Ни о чем похожем Ракшаш его не предупреждал, да и реки Конан не видел, и быть ее здесь не могло. Вся долина, словно гигантский двор, была окружена неприступной стеною скал. Лишенная естественного стока, она давно превратилась бы в озеро.

— Куда ты меня привел, негодяй? — грозно спросил Конан, наезжая конем на поэта. — Где река?

— Клянусь своим талантом, река была! — слабо защищался Бахман.

— Ты обманул меня, сын овцы!

— Да разве бы я посмел!.. Ну, может, ошибся немного… Прекрасная долина, ничем не хуже той, что ты ищешь…

— Я раздавлю тебя, точно вошь! — стремительно выбросив вперед руку, Конан сграбастал поэта за горло.

— Как только эта мысль пришла тебе в голову?! — прохрипел тот. — Тебе эта ситуация ничего не напоминает?

Киммериец слегка усилил нажим.

— Отпусти меня, я все объясню! — задыхаясь завопил Бахман.

— Что ж, попытайся еще раз, — неохотно уступил варвар.

Вновь обретя под ногами твердую почву, поэт почувствовал себя увереннее.

— Разве я виноват, что эта долина лежит у нас на пути. Твоя — следующая. А в этой деревне я когда-то родился. Жаль было упускать такой случай… Давай здесь отдохнем, отъедимся. А до Ильбарса я тебя провожу, есть отсюда дорога. Отсохни мой язык, если я вру!

— Я сам его вырву, если все это очередная ложь. Хорошо, заночуем здесь. Но ты пойдешь с петлей на шее, как нашкодивший пес, пока еще чего-нибудь не выкинул.

Не бросая слов на ветер, Конан выполнил свое обещание и въехал в деревню, ведя Бахма-на на ремне, несмотря на протесты и крики последнего. Обычная горская деревушка — одноэтажные домики из грубого плитняка, плоские крыши, крытые валявшимся повсюду сланцем. Здесь высоко ценили каждый клочок плодородной земли, приспосабливая их под огороды. По улочкам бродили козы в сопровождении огромных мохнатых псов, недобро косившихся на чужака, но, видимо, настолько гордые своею работой, что не опускались до пустого лая. Поглазеть на киммерийца, казалось, высыпала вся деревушка.

Пока он с гордым видом ехал по улице на великолепном породистом жеребце в своих белоснежных одеждах, и вид имел весьма впечатляющий, толпа все пребывала и пребывала, люди о чем-то шептались и молча следовали за ним. Конан был тронут таким вниманием, но постоянно быть в центре всеобщего обозрения, в планы его не входило.

— Люди добрые, хватайте разбойника! — вдруг завопил Бахман, сочтя, что слушателей собралось достаточно. — Он поклялся убить меня!

Конан приготовился к худшему, но никто не обратил внимания на крики певца. Это обстоятельство удивило киммерийца, и он стал внимательнее прислушиваться к разговорам селян.

— Сияваш, Сияваш, — без конца повторяли они, показывая на Конана пальцами.

— Глядите — это же Сияваш — посланник Небес!

— Значит, Боги услышали наши молитвы!

— Конец нашим бедам!

— Он спасет нас!

— Помогите мне, почтеннейшие селяне! — надрывался между тем поэт. — Это же я, Бахман!

Вид у певца и в самом деле был, как у побитого пса; такого странного приема он явно не ждал, рассчитывая на поддержку и помощь односельчан. И сейчас, с мольбой и укором вглядываясь в знакомые с детства лица и не находя в них и тени сочувствия, он встречал лишь полные счастья и радости взгляды. Происходящее озадачило его не меньше, чем киммерийца.

— Прекрати визжать! — Конан дернул ремень, и петля на шее поэта затянулась туже. — Веди меня на постоялый двор!

— Здесь не было и нет постоялых дворов, — хитро прищурившись, отозвался Бахман. — Но, думаю, любой из этих людей сочтет за честь принять нас в своем доме, если я что-нибудь понимаю в происходящем.

Видно, дошлый бродяга и в самом деле уловил что-то в словах поселян, лишенных смысла с точки зрения варвара, и мгновенно сменил свою тактику.

— Люди! Люди! — надрывал он глотку. — Встречайте своего избавителя! Бесстрашный сын Богов Сияваш снова с нами! Это я, Бахман, подвергая свою жизнь смертельной опасности, привел его к вам!

