Первая проблема состояла в природе наших с Анной отношений. Мне казалось, что по возрасту я гожусь ей в отцы, но временами эта роль мне решительно не удавалась. Амплуа старшего брата было, возможно, лучше, но и оно не подходило на все случаи жизни. Я был ей то отцом, то братом, то дядей, то другом. Кем бы я себя ни считал, определение все равно оставляло некую пустоту, которую отчаянно хотелось заполнить. И в этой области очень долго ничего не происходило.

Вторая проблема формулировалась просто: что такое Анна? Разумеется, она была ребенком, очень умным и очень одаренным ребенком, но что она была такое? Все, кто так или иначе общался с Анной, признавали в ней некую странность, нечто, зримо отличавшее ее от других детей. «Она проклятая», — сказала Милли. «На нее посмотрел Господь», сказала мама. «Она — чертов гений», — сказал Дэнни. «Чрезвычайно развитая юная леди», — сказал преподобный Касл. Эта явная странность заставляла многих чувствовать себя с ней неловко, но Анна была столь мила и невинна, что это, подобно бальзаму, смягчало любые подозрения и страхи. Если бы Анна была математиком-вундеркиндом, все было бы нормально; ее можно было бы занести в категорию «с причудами» и на том успокоиться. Если бы она проявила феноменальные способности к музыке, мы все могли бы умиленно ворковать над ней, сколь душе угодно, но только ни тем, ни другим она не была. Вся ее странность заключалась в том, что ее суждения очень часто были правильны, а со временем все чаще и чаще. Одна из наших соседок была совершенно уверена, что Анне открыты тайны будущего, но миссис В. вообще была из этих. Миссис В. жила в мире карт Таро, гаданий на чайных листьях и таинственных предчувствий. Тем не менее факт остается фактом: Анна столь часто оказывалась права в своих предсказаниях, что вскоре стала чем-то вроде маленького Ист-Эндского оракула.

Да, разумеется, дар у Анны был, но ничего сверхъестественного, ничего не от мира сего в нем не было. В самом глубоком смысле слова он был столь же прост, сколь и таинственен. Анна с одного взгляда видела модель, структуру, то, как именно кусочки и фрагменты соединяются в целое. Несмотря на всю свою необъяснимость, этот дар был прочно укоренен в самой природе вещей — простой и загадочный, как паутина, тривиальный, как морская раковина. Анна видела модель там, где другие — только путаницу случайных факторов. В этом и заключался весь ее талант.

Когда запряженная лошадью телега застряла задним колесом в трамвайных путях, кругом собралась целая толпа добровольных помощников.

— Давайте, парни, все вместе. Когда я скажу «взяли», значит, все взяли. Готовы? Взяли!

Мы тащили изо всех сил. Ничего не помогало

— Давайте еще раз, парни. Взяли! Мы «взяли» еще раз. Опять ничего. Прошло несколько минут бесплодных попыток и ругани, когда Анна потянула меня за рукав.

— Финн, если вы положите чего-нибудь на рельс под колесо, чтобы оно не катилось всякий раз назад, а потом толкнете, будет легче и лошадь тоже сможет помочь.

В дело пошли железный брус и несколько досок; потом лошадь потянула, а мы толкнули. Колесо соскочило из путей легко и гладко, как пробка из бутылки. Кто-то хлопнул меня по спине.

— Отлично, парень! Ты это здорово придумал. Как мне было сказать, что вовсе не моя идея? Как объяснить, что это она все придумала? Поэтому я просто принял похвалу.

Да, Анне вообще везло на подобные случаи. В такие моменты я испытывал огромное удовольствие и гордость за ее достижения. Но были и другие — когда мне было ужасно больно, когда она переходила границы, когда ее суждения, замечания, реплики казались мне безрассудными, опрометчивыми, совершенно неуместными, и мне приходилось срочно извиняться, чтобы как-то сгладить впечатление. Она ничего по этому поводу не говорила, а я чувствовал себя подонком и долгое время ничего не мог с этим поделать.

