— Хашдад, — охотно откликнулся бородач. Конан успел заметить, что улыбка у этого мужчины очень открытая и мягкая, он улыбался киммерийцу, словно старому приятелю, встретившись с ним за чашей доброго вина в какой-нибудь таверне. На вид ему было лет сорок, он отличался крепким телосложением, в волосах хватало седины.

— Слушай, Хашдад… мне надо у тебя кое-что спросить.

— Спросишь! Конечно, спросишь! — всплеснул руками Хашдад. — Но… только не сейчас. Наши хозяева, великие и грозные Клинки Ночи, вот-вот прикажут сниматься с якоря. Тут уж только успевай поворачиваться! — и, внезапно поворачиваясь, шемит бросил Конану вполголоса, так, что кроме киммерийца никто не слышал его слов:

— Вечером, когда все заснут…

Конан не стал задавать вопросов. Лет семь-восемь: назад он, конечно, не смирился бы с подобным — как так, он спрашивает, а ему не отвечают! Но те времена давным-давно прошли…

Тем временем наверху вновь затрубили в рог. По ведущим на палубу лестницам загрохотали сапоги. Вниз спускались надсмотрщики.

Всего их оказалось четверо, по двое на каждый борт. Конан так и впился взглядами в их лица, пытаясь понять, в чьих же руках он оказался,

Надсмотрщики казались братьями. Все высокие, массивные, с короткими шеями, лысые, голые до пояса, в одинаковых ярко-красных штанах, поддерживаемых широкими кожаными поясами. Оружия они при себе не носили — хватало длинных кнутов с тяжелыми рукоятками. Появилось двое или трое мальчишек с ведрами воды и небольшими черпаками — поить гребцов. Наверху гулко ударило кожаное било.

— Бери весло, парень, — Хашдад толкнул Конана в бок. — Не мешкай, а то эти ребята, — он кивнул на надсмотрщиков, — ждать не станут. Мы с тобой в паре. Греб когда-нибудь?

Конан коротко кивнул.

— Вот и отлично, — Хашдад потянул весло из дыры в борту.

Киммериец молча принялся за работу. Они гребли, всем телом наваливаясь на неподъемное весло, подчиняясь задаваемым палубным барабанщиком ритму. Пока все рабы были свежи, никто не нуждался в понуканиях и надсмотрщики бездельничали, свысока поглядывая на гнущиеся спины гребцов.

— Погоди, сейчас палубный спустится… — прошептал Хашдад угрюмо молчавшему киммерийцу. — Вот кто главный-то зверь! Вот кто лютует-то!..

Закончить ему не удалось.

— Не шептаться! — рявкнул над самым ухом голос надсмотрщика. Свистнул бич, и лицо Хашдада исказилось от боли. Голубые глаза Конана резко сощурились.

— А, у нас новенький, — услыхал киммериец низкий хриплый голос.

Конан обернулся. Поигрывая длинным бичом с роскошной, отделанной серебряной инкрустацией рукоятью, рядом с надсмотрщиком стоял палубный. Краснорожий, с необъятным брюхом, которое, однако, странным образом не мешало ему двигаться быстро, ловко и почти бесшумно, он был одет в белоснежные широкие портки тонкого полотна. Волосатую грудь украшали многочисленные золотые цепи, каждая толщиной в палец. Мелкие заплывшие жиром глазки смотрели прямо на Конана, и в этих глазках сейчас читалось злорадное торжество.

— Новенький! Та-ак… — довольно протянул палубный. Конан не мог понять, к какому народу тот принадлежит. — Новенький, который не знает, что раб не имеет права поднимать глаза на господина! Что ж, придется вбить тебе в твою тупую киммерийскую башку должную почтительность…

Бич свистнул, опустившись на обнаженную спину Конана. Рубец вспыхнул обжигающей болью, однако киммериец даже не поморщился. Для мужчины из клана Страны Глубокой Ночи это — не боль. Случалось ему терпеть и нечто похуже. Конан не опустил глаз.

Палубный прищурился так, что орбиты совсем утонули в складках наплывшего на них жира, и вновь размахнулся. На сей раз удар пришелся по затылку и шее Конана. Толстый бич сыромятной кожи оставил настоящую рану; варвар почувствовал, как по плечу побежала струйка крови.

