— Бьюсь об заклад, Капитанша там всех ангелов хорошему научит.

— Ага, а еще «Старику из Ланкашира».

— Да ну, тупица, ей нельзя, она же грязная.

— Ни фига. Зуб даю, бог оборжется.

— А вот и нет.

— А на что он сделал нам жопы, если про них нельзя сказать?

— Это все грязно, вот.

— Почему у всех бог получается такой несчастный? Если бы я был бог. я бы все время ржал.

— А Иисус что?

— А что Иисус?

— Он на всех картинках выглядит точь-в-точь как пидор.

— Он на самом деле был совсем не такой.

— Его папан был столяр.

— И Иисус тоже.

— Если ты будешь целыми днями пилить такие хреновы кучи деревяшек, то у тебя будут такие хреновы большие мускулы, да.

— Ага. да у него с этим все было в порядке

— Точно. Он был не дурак устроить такую ба-а-альшую попойку.

— Это тебе кто сказал?

— Это в Библии написано. Он там всю воду в вино превратил.

— Здорово. А мой старик так не могет

— Твой старик вообще ничего не могет.

— А почему нельзя говорить «жопа»?

— Потому что нельзя.

— У Иисуса тоже была жопа.

— Зато он про нее не говорил.

— Ты откуда знаешь?

— Он точно говорил «попа».

— А вот и не говорил. Он говорил на идише

— Ты козел.

— А эта гнида в воскресной школе сказала нам, что дождь — это слезы ангелов. Над чем им, к дьяволу, плакать?

— Это потому, что уроды вроде тебя задают тупые вопросы.

— Думаете, бога уже все достало?

— Это еще почему?

— Ну, всякие там молитвы и вопросы…

— Если бы я был бог, я бы заставил всех смеяться.

— Если бы ты был бог, тебе бы не нужно было никого заставлять

— Ефли бы я был бок, я бы фтукнул их па галаве молнией!

— А у меня идея…

— Бог сотворил чудо!

— Да пошел ты. Давайте сделаем новую церковь!

— У нас че, блинский зафиг, старых мало?

— Не. я хочу сказать, чтобы никаких молитв и никаких псалмов. Мы все будем рассказывать анекдоты про Старого Ника, а его от этого будет корежить.

— Ага, новая смеховая церковь!

— Во будет круто! Смеховая церковь!

И так далее, и тому подобное… Час за часом, день за днем, год за годом. Разговор сверкал и вспыхивал, будто летние молнии, рассеивая тьму, переплавляя философию, теологию, жизненный опыт во что-то такое, с чем можно было жить. Именно до этого была так жадна Анна. Звучит, пожалуй, не очень, но именно из этой руды появлялось золото. Одно было ясно. Капитанша умерла, и. как она сама прокомментировала бы это событие: «А, ладно, такова жизнь!» — Быть мертвым представляло собой еще один жизненный факт. Потусторонняя жизнь, в свою очередь, тоже была фактом, хотя и нежизненным.

В ночь после похорон Капитанши меня разбудил отчаянный плач, доносившийся с той стороны занавески. Я пошел к Анне и стал баюкать ее на руках.

Первое, о чем я подумал, был банальный кошмар, второе — скорбь по Капитанше. Я качал ее на руках, издавая неопределенные ласковые звуки, долженствующие убедить ее, что «все будет хорошо». Желая утешить, я крепко прижал ее к себе, но она яростно высвободилась и встала на кровати во весь рост. Такое развитие событий меня несколько обескуражило и даже испугало. Я не знал, что делать Я встал и зажег газ. Что-то у меня внутри было сильно не так. Анна стояла в кровати, глядя на меня дикими, широко распахнутыми глазами, слезы бежали у нее по щекам, а обе ручонки были прижаты ко рту, словно в попытке заглушить крик. Мир будто пропал для меня, растворившись в полной бесформенности; знакомые предметы вдруг кинулись врассыпную, и их засосало в водоворот бесконечности.

Я хотел что-нибудь сказать, но в голову ничего не приходило. Это был как раз один из тех бессмысленных моментов, когда мысли несутся вскачь, а тело упорно не догоняет. Я хотел что-нибудь сделать, но все мои члены будто заморозило. Больше всего меня напугало то, что Анна меня не видела, для нее меня здесь не было и я ничем не мог ей помочь. Я заплакал; не знаю, плакал ли я по ней или по себе. Каком бы ни была причина, горе затопило меня с головой. И вдруг там, в тонущей в слезах глубине, я услышал Аннин голос:

— Пожалуйста, пожалуйста, мистер Бог, научи меня задавать настоящие вопросы. Пожалуйста. мистер Бог. помоги мне задавать настоящие вопросы.

