С монархов принято писать портреты. Монаршьи портреты принято развешивать в присутственных местах, размножать и высылать в иностранные государства – для сведения. Портрет в соответствующем одеянии, со всеми знаками сана – обязательный атрибут монаршьей власти. Софья хорошо это знала, но… на Руси не существовало портретов. Никаких.

Первые портретные изображения в начале XVII века были исключительно царскими и делались со специальной целью – их помещали над гробницами. Со временем появляются и единичные изображения самодержцев – Алексея Михайловича, Федора. Их написание – всегда целое событие для Оружейной палаты, в ведении которой находились и иконописцы, и появляющиеся живописцы. Живописцы занимаются в основном росписями помещений, картинами и отделкой предметов домашнего обихода. Тем более никогда им не приходилось писать женских портретов.

Впрочем, Софья и не думала о живописном портрете, который не представлялось возможным размножить. Царевну привлекала распространенная на Западе гравюра. Но и соответствующими граверами Москва еще не располагала. Так начинается история первого в русском искусстве женского портрета.

Внешне все выглядело простой случайностью. С Украины приехал к царскому двору полковник Иван Перекрест. Полковник явно не слишком разбирался во всех тонкостях московской ситуации, потому что прихваченные им с собою сыновья привезли «рацею» – похвальное слово царям Петру и Иоанну, забыв о существовании правительницы. Перекресту подсказали ошибку. За несколько дней «рацея» Софье была сочинена и прочитана перед царевной. Сочинение понравилось, и тогда последовала новая подсказка – издать «рацею» в виде отдельной книжки и приложив к гравированному портрету.

Чтобы выполнить это пожелание, Перекресту пришлось вернуться на родину. В Чернигове он находит гравера Леонтия Тарасевича, заказывает ему доски и вместе с досками привозит в Москву: прежде чем начать печатать, следовало получить высочайшее одобрение. На первой доске были представлены «персоны» Иоанна, Петра и Софьи, на другой одна Софья в окружении «арматуры» – воинских доспехов и медальонов с семью добродетелями. Идея семи добродетелей, как и памятные вирши на портрете, принадлежала Сильвестру Медведеву. По его собственным словам, они должны были заменить те семь курфюрстов, которые изображались вокруг портрета римского императора в соответствии с числом принадлежащих ему областей. Под стать была и подпись: «София Алексеевна Божиею милостию благочестивейшая и вседержавнейшая великая государыня царевна и великая княжна… Отечественных дедичеств [наследных владений] государыня и наследница и обладательница».

Портрет печатался на бумаге, тафте, атласе, объяри – плотной шелковой материи, и широко раздавался (сколько усилий потом понадобилось Тайному приказу, чтобы их разыскать и уничтожить!). Но и этого оказалось мало. Один экземпляр посылается в Амстердам бургомистру города, который передает его для размножения одному из местных граверов с соответствующими надписями уже на латинском языке – «чтоб ей, великой государыне, по тем листам была слава и за морем, и в иных государствах, также и в Московском государстве по листам же». Никакой стеной отгораживаться от Запада царевна не собиралась.

Софья рвалась к власти. Торопили все усиливающиеся нелады с Нарышкиными и их партией, торопила и своя неустроенная личная жизнь.

Василий Голицын.

Законы церкви и Домостроя, исконные обычаи – их Софья преступила без колебания, отдав свое сердце Василию Васильевичу Голицыну. Высокообразованный, прекрасно разбирающийся в дипломатии, но мягкий и нерешительный, Голицын не только женат, окружен большой семьей, детьми и внуками, но и – Софья сердцем чувствует это – искренно привязан к жене, княгине Авдотье. И хоть откликался он на чувство царевны, окончательного выбора в душе не делал, да и не собирался делать. Пока его могла удержать только сила царевниной страсти: «Свет мой, братец Васенька, здравствуй, батюшка мой, на многие лета! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься; тогда поверю, когда в объятиях своих тебя, света моего, увижу… Ей, всегда прошу Бога, чтобы света моего в радости увидеть».

