Мы затормозили.

— Ты прав, — хмыкнул Гускин. — Это действительно галлюцинация.

Я не ответил.

Раскачивающиеся над куполом аппарата крылья антенн так ничего и не улавливали, кроме отдаленного шума ветра. Все пространство от океана, от сделавшихся из-за расстояния крохотных дюн, до первых горных отрогов дышало тишиной и спокойствием.

— Подъедем поближе, — распорядился я.

Гускин вел летун на одном двигателе, внимательно следя за указателем. Шестьдесят… семьдесят… восемьдесят… восемьдесят пять…

— Хватит.

— В летуне нам ничто не грозит… — начал Гускин неуверенно.

Я пожал плечами.

— Ничто. Кроме полета на ковре-самолете. В вертикальном направлении.

— О чем вы там, черт побери, говорите? — нетерпеливо спросил Сен.

Мы не стали отвечать.

— Дай двести метров назад, — бросил я Гускину.

Летун колыхнулся, двинувшись на самых малых оборотах. Возле носа заклубилась бесцветная дымка. Раздавливаемые растения разбрызгивали крохотные капельки. До сих пор это орошение происходило позади нас, видимое в нижней части кормового экрана.

Мы проехали какие-то сто метров, когда неожиданно, словно из ниоткуда, перед нами снова проступила на почтительном расстоянии поблескивающая, поперечная полоса. Летун остановился.

— Шуточки, — буркнул Гускин.

— Вперед, — сказал я.

Уехали мы недалеко. Через несколько секунд перед нами оказалось чистенькое, ровное пространство, без малейших следов неровностей, которые, на худой конец, могли бы объяснить загадку исчезающей преграды.

— Идем, — бросил я.

Гускин изучающе посмотрел на меня.

— Оба?

— Угу. Возьмем канат. Я пойду первым.

Он какое-то время размышлял, потом кивнул.

— Хорошо, — проворчал он. — Конец каната прицепим к носу летуна. Штуковина может оказаться прочной…

Я обо всем рассказал Сену. Проверил энергетические батареи ручного излучателя и распахнул люк. Содрогнулся, услышав хруст лопающихся под ногами «шариков». И в то же мгновение увидел поперечную полосу во всей ее протяженности.

Она выглядела именно так, как несколько минут назад. Однако, ее поверхность приобрела перспективу, напоминая гладкий лист жести, прикрывающий бесконечно длинную, узкую канаву. Боковые стенки выступали из поверхности на высоту в несколько миллиметров. Кроме этого, не было ничего достойного внимания. Никакой траншеи, никаких следов кабелей или прочих коммуникаций.

Я сделал еще несколько шагов вперед, и как раз собрался остановиться, чтобы подумать, что делать дальше, когда полоса исчезла. Передо мной был сероватый, покрытый комкообразными растениями грунт.

— Что-нибудь видишь? — спросил я, не оглядываясь.

— Ничего, кроме этого корыта, — ответил Гускин.

— Подойди ко мне.

Я услышал хруст шагов, потом наступила тишина.

— Может, это какое-нибудь поле, действующее избирательно, — дошел до меня через какое-то время его голос. Но звучал он не очень уверенно. — Например, когда по этому каналу что-либо пересылается… когда по нему течет энергия…

Он замолчал.

Я не стал отвечать. Это было вполне правдоподобно. Как и все остальное, что могло прийти нам в голову.

Я отцепил канат и начал пятиться. Но не сделал и пяти шагов, как полоса заблестела снова, словно отполированный обруч, обхватывающий — если можно так сказать — равнину. Я вернулся к Гусу. Но прежде, чем дошел до него, все исчезло.

Что-то мелькнуло у меня в голове. Я вновь закрепил конец каната в карабине и наклонился. Красный отблеск, бьющий от поверхности полосы, прошил стекло шлема и заставил меня зажмурить глаза. Гускин какое-то время непонимающе поглядывал на меня, потом присел рядом.

— Видишь, — выкрикнул он, — это в самом деле поле!

Словно тут было чему радоваться.

Поле. Образующее зонтик или, скорее, крышу. Отклоняющее лучи света, но только тогда, когда смотришь на него сверху. Поэтому мы заметили «ручеек» издалека, передвигаясь по плоскости, в то время как объективы зонда не уловили ничего.

