Сказано — сделано. Выросший в Киммерии Конан сызмальства привык скользить по скалам ловчее горной змеи. А тут склон, хоть и был слишком крут для лошади, ловкий человек мог спустится спокойно.
Миновав широкую полосу разнотравья, Конан подошел к краю развалин. Руины показались ему ничем не примечательными — груды камней, и все. Кое-где торчат чудом пощаженные временем концы деревянных балок.
Конан взобрался на одну из каменных куч. Да-а… здесь копаться — нужно несколько сотен сильных рабов… чтобы перекидать все это по камушку…
Киммериец решил пройти чуть дальше в глубь города — ему казалось, что в лучше сохранившихся шпилях, чьи широкие круглые основания из тесаного камня вынесли неведомый натиск, у него больше шансов отыскать что-либо стоящее.
Первый шпиль его разочаровал. Вход в каменное основание когда-то запирали створки ворот, теперь от них не осталось и следа — как и от всего мало-мальски ценного, что могло здесь находится. Пыль, помет каких-то мелких тварей, кости… Над головой уходили ввысь черные ребра, поддерживающие всю сложную конструкцию шпилей. В остальном же громадное помещение не содержало в себе ничего интересного — только камни и пыль. Если здесь и были сокровища, то их либо давно вынесли, либо искать их следовало совершенно не так, а тщательно простукивая пол и стены…
Конан уже совсем было решил, что ему не повезло и придется заниматься долгими и утомительными раскопками, когда взгляд его случайно упал на черный провал входа в соседний шпиль. Киммериец присмотрелся — так и есть. Следы! На камнях — желтая глина, принесенная с гор. Здесь прошли люди — и совсем недавно. Ну, а где люди — там и деньги должны обретаться!
Повторяя про себя эту нехитрую заповедь шадизарских воров, Конан прокрался ко входу. Точно! Внутри раздавались приглушенные голоса.
Киммериец неслышной тенью скользнул внутрь. Прятаться было легко — свет проникал лишь сквозь узкие и редкие бойницы.
В самой середине зала прямо на каменном полу был разведен огонь. У костра, завернувшись в плащ, сидел человек; а рядом с ним в раскрытых переметных сумах тускло блестело золото.
У северянина перехватило дыхание. Ага. Значит, слухи, с одной стороны, не врали, а с другой — эти типы сумели опередить его, Конана; Ну хорошо, посмотрим, послушаем…
— Этого достаточно, Збигар, — холодно произнес сидевшей у огня человек. — Увяжи все сумки. Те двое с чашей вот-вот должны быть здесь. Кордан! Высланы стражники им навстречу?
— Высланы, мастер, — прохрипел Кордан, низкий толстяк, в чьих могучих руках тяжелый боевой топор казался детской игрушкой. — Они должны встретить монахов на развилке. Но… до сих пор я не получил никаких известий… Собираюсь выслать гонца, проверить, все ли в порядке…
— Если твои люди нуждаются в постоянных проверках, то я не буду нуждаться в тебе, — холодно бросил сидящий, отчего Кордан тотчас же повалился на колени, словно ему подрубили ноги.
— Мастер… помилуй… сжалься…
— Иди. И чтобы я через час знал, что тропа обыскана.
Толстяк вприпрыжку бросился к выходу, не заметив затаившегося за камнями варвара.
У огня осталось пятеро, не считая сидящего.
— А у тебя, Филзах — у тебя все готово? Девственницы? Младенцы? Все наличествует? Жертвенные ножи? наточены?
— Все, все готово, мастер. Тринадцать девственник. Тринадцать младенцев. Все собраны, отмыты и сыты, дабы предстать перед Пожирателем в пристойном виде…
— Хорошо! Я не сомневался в тебе. А остальные? Все готовы к приему Чаши?
— Все… все, мастер… все… — раздалось сразу несколько голосов. — Осталось только принять чашу…
— Отлично! Наконец-то наступает тот день, который наш Бог ждал так долго! — сидевший сжал кулаки. В его словах слышался настоящий фанатизм.
Конан лежал, притаившись, и внимательно слушал. Ясно, что здешние заправилы успели разжиться древними сокровищами; и киммериец отнюдь не собирался уступать добычу своим более удачливым предшественникам. Он дождался, пока сидевший жрец разослал всех своих подчиненных с поручениями и остался один, вперив неподвижный взор в огонь — и тогда северянин вышел из тени.
