Впрочем, не ко всем политическим поэтам Гейне относился одинаково отрицательно. Он признавал Георга Гервега, которого назвал «железным жаворонком», он оценил и Фердинанда Фрейлиграта, когда тот, отказавшись от аполитичных стихов и восточной экзотики ранних годов, напечатал ряд боевых революционных стихотворений в «Новой рейнской газете». Но это было уже позднее, в преддверии революции 1848 года, когда Фрейлиграт был членам редакционной коллегии «Новой рейнской газеты». В «Атте Тролле» же Гейне высмеивает поэзию раннего Фрейлиграта.
Наконец Гейне неплохо относился к некоторым стихам Дингельштедта. Не трудно понять, чем руководствовался Гейне при оценке политической поэзии его современников. Он требовал прежде всего конкретности и предостерегал от туманного и бесплодного пафоса, который «бросается в океан общих мест» подобно тому матросу, который беспричинно бросился в воду, умирая за генерала Джексона.
Характерно отметить, что в те же годы, когда Гейне сочинял свою якобы романтическую и нетенденциозную поэму об Атте Тролле, он живо интересовался жгучими политическими вопросами текущего дня.
Это доказывают те корреспонденции из Парижа, которые он с 1840 года стал снова посылать во «Всеобщую аугсбургскую газету». Корреспонденции эти были впоследствии собраны в отдельную книгу под названием «Лютеция» (римское название Парижа).
3
Между корреспонденциями Гейне, которые он посылал в «Аугсбургскую газету» и впоследствии объединил в книгу под названием «Французские дела», и между корреспонденциями, вышедшими под названием «Лютеция», был восьмилетний перерыв.
Многое изменилось с тех пор во Франции. Луи-Филиппу удалось справиться с целым рядом республиканских восстаний и преодолеть частые министерские кризисы. Правительство Гизо утвердилось у власти, несмотря на всю непопулярность. Гизо, правда, все время имел на своей стороне парламентское большинство, но он добивался этого путем подкупа. Правительство денежных тузов, верное своей классовой природе, раздавало места, пенсии, подряды и концессии, и в результате почти половина всех депутатов занимала различные государственные должности; ясно, что такие депутаты-чиновники теряли всякие признаки независимости и поддерживали правительство Гизо, заботясь о своем благосостоянии. Мало-по-малу всплыли возмутительные факты казнокрадства, продажности, бесчестных сделок и взяточничества. Борьба партий главным образом сосредоточивалась вокруг внешней политики Франции. Правительственная партия составлялась из финансовой олигархии, в оппозицию ей становилась промышленная буржуазия, стремившаяся найти себе место у государственного пирога.
Гизо, ведя борьбу против буржуазной оппозиции, гораздо резче и жесточе выступал против рабочего движения, которое стало особенно энергично развиваться в сороковых годах.
«Против неприязненных нам сил, - говорит Гизо, - мы должны были защищать в 1840 году общество и правительство, несмотря на существование и упрочение внешнего порядка».
Неудача, постигшая вождей «Общества времен года» - Бланки и Барбеса, сделавших попытку произвести социальную революцию, не охладила стремлений революционеров; они продолжали организовываться для борьбы. Пролетариат вступал в новые тайные общества, вожди которых понимали, что социалистическая теория только тогда может быть проведена в жизнь, когда она будет увязана с революционной практикой. Еще в 1836 году портной Вильгельм Вейтлинг вместе со своими немецкими единомышленниками, рабочими Шаппером и Бауером, организовал в Париже «Союз справедливых», a в 1838 году Вейтлинг выпустил свое произведение «Человечество как оно есть, и каким оно должно быть».
В этом сочинении впервые революционные немецкие рабочие назвали себя коммунистами.
Высказываясь за отмену частной собственности, Вейтлинг старался связать свое учение с ранним христианством. Этим он хотел приблизить восприятие коммунизма к рабочим, воспитанным на проповеди евангелия. Однако, в противовес Сен-Симону, Фурье и другим утопическим социалистам. Вейтлинг понимал, что коммунистическое общество не удастся осуществить мирным путем.