Певец, как обезьянка на цепи бродячих циркачей, скакал вокруг Конана, размахивая руками, словно базарный торговец, расхваливающий свой товар. Варвар с жалостью посмотрел на него.

«Наверно, боги и солнце отняли у него разум. А ведь неплохой был парень…»

Вслух он попробовал успокоить Бахмана, придав голосу самый дружеский тон:

— Что за бред ты несешь? Кому принадлежит это дурацкое имя — Сияваш?

— Молчи, молчи, глупый варвар, — скороговоркой зашептал поэт, одновременно глупо улыбаясь толпе и заговорщически подмигивая Конану. — Иначе ты все испортишь. Следи за мной и делай, как я скажу!

Киммериец скорчил недовольную гримасу. Поэт что-то задумал, и ничего хорошего варвар от этого не ждал — два дня общения с Бахманом уже многому его научили. Но высказать свое мнение по этому вопросу он не успел. От толпы отделились несколько глубоких старцев и приблизились к киммерийцу с низким поклоном.

— Прости, благородный воитель, за эту дерзкую речь, — прошамкал беззубым ртом самый старший из них, с седой козлиной бородой до пояса и длинным, в человеческий рост, посохом в руках. — Развей наши сомнения — ты Сияваш, или нет?

Конан открыл было рот, чтобы сказать ему правду, но случайно взглянув на поэта, заметил как тот отчаянно подмигивает ему обоими глазами и неожиданно для себя произнес:

— Да, это мое имя.

— Хвала богам! — облегченно воскликнул старик, и дружный радостный ропот пробежал по притихшей в ожидании ответа толпе. — Благословен же будь этот, поистине, счастливый для нас день!

— Почтеннейший Дастан, — обратил на себя внимание поэт. — Я привел героя в долину. Мы устали с дороги и голодны…

— Глядя на связывающий вас ремень, я бы сказал иначе, — старик ехидно хихикнул. — Не знаю, чем насолил ты Божественному, но раз уж он посадил тебя на цепь, значит, на то у него были причины.

— Да нет же! — горячо возразил Бахман. — Клянусь своей сладкозвучной флейтой, я сам надел петлю на шею и почитал за высокую честь, быть псом Посланника Небес.

Конан чувствовал себя весьма неуютно во время этого разговора, а нелепая ложь поэта раздражала и злила варвара. Он уже сожалел, что бездумно позволил втянуть себя в эту игру, за которой наверняка скрывалась какая-то тайна, а загадок киммериец не любил. Но старик по-хозяйски уже отдавал распоряжения селянам, и люди с просветленными лицами бегом бросались их выполнять. Наконец, он с почтением обратился к начинавшему терять терпение варвару:

— Прости нам эту заминку, храбрейший из героев. Мы не ждали так скоро твоего появления, хотя молились дни и ночи. Но поверь, ничто не в силах омрачить нашу радость. Скажи, где хочешь ты остановиться? Двери любого дома распахнуты перед тобой.

— Благодарю, — с трудом выдавил киммериец. — Твой дом, почтеннейший Дастан, меня вполне устроит. Нам, действительно, нужен отдых.

— О, это огромная честь для меня! — довольный, старик поклонился под завистливыми взглядами односельчан. — Идем, я провожу тебя.

Когда они ступили на двор, в доме старика уже все было готово к их встрече. Хозяйка жилища, почтенная Хумай вышла на порог с полной чашей козьего молока, по обычаю горцев, предназначавшейся самым почетным и уважаемым гостям. Во дворе уже жарилась над костром целая баранья туша; женщины у печи пекли большие круглые лепешки, украдкой бросая на киммерийца восхищенные взгляды. Конан улыбался в ответ, и девушки стыдливо отворачивались, заливаясь румянцем до кончиков ушей.

Варвар принял чашу из рук хозяйки и осушил ее наполовину — вторая предназначалась богам, чтобы обитатели дома всегда жили в достатке и благополучии. Он передал коня в руки шустрого внука Дастана, но сперва отвязал несчастного поэта.

— С тобой я позже разберусь, — зловеще пообещал он побледневшему, как смерть, певцу.

— Да что ты, Конан!.. Ой, прости, ты же теперь Сияваш! — вскинулся обиженный Бахман. — Пользуйся случаем — ешь, пей сколько влезет! Чего тебе еще надо?!

— Здесь что-то происходит, и это что-то мне сильно не по душе.