землю Горящих Трав, а другой человек — вечно ждать того, кого любит, что такое потери? Это культура, это, может быть, самое главное приобретение человечества. Хотя… — он с горечью добавил, — хотя, конечно, дорогой ценой.
Не все землепроходцы так однозначно поддерживали решение совета, как Аттаре. Позицию несогласных во внутренней газете "Северной Оливы" высказал Дан. Он писал, что, поддерживая Ярвенну, ветераны отдают предпочтение отвлеченной идее и забывают про право на счастье каждого человека. Их утешает мысль о Ярвенне, преданно плачущей у алтаря своего мужа, потому что они дошли до крайнего максимализма.
Дан не первый раз выступал против того, что он называл "землепроходческой романтикой". Комитет народов заявил, что Обитаемый мир не намерен вести войну с Землей Горящих Трав, не будет ни мобилизации, ни попытки установить на Земле свою власть. Все участие людей из Обитаемого в судьбе мира-соседа будет исключительно добровольческим, но Комитет обещает создать условия для подготовки бойцов. Большинство землепроходцев видело будущее Земли Горящих Трав только как свободное от власти ивельтской элиты и переданное в руки передовой части народа, которая, несомненно, выделится в процессе борьбы.
Подобные замыслы настораживали Дана и его единомышленников. "Романтика землепроходцев" имела тревожную тенденцию обернуться пафосом войны, подвигов — не мирных и не трудовых, — отказом от простых радостей жизни во имя чужого светлого будущего и опасностью далеко зайти в этой затее.
Себя Дан относил к «умеренным», а большинство ветеранов — к «радикалам». Дан считал, что вмешательство в дела Земли должно ограничиться истреблением паразита, чтобы он не заразил Обитаемый мир и, прежде всего, чтобы не пожрал саму Землю. После этого оставалось бы только придерживаться политики невмешательства, возможно, вступить в переговоры со Стейром и заключить соответствующий пакт на условии, что ивельты не попытаются подсадить в недра Земли еще одного паразита.
Землепроходцы не соглашались с позицией невмешательства по двум основным причинам. Во-первых, еще Ри предвидела: "Как только ивельты лишатся паразита, их единственной опорой останется техническое превосходство, вооруженное усмирение бунта. Кончится тем, что «быдляки» просто растерзают верхушку, или наоборот, ивельты зальют мятеж такой кровью, какая еще никому не снилась". Поэтому землепроходцы были убеждены, что истребление паразита уже исключает всякое дальнейшее невмешательство. Во-вторых, многие из них восприняли идею Стелаиса, что вся вселенная — единый мир, и народы, живущие в нем, связаны общей судьбой.
Но к мнению Дана и других «умеренных» Совет землепроходцев серьезно прислушивался. В Обитаемом мире уже давно не было почвы для фанатизма, для достижения цели любой ценой. Строить школу в глухой деревне или ликвидировать наводнение в Хельдерике было подвигом, за который с азартом брались любители приключений вроде Сеславина. Теперь речь шла о реальной и опасной борьбе, о растущей ненависти к врагу, жажде мести за погибших друзей. В этом котле оказывались люди, мало видевшие в своей жизни зла, эмоционально развитые, все принимающие близко к сердцу. Поэтому Совет землепроходцев большое внимание уделял моральной подготовке добровольцев. Суд над Аттаре за уничтожение сторожевого катера землян тоже был вызван желанием Совета дать оценку зарождающемуся «романтизму».
Теперь "спасательная экспедиция" Ярвенны стала болезненным вопросом не только для Северной Оливы, но и для всего движения землепроходцев. Дан осуждал ветеранов за то, что они своим авторитетом провели в Совете решение, ради "идеальной любви" приговаривающее молодую женщину к верности погибшему мужу.
Ярвенна вернулась на свою полынную поляну и виделась только с сыном. Стиврат по-прежнему жил у бабушки в Лесной Чаше. Он был еще слишком мал, чтобы очень скучать по отцу. Ярвенна объяснила, что Сеславин выполняет важное задание на Земле Горящих Трав, и Стиврат лишь изредка о нем вспоминал. Зато сама Ярвенна непрестанно думала о муже. Она подолгу сидела у корней дуба, над ее головой висела железная лампа Сеславина. Так сидят у постели больного: на всякий случай, чтобы, открыв глаза, он мог видеть родное лицо. Иногда Ярвенна вставала и уходила в полынь, становясь невидимой для человеческого взгляда.