— Подожди минутку, потом выбери канат и иди за мной, — сказал я.

И, не дожидаясь ответа, пошел вперед.

Если бы нас увидели теперь обитатели планеты, они, наверно, пришли бы к выводу, что их посетили представители расы технологически развитых улиток. Я бороздил носом по скользким, шелестящим «шарикам». Но когда пытался подняться, хотя бы на высоту метра, то немедленно терял из глаз все, кроме плоской поверхности грунта.

Канал, если это был канат, должен иметь особенное значение. Поскольку потратили столько сил, чтобы тщательно замаскировать его. Не только от наблюдателей сверху. Только теперь мне пришло в голову, что «прикрытие» должно действовать таким же образом со стороны гор и океана. Тут я впервые начал догадываться, что же на самом деле происходит на этой планете.

Покрытие полосы было совсем рядом. Я остановился.

— Она идет до самого океана, — услышал я за собой приглушенный голос Гускина. — Кто знает, может именно таким способом их не пускают вглубь континента…

— Или — наоборот, — заметил я.

— Или — наоборот, — без энтузиазма повторил он.

Я коснулся пальцем покрытия. С близкого расстояния оно сделалось более матовым и казалось полупрозрачным. Но под ним ничего не было.

Я снял перчатку и нажал немножко сильнее. Почувствовал осторожное сопротивление. И что-то еще. Вибрацию под пальцами. Дрожь.

В ту же самую минуту я увидел возле своей руку Гуса.

— Резонанс, — бросил он.

Я поднялся. Все, что я мог сделать, это записать форму, химический состав и строение лентообразной конструкции в блоке памяти компьютера. Мы сделали серию снимков и вернулись к летуну.

Восточный отвод канала терялся между ближайшими горными массивами. Туда мы предпочитали пока не соваться. Значит, оставался океан.

Мы решили ехать до самого берега, в любом случае, до тех пор, пока это окажется возможным, придерживаясь замаскированной силовым полем выемки. Привели в действие самый маленький из аппаратов, которыми располагала экспедиция, нечто вроде наземного разведывательного зонда. С высоты кабины летуна канат был, разумеется, невидимым. В то же время камеры передвигающегося понизу, словно гусеница, автомата обеспечивали постоянное наблюдение за ним.

В окошке счетчика пролетали километры, двигатели работали почти беззвучно, только порой из-под бортов словно бы вылетала стая птиц, когда дюзы ударяли по большому скоплению «шариков». Мы направлялись прямо к растущим на глазах дюнам. На пульте связи в плавном ритме подмаргивал зеленый светлячок, подтверждая свободную циркуляцию сигналов между нами и «Идиомой». Идущий понизу аппарат ни разу не отметил изменения направления у прослеживаемого «корыта».

Холмики превратились в пологие возвышенности, под конец мы оказались в памятном нам по предыдущей разведке районе прибрежных дюн. Несколькими десятками метров дальше начинались первые бугры и песчаные котловины.

Неожиданно в ближайшей из них мы заметили поблескивающий красным светом фрагмент канала. Гус резко надавил на тормоза. Летун неожиданно закачался и остановился.

— Световод, — заметил Гускин, словно самому себе.

Я подумал о том же. Казалось нерациональным монтировать световод на таком ровном пространстве, все закоулки которого можно было перекрывать равномерной информационной сеткой с помощью самого простенького лазера. Теперь я изменил свое мнение. Во-первых, земные критерии в космосе так же полезны, как, например, ларьки с петрушкой или печеньем. Во-вторых, летун, тормозя, прошел еще несколько метров. Достаточно, чтобы открыть нашим глазам котловину за ближайшими барханами. Ее северная сторона пылала под действием узкой, словно клинок, струи света. Свет бил из оборванного у подножия противоположной возвышенности провода, вдоль которого мы добирались сюда.

Я осмотрелся.

С правой стороны, примерно на высоте летуна, проходила граница видимости канала. В одном месте блестящее покрытие неожиданно вспучивалось и расползалось рваными, острыми краями. С них свисали тонкие, растопыренные иглы, словно металл был расплавлен. Все это было матовым, черным.