Энгельс подчеркивает заслугу Гейне, заключающуюся в том, что он указал на революционную сущность гегелевской философии: «Однако то, чего не примечали ни правительство, ни либералы, видел уже в 1833 году, по крайней мере, один человек: правда, он Назывался Генрих Гейне».

В тридцатых годах в Париже собралось несколько десятков тысяч немецких рабочих, бежавших от тяжелого гнета мелких германских тиранов.

Там образовывались революционные общества, в роде «Общества гонимых или изгнанников» или «Союза справедливых».

Берне держал тесную связь с кружками немецких эмигрантов, тогда как Гейне был в стороне от рабочих организаций. Такой уход от чисто практической революционной деятельности вызвал возмущение со стороны Берне. Его злило, что его имя часто сопоставляли с именем Гейне, которого передовая немецкая молодежь считала революционным вождем. Нередко Гейне предпочитали Берне по силе и яркости таланта.

Людвиг Берне. Гравюра по картине Морица Оппенгейма 1827 г.

Необычайно честолюбивый, Берне все больше раздражался легкомыслием и неустойчивостью взглядов Гейне. И он, облекший свои личные антипатии в формы чисто идейные, повел длительную кампанию против Гейне не только в печати, но и в личной жизни.

Франц Меринг замечает, что это нисколько не противоречит безусловно честной натуре Берне: «В общественной жизни едва ли есть худшие иезуиты, чем ограниченные радикалы, которые, прикрываясь своей добродетелью, не останавливаются ни перед какой клеветой на более утонченные и более свободные умы, которым дано понять более глубокие взаимоотношения исторических процессов. Извинением для Берне служит то обстоятельство, что ему не дано было понять Гейне. Гейне был поэтом, который не рассматривал вещи с точки зрения узкой партийной программы. Он не чувствовал никакого расположения и склонности к пропагандистской работе среди кучки немецких эмигрантов, собравшейся после Июльской революции в Париже и чтившей Берне как своего оракула».

Берне сначала относился дружески к Гейне, неоднократно высказывал о нем хвалебные отзывы как о поэте. Но это было еще на немецкой почве. Начиная с 1831 года, почти с первых встреч Берне и Гейне в Париже, Берне стал проявлять неприязнь к Гейне.

Стоит перелистать письма Людвига Берне к его подруге Жанетте Воль, чтобы найти в них ряд полных ненависти выпадов против Гейне.

Берне неприятно все в этом человеке: и то, что он живет где-то в конце города, чтобы никто не посещал его, и то, что он любит говорить о своей работе, и то, что у него «лицо, которое нравится женщинам».

Берне охотно сообщает своей приятельнице мнение издателя Дондорфа, что он, Берне, единственный политический писатель в Германии, а Гейне - только поэт.

«Это навело меня на мысль, - самодовольно пишет Берне, - что Гейне потому не хочет работать в одной газете со мной, что боится недостаточно ярко сверкать в моей близости».

Любое красное словцо Гейне шокирует Берне и взрывает его «честные чувства». Он подчеркивает беспринципность Гейне, передавая с чужих слов фразу, якобы сказанную им: «Если мне будет платить прусский король, я буду писать стихи для него». Он ловит жадным ухом намеки на то, что если Гейне дать тысячу франков, он будет хвалить самое дурное. Отношения между Берне и Гейне обострялись довольно быстро. Берне открыто выступил против Гейне в «Парижских письмах».

С высоты своего филистерского величия, в гордом осознании себя как вождя радикалов, Берне со злой насмешкой изображал Гейне в виде мальчика, который в день кровавой битвы гонится по полю сражения за мотыльками. Он представил его в виде молодого хлыща, который ходит в церковь только для того, чтобы перешептываться с красивыми девушками, вместо того чтобы горячо молиться за успех революционного дела.

Но это все еще мелочи по сравнению с теми упреками в продажности, которые Берне бросил в Гейне. Всех этих выпадов Гейне не мог простить.