Тем временем Анна проглотила понятие атома так же легко, как канарейка глотает канареечный корм. Выслушав рассказ о размерах вселенной и миллиардах звезд, она и бровью не повела. Эддингтоновы подсчеты общего количества электронов в мире давали цифру действительно большую, но и с ней можно было справиться. Не так уж трудно было написать еще большее число; Анна прекрасно знала, что последовательность чисел вообще не имеет обыкновения заканчиваться. Вскоре ей стало не хватать слов для описания очень больших чисел, и эта проблема приобрела огромную важность. Для большинства вещей числа «миллион» вполне хватало, «миллиард» требовался от случая к случаю, но если нужно было описать действительно большое число, название приходилось изобретать самому. Анна и изобрела: «сквиллион». Слово «сквиллион» оказалось очень удобным — его можно было растягивать, сколько Душе угодно, а она как раз начала ощущать необходимость в чем-то подобном.

Однажды вечером мы с ней снова сидели на стене у железной дороги, глядели, как мимо проносятся поезда, и махали любому, кто махал нам. Анна пила свой шипучий лимонад и вдруг принялась хихикать. Следующие несколько минут описанию не поддаются. Если вам все-таки нужна какая-то картинка, то попробуйте выпить газировки и как следует похихикать, а я посмотрю, как вы будете сражаться с икотой. Так вот, я подождал сначала, пока она прохихикается, потом — пока перестанет икать, потом — пока приведет в порядок волосы, и тогда спросил:

— И чего ты нашла такого смешного, Кроха?

— Я просто подумала, что, наверное, могла бы ответить на сквиллион вопросов.

— Я тоже, — ответил я совершенно невозмутимо.

— Ты тоже так можешь? — она аж подалась ко мне от удивления.

— Разумеется! Раз плюнуть. Думаю, полсквиллиона ответов было бы неправильно, как пить дать.

Я тщательно прицелился с этим замечанием, но все-таки промахнулся.

— А-а, — она была крайне разочарована. — А у меня все ответы правильные.

Настало время вмешаться старшим и мудрым, решил я; чуть-чуть подправить ход мыслей не помешает.

— Так не бывает. Никто не может правильно ответить на сквиллион вопросов.

— Я могу. Я могу правильно ответить на сквиллион вопросов.

— Это невозможно. Такого никто не может.

— Я могу. Я правда могу.

Я вдохнул поглубже и повернул ее лицом к себе, уже готовый начать читать нотацию. На меня уставилась пара абсолютно спокойных и уверенных глаз. Было совершенно ясно, что за свои слова она отвечает.

— Я могу тебя научить, — продолжала она. Прежде чем я успел открыть рот и произнести хоть слово, она ринулась в бой.

— Сколько будет один прибавить один прибавить один?

— Конечно, три.

— Сколько будет один прибавить два?

— Три.

— Сколько будет восемь отнять пять?

— Все еще три, — мне уже было интересно, куда это все заведет.

— Сколько будет восемь отнять шесть и прибавить один?

— Три.

— Сколько будет сто три отнять сто?

— Хватит, Кроха. Разумеется, это будет три, но сдается мне, ты немножечко плутуешь, разве не так?

— Нет. Не плутую.

— А мне кажется, плутуешь. Ты придумываешь вопросы по ходу дела.

— Да.

— Тогда их можно задавать до второго пришествия.

Ее ухмылка превратилась во взрыв хохота, а я оскорблено поинтересовался, что я такого смешного сказал. Она покачала головой и снова ухмыльнулась, и тогда я начал понимать. Разве вопросы, которых хватит до второго пришествия, и сквиллион вопросов — не одно и то же? На тот случай, если до меня не дошло, она повернула тиски еще раз:

— А сколько будет половина, и еще половина, и еще половина, и…

Я закрыл ей рот ладонью. Все уже было понятно. Отвечать на вопрос я не стал, да оно и не предполагалось. Просто и одобрительно, словно мать, похлопавшая по спинке рыгнувшего в людном месте ребенка, она закончила:

— А на сколько вопросов правильным ответом будет три?

Получив по сусалам, я послушно ответил, все не совсем уверенный, куда это нас занесло:

— На сквиллион. К этому времени я уже глядел в другую сторону как ни в чем не бывало махал проходившим поездам. Через пару секунд она положила голову мне на плечо и сказала: «Разве это не здорово, Финн? число — это ответ на целый сквиллион вопросов!»