Фурье и Сен-Симон, создавая свои теории, видели уже противоречия классов, но не сознавали, исторической роли пролетариата и надеялись на мирное проведение своих утопических теорий. Они, как это констатирует «Коммунистический манифест», с ожесточением выступали против всякого политического движения рабочих, которое вызвано, по их мнению, лишь слепым недоверием новому евангелию.
Вейтлинг, наоборот, говорил, что все написанные до сих пор планы общественного переустройства служат доказательством его необходимости и возможности. «Но лучший план мы все-таки должны будем написать своей кровью».
Но и Вейтлинг не понимал, какое значение имеет пролетариат в деле превращения капиталистического общества в коммунистическое. Он делал лишь шаг вперед в том отношении, что проповедовал не мирное, а революционное введение социализма.
Через год после неудачного восстания Бланки и Барбеса коммунист Пило собрал в Париже многолюдный митинг, на котором проповедовал, что надо ввести новый общественный строй путем террора и насилия.
Таким образом на одном крыле социалистического движения стояли пролетарские революционные коммунисты Бланки, Буонарроти[13], чей памфлет «Жизнь Бабефа» имел огромный успех в рабочих кругах, и другие. На другом крыле находились такие социалисты, как Прудон, Кабе[14] и Леру, которые резко критиковали капиталистическое общество, но приходили к выводам, в основном совпадавшим с выводами сенсимонистов и фурьеристов. Они никак не могли выйти из ограниченного круга мелкобуржуазных представлений. Несмотря на эти коренные недостатки мелкобуржуазного утопического социализма влияние социалистических идей на французский пролетариат было необычайно велико. В нелегальных типографиях печаталось «Путешествие в Икарию» Кабе, где проповедовалась идея коммунистических общин, памфлеты Прудона и др.
Все эти произведения находили горячий отклик в рабочих кругах, и идеи коммунизма все больше осваивались пролетариатом.
Призрак коммунизма уже бродил по Европе задолго до того, как был опубликован «Коммунистический манифест». Не надо забывать, что коммунисты в ту пору не составляли какой-либо особой партии, противостоящей другим рабочим партиям. Они лишь на практике представляли собою авангард рабочих партий всех стран, а в теоретическом отношении, как это констатировал «Коммунистический манифест», они имели перед остальной массой пролетариата то преимущество, что понимали условия, ход и общие результаты рабочего движения.
Живя в Париже, Гейне не мог не видеть роста рабочего движения. В апреле 1840 года парижский корреспондент «Аугсбургской газеты», Гейне, посетил мастерские в предместье Сен-Марсо и увидел, что читали рабочие. Речь Робеспьера, памфлеты Марата, Кабе, Буонарроти - «все произведения, пахнущие кровью, и тут же я слышал песни, сочиненные как-будто в аду, припевы которых свидетельствовали о самом диком волнении умов».
При этом Гейне предсказывает, что рано или поздно строй Луи-Филиппа будет свергнут и установится республика. И тут же он пугается того, что во главе правления того и гляди станут «кум-кожевник и колбасник». Его пугает та идея «равенства созданий божьих, без различия религии, цвета, запаха, и шерсти», которую он колко высмеял в «Атте Тролле».
Уже в этих немногих строках газетной корреспонденции мы видим основное противоречие, мучащее Гейне. Он видит, к чему привела революция тридцатого года, он чувствует, что строй финансовой олигархии не прочен, что он не может удержаться. Но что придет на смену бирже, золотому тельцу, эксплуатации? Коммунизм? К нему рвется Гейне, но боится его, потому что боится грубого равенства, боится того, что цивилизация погибнет.
Два года спустя Гейне описывает восстание чартистов в Англии и дает ему правильную оценку. Он подчеркивает опасность революции для английской промышленной буржуазии и весьма недвусмысленно намекает, что будет час, когда королевские солдаты откажутся стрелять в восставших рабочих как своих братьев. Он вспоминает при этом французских коммунистов и сравнивает их с английскими.