На мгновение, которое показалось мне вечностью, я увидел Анну как ослепительный язык гудящего пламени и содрогнулся, осознав, что другого такого, как я, на свете нет. Как мне удалось пережить такое, не знаю до сих пор, потому что сила моя отнюдь не была равна моменту. Каким-то странным и таинственным образом я впервые в жизни «увидел».

Внезапно я почувствовал руку у себя на лице, мягкую и нежную. Рука отирала мои слезы, а голос повторял: «Финн, Финн…» Комната постепенно собиралась по кусочкам; вещи снова были на своих местах.

— Почему ты плачешь. Финн? — спрашивала Анна.

Не знаю почему, быть может, просто от страха, НО я начал ругаться — холодно и изобретательно. Каждая мышца моего тела болела и дрожала мелкой дрожью. Анна целовала меня в губы, ее рука обвивала мою шею.

— Не ругайся. Финн, все хорошо, все в порядке. Я пытался хоть как-то осмыслить это прекрасное и ужасающее мгновение, чтобы вернуться вновь к нормальному состоянию; это было похоже на спуск по лестнице, которая все не кончалась и не кончалась. Анна снова заговорила.

— Я так рада, что ты пришел, — прошептала она. — Я люблю тебя. Финн.

Я хотел ответить, что «я тоже», но не смог произнести ни слова.

Каким-то странным образом мне одновременно хотелось и вернуться назад, к знакомым предметам, и вновь пережить это удивительное мгновение. Из глубины замешательства, в котором плавал, я осознавал, что меня за ручку ведут обратно в кровать и что я неимоверно устал. Некоторое время я лежал, пытаясь разобраться в происходящем, найти точку отсчета, которая дала бы мне возможность начать задавать вопросы. Но слова упорно не желали сцепляться вместе и образовывать осмысленные фразы. В моей руке оказалась чашка с чаем. Мир потихоньку начал вращаться снова.

— Выпей, Финн, выпей всю до дна.

Анна сидела у меня на кровати в моем старом синем свитере поверх пижамы. Она умудрилась приготовить нам чай, и он был горячий и сладкий. Я услышал, как спичка чиркнула по коробке, и какое-то бормотание: Анна зажгла сигарету и засунула ее мне в губы. Я с трудом приподнялся на локте.

— Что случилось, Финн? — спросила Анна.

— Бог ведает, — ответил я. — Ты спала?

— Нет, уже давно не сплю.

— Я подумал, что тебе приснился кошмар, — проворчал я.

— Нет, — улыбнулась она. — Это я читала свои молитвы.

— Ты так плакала, и я подумал…

— Это поэтому ты расплакался?

— Не знаю. Наверное, да. Я вдруг как будто стал совсем пустой. Это было даже забавно. В какой-то момент я понял, что смотрю на себя со стороны. Больно.

Она ответила не сразу, а потом сказала очень спокойно и просто:

— Да. я знаю.

У меня больше не было сил сохранять вертикальное положение, и я вдруг оказался головой у Анны на коленях. Это было как-то неправильно — обычно все происходило с точностью до наоборот, но сейчас мне это даже нравилось, именно этого я и хотел. Так прошло довольно много времени. К сожалению, у меня к ней была целая куча вопросов.

— Кроха. — начал я — зачем ты просила бога о настоящих вопросах?

— Ну, это так грустно, вот и все.

— Что грустно?

— Люди.

— Ага, понимаю. А что такого грустного в людях?

— Люди должны становиться мудрее, когда стареют. Босси и Патч так делают, а люди почему-то нет.

— Ты так думаешь?

— Ну да. Их коробочки становятся все меньше и меньше.

— Коробочки? Не понимаю.

— Вопросы лежат в коробочках, — объяснила она. — И ответы, которые они получают, должны по размеру подходить коробочкам.

— Это, наверное, трудно. Продолжай, пожалуйста.

— Это трудно сказать. Это вроде как ответы того же размера, что коробочки. Это как эти… измерения.