— Опусти, опусти глаза, иначе он забьет тебя до смерти! — испуганно прошептал бешеному синеглазому соседу Хашдад. — Позавчера лишь моего напарника запорол…

Это подействовало. И, хотя кровь киммерийца кипела от бешенства, он заставил себя опустить взгляд. Ярость требовала выхода, и он налег на весло.

— Смотри-ка, а он понятливый, этот киммерийский выродок, — глумливо заметил палубный. — Следите за ним в оба, ребята, — предупредил он надсмотрщиков, а затем прибавил несколько слов на неизвестном Конану языке.

— Удачно отделался, — шепотом бросил киммерийцу Хашдад, улучив момент, когда палубный оказался в дальнем от них конце гребного помещения. — Он и в самом деле забил бы тебя. Ты ловок и силен, быть может, ты бы даже смог поймать его хлыст — но, пока ты прикован, ничего не сделаешь. Наверху полно лучников.

— Спасибо, я учту, — сквозь зубы бросил варвар. Плечо все еще кровило.

Некоторое время спустя палубный придрался еще к одному рабу, и тому уже не помогли даже мольбы о пощаде. Свист бича сменялся стонами; затем стоны прекратились и слышны были лишь мокрые удары кожаного кнута о плоть.

Хашдад скорбно потупился и шепотом пробормотал что-то вроде отходной молитвы.

— Ну вот, еще один. Плохо день начинается, брат, плохо… Что-то будет к вечеру!..

Конан не ответил. Киммерийцу довелось немало убивать в своей жизни, и он привык относиться к смерти с фатализмом истинного варвара. Однако зачастую разумный человек может извлечь некоторую выгоду из смерти другого человека, даже если не получит от этого ни гроша…

Киммериец увидел, как двое надсмотрщиков получили от палубного какой-то ключ, который толстяк носил на поясе, и отперли этим ключом замок, что запирал цепь запоротого гребца. Тело без всяких церемоний подтащили к ведущей вверх лестнице, и спустя несколько мгновений Конан услыхал негромкий всплеск. Хашдад вздохнул.

«Ты заплатишь мне еще и за это, — зло подумал молодой киммериец. — И ты, и твои дружки с верхней палубы. И это развлечение обойдется вам очень дорого!»

Первый день Конана на галере остался позади. Глаза киммерийца горели мрачным огнем — пока еще он смирял свои страсти, втолковывая себе, что, бушуя и бунтуя зря, он просто расстанется с жизнью под свист сыромятного бича, однако сохранять спокойствие становилось все труднее и труднее.

Это была галера смерти. Здесь не заботились о гребцах, здесь их доводили до полного изнеможения и сбрасывали за борт еще живыми, на поживу сопровождавшим судно акулам. Кормили мало и плохо. Вдоволь было только воды. Конан сам ходил на галерах, сам не раз садился к веслу, когда заставляла нужда, и знал, что гребцу без смены никак нельзя. Невозможно грести, выкладываясь в полную силу, от восхода до заката солнца. На всех гребных судах, которые ему довелось видеть, всегда имелось три, а то и четыре полных смены гребцов — особенно, если это были не рабы, а вольнонаемные. Здесь же, на галере Братьев Ночи, смен было только две: дневная и ночная.

Люди на гребной палубе умирали во множестве. Кто не выдерживал адского труда, кого забивал сам палубный. Вместо умерших всегда появлялись новые — их покупали в портах, где останавливалась галера.

Вечером Конану и впрямь удалось некоторое время пошептаться с Хашдадом. Шемит был кузнецом, и судьба забросила его в Аргос, на побережье. Там его и захватили,

— Жена у меня была… — еле слышно в самое ухо Конана шептал Хашдад. — Жена и дочек двое… сынишка только-только народился, и года не сровнялось… Нагрянули… подошла эта галера, спустила шлюпки — и к нам. Деревня у нас не слишком богатая, пиратов мы не боялись — что им взять с рыбаков? А, оказалось, очень даже есть что. Ну и… позабавились парни с галеры здорово. Их там немного — ну, от силы десятка два — но драться умеют здорово. Наших почти всех положили, а меня оглушили. Потом в чувство привели… и прямо передо мной… сперва жену растянули… а потом девочек… Я стоял к столбу привязанный… Как они кричали! О, небо, как они кричали!.. А потом… потом наш палубный вышел со своим кнутом… и мою младшенькую… запорол. А старшую и жену — на куски изрубили. И притом медленно еще рубили!.. А сынка… костер развели на вертел насадили… зажарили… и сожрали!