И все-таки Софья прежде всего правительница, государственный человек.

Как ни страшно за «братца Васеньку», как ни тяжело по-бабьи одной да еще с письмами зашифрованными, писанными «цыфирью», она отправляет Голицына в Крымский поход. Борьба с турками – условие вечного мира с Польшей, и нарушать его Софья не считала возможным. К тому же лишняя победа укрепляла положение и страны, и самой царевны, приближая желанный царский венец. Вот тогда-то и можно бы было отправить постылую княгиню Авдотью в монастырь, а самой повенчаться с Васенькой. Иностранные дипломаты сообщали о таких планах царевны.

Но планы – это прежде всего исполнители. Софья искала славы именно для Голицына, никудышнего полководца. Первый Крымский поход окончился ничем из-за того, что загорелась степь. В поджоге обвинили украинского гетмана Самойловича, и на его место был избран Мазепа. Софья категорически настояла на повторении похода.

«Свет мой, батюшка, надежда моя, здравствуй, на многие лета! Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце мое, чтобы тебя, света моего, видеть. Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем поставила тебя перед собою… Брела я пеша из Воздвиженска, только подхожу к монастырю Сергия Чудотворца, а от тебя отписки о боях. Я не помню, как взошла: чла, идучи!»

Теперь Голицын дошел с войсками до Перекопа, вступил в переговоры, но затянул их, не рассчитав запасов пресной воды, и уже с полным позором должен был вернуться. Софья не только закрывает глаза на провал князя, она хочет его превратить в глазах народа в победителя, осыпает наградами и, несмотря ни на что, решается на дворцовый переворот. Как же не ко времени!

Командовавший стрельцами Федор Шакловитый не сумел поднять собственных подчиненных. Многие из них перешли на сторону бежавшего в безопасный Троице-Сергиев монастырь Петра. Туда же отправились состоявшие на русской службе иностранные части, даже патриарх. Ставку своей жизни Софья проиграла – ее ждал монастырь. Новодевичий.

Но был у этой истории и другой, человеческий конец. Оказавшись в монастыре, Софья думает прежде всего о «братце Васеньке», ухитряется переслать ему в ссылку, куда Петр князя направил с семьей, письмо и большую сумму денег. Едва ли не большую часть того, чем сама располагала. Впрочем, по сравнению с другими ее приближенными Голицын отделался на редкость легко. Его не подвергли ни допросам, ни пыткам, ни тюремному заключению. Лишенный боярского сана и состояния, он был сослан со своей семьей в далекую Мезень. Скорее всего, помогла близкая Петру прозападническая ориентация князя, сказалась и выбранная им линия поведения.

Голицын не только не искал контактов с Софьей, но уверял, что не знал ни о каких планах переворота, а против ее венчания на царство и вовсе возражал. Он не устает писать Петру из ссылки челобитные о смягчении участи, отрекается от Софьи во всем. И, может, была в этом своя закономерность, что вернувшийся из ссылки, куда попал вместе с дедом, внук Василия Голицына становится шутом при дворе родной племянницы Софьи, императрицы Анны Иоанновны. Это для его «потешной» свадьбы с шутихой был воздвигнут знаменитый Ледяной дом.

С Софьей все иначе. Ни с чем она не может примириться, ни о какой милости не будет просить. Из-за монастырских стен она находит способ связаться со стрельцами, найти доходчивые и будоражащие их слова. Ее влияние чуть не стоило отправившемуся в заграничную поездку Петру власти, и на этот раз все бешенство своего гнева он обращает не только на стрельцов, но и на Софью. В 1698 году царевны Софьи не стало – «чтобы никто не желал ее на царство».

Появилась безликая и безгласная монахиня Сусанна, которой было запрещено видеться даже с ее родными сестрами. Ни одной из них Петр не доверял, неукротимый нрав всех их хорошо знал.