Из какой-то осторожности он не выступил в печати против влиятельного вождя либералов. Глубоко в сердце затаил он обиду. Прошло несколько лет прежде чем Гейне жестоко расквитался с обидчиком. Но это было уже в 1840 году, через три года после смерти Берне.

Разрыв Гейне с немецкими радикалами начал назревать почти в первый год переезда его в Париж. Гейне понял, что не идеи, а интересы правят обществом. Его наблюдения, естественно, касались не только правящих верхов, но и тех классов и социальных прослоек, которые стали к этой правящей верхушке в непримиримую оппозицию.

Положение промышленного пролетариата при Июльской монархии не могло не привлечь к себе внимание такого острого наблюдателя, как Гейне.

Он встречал рабочих на улицах Парижа, и ему слышался «тихий плач бедноты», а порой нечто похожее «на звук оттачиваемого ножа».

Действительно, как бы ни старалось правительство Луи-Филиппа своими мероприятиями помешать рабочему классу выступать на защиту своих прав, - пролетариат прекрасно сознавал, что ненасытная финансовая буржуазия обязана именно рабочим своей победой над Бурбонами.

Промышленный кризис, начавшийся в 1826 году и продержавшийся до 1835 года, принес неисчислимые бедствия рабочим. Безработные, лишенные всяких пособий, умирали от голода. Немногим лучше жилось тем, кто имел работу. Они получали грошовую оплату за трудовой день, нередко достигавший пятнадцати или шестнадцати часов. Быстрое введение паровой машины в промышленность только содействовало росту нищеты в рабочих массах. Машина выбросила тысячи мелких ремесленников на улицы, и предприниматели стали заменять более дорогой мужской труд женским и даже детским. С развитием промышленности постепенно росли Цены на съестные продукты и жилища, а покупательная способность населения падала. В 1789 году парижское население потребляло в среднем сорок фунтов мяса на человека в год, а в 1826 году эта цифра соответственно пала до восьми фунтов.

Мрачное и бесконечно вредное для здоровья пребывание на фабриках современники сравнивали с положением негров на плантациях, находя, что французские рабочие могут позавидовать неграм.

Рабочие кварталы Парижа и других промышленных центров Франции были грязны; простейшие гигиенические условия отсутствовали в домах, населенных беднотой. Рабочие ютились в трущобах, кутаясь в лохмотьях, спали на тряпье. Здесь царили вечные спутники нищеты: болезни, пьянство, пороки и проституция. Капиталистическое хозяйство Франции еще недавно вышло на дорогу, но оно уже вело за собой всевозможные социальные бедствия. В 1832 году из дельты Ганга была занесена в Европу холера, с русскими войсками попала эта страшная болезнь на поля сражения Польши в 1831 году, а весной следующего года появилась в Париже, кося день за днем сотни людей. Денежные тузы и их семьи, богатые торговцы - все, кто располагал деньгами, бежали из зараженного города, и холера, пробравшись в скученные кварталы бедноты, уносила огромные жертвы.

Несмотря на бедственное положение, пролетарская оппозиция была еще слишком слаба для того, чтобы выступить на борьбу за улучшение своего положения. Французские пролетарии в лучшем случае сорганизовывались на борьбу за сохранение нынешнего своего положения и против ухудшения условий труда. Как-раз то десятилетие, в начале которого Гейне приехал в Париж, было ознаменовано рядом стачек, вспыхивавших то там, то здесь в стране. В августе 1830 года Париж увидел демонстрации голодающих, которые, уже не прося, а требуя, кричали: «работы и хлеба!..»

Весной следующего года происходит первое пролетарское восстание лионских шелкоткачей. В старинном текстильном центре, Лионе, тридцать-сорок тысяч рабочих, возмущенных рабскими условиями труда - оплатой в восемнадцать су за восемнадцатичасовой рабочий день - прекратили работы. Мирная демонстрация ткачей подверглась нападению гренадеров национальной гвардии. Раздались залпы, были убитые. На улицах Лиона возникли баррикады, и массы голодающих ткачей пошли в бой под черными знаменами с мрачным лозунгом «Жить работая - или умереть сражаясь».