Сидевший вскинул голову. В зрачках играло пламя. Тонкие губы растянулись в подобие усмешки.
— Мясо! — вырвалось у жреца. — Молодое мясо!
— Ну, это мы сейчас посмотрим, кто из нас мясо! — ухмыльнулся северянин. Клинок заплясал перед самым лицом жреца.
— Мне очень нравятся эти твои сумки, — задушевно сказал Конан, аккуратно поднимая тяжелый кожаный мешок. В мешке приятно звякнуло. И в тот же миг киммериец ощутил, что на него словно бы опустилось холодное облако — летучий лед, в один миг сковавший непробиваемым панцирем руки и ноги варвара. Конан застыл — мускулы не повиновались.
— Ну вот теперь-то мы и видим, кто из нас мясо, — прошипел жрец, вставая. В его руке тускло блестел голубоватый камень. — Наивный глупец! Ты явился сюда, в наш город, перед самым праздником Спящего Бога, и думаешь, что твоя нелепая железная игрушка может защитить от чар Камня Спящего? И даже серебряное навершие на твоем эфесе — ничто по сравнению с мощью моих заклинаний! Что ж, ты послужишь приятным дополнением к пиршеству нашего Бога! Эй, люди, сюда, быстрее!
Конан слышал топот ног у себя за спиной и на все лады проклинал свою дурацкую ошибку. Зачем, ну зачем ему вообще потребовалось говорить с этим узколицым? Надо было просто зарубить его — и все. А он, дурак, трижды дурак…
Но помочь себе сетованиями невозможно; и Конан стал ждать. Если его предназначили в жертву, значит, убьют не сразу. А коли убьют не сразу — у него есть шанс. Северянин уже не раз попадал в подобные переделки — когда торжествующие враги клялись и божились, что вот-вот отправят его, Конана, на корм какому-нибудь жуткому зверю из Бездн — однако ж все те хвастуны впоследствии расстались с жизнями, причем некоторым из них умирали очень долго и болезненно…
Окаменев, Конан ждал. Ему оставалось только одно: ждать и смотреть. Он вглядывался в неприятные, резкие очертания лица верховного жреца, в тонкие линии бескровных губ, узких вытянутых глаз, еле заметных бровей, выгнувшихся двумя длинными дугами — и читал в этом лице, помимо фанатизма, еще и жуткую, дикую, несдерживаемую жестокость. Для этого человека прикончить несколько десятков, сотен или даже тысяч ни в чем не повинных только для того, чтобы "возвеселить Спящего", было парой пустяков. Люди, похоже, для жреца вообще не существовали.
Одеяние служителя Спящего при ближайшем рассмотрении казалось более впору дикому горному пастуху, чем жрецу уважаемого культа. Сшитая из обрывков меховых шкур, вся лоснящаяся и вытертая, с нелепыми кусками разноцветного стекла, нашитыми то тут, то там… Чем больше Конан смотрел на одеяние жреца, тем крепче утверждался в мысли — перед ним не только фанатик, но и безумец.
На зов жреца — которого здесь все именовали «мастер» — сбежалось немало народа. Конан не мог повернуть головы, и потому не видел всех; но и тех, что предстали перед его взорами, было достаточно. Все в каких-то неописуемых меховых лохмотьях, вооруженные сучковатыми дубинами — лишь у единиц Конан заметил настоящие мечи. В глазах у всех — мрачное пламя; на киммерийца здесь смотрели, наверное, еще более плотоядно, чем упыриха в ущелье.
— Это мясо само пришло к нам, в день, когда мы воздаем почести Спящему, — торжественно провозгласил жрец. — Его послали нам те, кто охраняет Священный Сон! Из этого мяса мы приготовим пиршественную трапезу… Здесь хватит на всех.
Собрание разразилось одобрительным ворчанием.
— Пусть нечестивец, пытавшийся украсть наши богатства, останется пока здесь! — распорядился жрец. — Пусть он проникнется ужасом уготованного ему! А мы все отправимся совершать благодарственное служение — ибо время начала Обряда приближается.
Киммериец остался один. Впрочем, не совсем — в воздухе перед его глазами плавало призрачное лицо верховного жреца. Губы презрительно искривлены, узкие хищные глаза горят жадным ожиданием…
