Эта роль Габсбургов в европейской политической жизни была хорошо известна в Москве, где в правление отца царя Василия III неоднократно появлялись австрийские послы (одним из них был упоминавшийся на страницах этой книги Сигизмунд Герберштейн), предлагавшие свое посредничество для заключения мира между Россией и Великим княжеством Литовским, чтобы затем эти государства вместе с Габсбургами обратили оружие против османов. В малолетство Ивана IV эти связи прервались и долгое время не возобновлялись. Попытка императора Фердинанда I после начала Ливонской войны взять под свою защиту Ливонию как часть Священной Римской империи встретила в Москве резкий отпор и никак не способствовала восстановлению отношений. Лишь в начале 70-х годов XVI века, когда резко возросла опасность, угрожавшая России со стороны Османской империи и Крыма, царь принял решение возобновить утраченные связи с Веной.
Речь, разумеется, шла прежде всего о том, чтобы найти союзников в борьбе с угрожавшей опасностью с юга. Однако уже в это время у царя существовали гораздо более далеко идущие планы. Несомненно, что Иван IV глубоко переживал события 1571 года — бегство перед наступающими татарами, пожар своей столицы, унижения перед крымскими послами — это был страшный удар по его престижу, по его репутации покорителя мусульманских царств. Сделать так, чтобы эти события изгладились из памяти современников, можно было только одним способом — одержать новые великие победы над врагами из мусульманского мира. Сближение с Габсбургами было одним из путей, ведущих к этой цели. К началу 1572 года царь уже знал, что его инициатива встретила благоприятный отклик в Вене: император Максимилиан II просил «опасной грамоты» для послов, которых он намеревался прислать в Москву.
Иван IV отдавал себе отчет в том, что его союз с Габсбургами против османов вряд ли будет действенным, если к нему не присоединится Речь Посполитая, которая стремилась поддерживать мирные отношения с Османской империей. Однако после смерти Сигизмунда II появились надежды на то, что такое положение можно изменить. Наиболее предпочтительным для царя был, конечно, такой вариант, когда он сам, вступив на польский трон и заключив союз с Габсбургами, повел бы соединенные силы России и Речи Посполитой против османов. Однако понимая, что его выбор на польский трон отнюдь не гарантирован, царь не мог не задуматься над вопросом, кого из кандидатов следует поддерживать, если у него самого шансов не окажется. О том, к какому решению царь пришел, говорит запись его переговоров с Гарабурдой. Во время этих переговоров царь заявил послу, что если Речь Посполитая никак не согласится на его избрание, то пусть она изберет польским королем сына императора. Тогда он готов заключить с императором и его сыном польским королем договор о союзе против всех врагов, о помощи друг другу войском и деньгами. «И будем, — говорил царь, — с цесарским сыном потому ж, как были бы в постановении с сыном нашим Федором, если бы его вам на государство дали». Он выражал уверенность, что если удастся заключить такой союз, то «тогда с помощью Божьей могут все государи христианские с нами стать за едино на все государства поганские».
Стоит подчеркнуть, что все эти важные и ответственные заявления царь сделал тогда, когда еще никаких серьезных переговоров между австрийским и русским дворами не было и тем более не было никакой договоренности о том, какую политику по отношению к России будет проводить австрийский кандидат в случае, если он станет польским королем. Так велика была уверенность царя, что с избранием на польский трон Габсбурга откроется дорога к заключению антиосманского союза между державами Габсбургов, Россией и Речью Посполитой. В расчетах царя был еще один важный аспект, на котором он избегал акцентировать внимание на переговорах с Гарабурдой: заинтересованный в поддержке России против османов Габсбург на польском троне будет готов пойти на уступки русским интересам в Ливонии. Так благоприятным образом были бы одновременно решены две главные проблемы русской внешней политики тех лет.
Когда царь делал такие важные заявления, в его распоряжении, по существу, не было никаких серьезных данных, позволявших думать, что Габсбурги согласятся играть ту роль, которую Иван IV отводил им в своих больших политических планах. Вскоре, однако, он мог убедиться, что его расчеты были правильными.
В ноябре 1572 года Максимилиан II отправил в Москву своего дипломата Магнуса Паули. Как увидим далее, одной из целей миссии было договориться о согласованных действиях обоих государей на польских выборах. Но своевременно выполнить свою миссию Паули не удалось. Отправившись в путь, посланец был вынужден задержаться в Риге, так как Таубе и Крузе, теперь служившие литовскому наместнику в Ливонии Яну Ходкевичу, «по всем дорогам в Ливонской земле стерегли», чтобы захватить австрийского дипломата и отобрать у него грамоту императора. Лишь после долгого пребывания в Риге посланцу удалось с помощью городских властей проехать во владения Магнуса, а оттуда — в Новгород. Магнус Паули прибыл к царю в то самое время, когда гонцы Речи Посполитой официально сообщали о выборе Генриха Анжуйского. Со своим поручением Магнус Паули безнадежно опоздал, но сделанные им заявления имели важное значение для развития русско-австрийских отношений в последующие годы.
То, что сообщал Магнус Паули царю, было как бы зеркальным повторением собственных слов Ивана IV, которые он произносил перед Гарабурдой. Император заявлял, что хотел бы видеть на польском троне своего сына, но, если бы это оказалось невозможным, он рад был бы видеть на польском троне сына царя. Однако император пошел даже дальше, предложив план раздела Речи Посполитой между обоими кандидатами: «а прирадил цысарь (цесарь, то есть император. — Б.Ф.), чтоб то государство поделити: Коруну б Польскую к цысарю, а Литовское великое княжество к Московскому государству». Это предложение о своеобразном разделе сфер влияния заканчивалось следующими, имевшими весьма важное значение для царя словами: «И стоят б им с одново против турецкого и против всех татарских государей». Таким образом, соглашение двух государств о разграничении сфер влияния на территории Речи Посполитой должно было сопровождаться заключением между ними союза, направленного против Османской империи. О заинтересованности Габсбургов в заключении такого союза Магнус Паули говорил и специально: «И цысарь со всем цысарским чином приговорили со государем Московским мир вечной постановите, на татарских государей стояти с одного».
В то время когда Магнус Паули произносил свои «речи», которые для царя были веским доказательством правильности его расчетов на союз с Габсбургами, в Вене, несомненно, было уже известно о заявлении царя Гарабурде, ведь ответ царя литовскому послу зачитывался на избирательном сейме в присутствии послов Максимилиана II. С этого времени можно говорить о тесном сближении двух дворов. Оба государя добивались от датского короля, чтобы он не пропускал в Балтийское море через Зунд французские суда с Генрихом Анжуйским. В суровых выражениях оба осудили жестокость, проявленную Генрихом Анжуйским, организатором избиения еретиков-гугенотов в Париже — знаменитой Варфоломеевской ночи. Если в устах Максимилиана II, известного своей веротерпимостью и предоставившего австрийскому дворянству право беспрепятственно исповедовать «Аугсбургскую конфессию», такие обвинения могли звучать вполне искренне, то царя скорее всего никак не заботила судьба еретиков — «слуг антихриста», казненных принцем католиком. Его сожаление о том, что «таковое безчеловечие Французской король над толиким народом учинил и кровь толикую без ума пролил», было продиктовано прежде всего враждебным отношением к французским политикам, сумевшим взять над ним верх в борьбе за польский трон.
Представители обоих дворов договаривались между собой «вместе сопча заодин беречи того, чтоб то государство Коруна Польская и Великое княжество Литовское от наших государств не отошло».
