Именно тогда Эрленд с ужасом понял, что влюбился в свою воспитанницу, пятнадцатилетнюю наследницу Хельсингера. Не могло быть и речи о том, чтобы ему, отпрыску незнатного рода, удалось породниться с семьей одного из самых влиятельных нобилей Немедии.

Сгорая от любви, испытывая невероятные мучения, он совсем было собирался покинуть замок, но события, до того разворачивающиеся неспешно и плавно, вдруг закрутились словно белка в колесе. В Хельсингере появился брат герцога Бьергюльф, и вскоре Гунхильда уговорила мужа отправить дочь в Митрианский монастырь в Аквилонию, с тем чтобы закончить ее образование. Герцог не хотел отпускать Хайделинду так далеко, но жене удалось настоять на своем, и Гутторм с Иваром отвезли ее в монастырь где-то в Пуантене.

А теперь Эрленд узнал страшную тайну! Хотя он не все расслышал и кое-что прошло мимо его ушей, но в главном сомнений не осталось — Бьергюльф с помощью колдовства покончил со своим братом и расчистил себе место правителя Хельсингера. Возможно, он и Гунхильдой воспользовался лишь для отвода глаз, а это может означать, что в скором времени похотливая герцогиня последует за своим первым мужем.

«Интересно, ей было известно, что замышлял Бьергюльф? — подумал Эрленд. — Или она ничего не знала и находится в неведении до сих пор?»

Он все еще сидел на каменном столбике посреди внутреннего двора, не обращая внимания на снующих рядом с ним слуг и рабов и не отвечая на их поклоны.

«Что же делать? — в сотый раз он задавал себе один и тот же вопрос и никак не мог найти ответа. — Сказать об этом Хайделинде, когда мы встретимся с ней? А чем я докажу подобное нешуточное обвинение? Обрывками подслушанных признаний, да еще вытянутых с помощью пыток? Под рукой палача и не то можно наговорить». — И аргосец невесело усмехнулся.

У него самого не было никаких сомнений в том, что ведьмы, которых допрашивал Амальрик, сказали правду. Очень уж все сходилось. Но где и как найти еще доказательства? Как будет вести себя барон, узнав эту страшную тайну? Вопросы, вопросы, и никаких ответов, тут недолго и спятить… Мало ему не угаснувшей за два года любви к наследнице Хельсингерского герцогства!

«Подожду развития событий, — решил Эрленд. — Как говорил один мой аргосский друг, нечего спешить на собственные похороны. А этот случай, поведи я себя неосмотрительно, вполне может закончиться скорбным финалом».

Он хлопнул ладонями по бедрам и встал, оглядываясь вокруг. Двор опустел, аргосец достаточно долго просидел, поглощенный тревожными думами. Гутторм, наверное, уже заждался его.

Конан покачивался в седле буланого жеребца, насвистывая мотив веселой заморанской песенки про хитрую вдову, ловко обманувшую скупого сластолюбивого судейщика. Киммериец возвращался из Нумалии в замок Ормхаген. Неделю назад он познакомился в городе с владельцем этого замка — веселым здоровяком Хольгером. Варвар и немедийский граф быстро поняли, что они родственные души, и Хольгер пригласил киммерийца погостить у себя столько, сколько тот захочет. Конан и наемники из его отряда временно были не у дел, поэтому варвар принял приглашение без колебаний. Пять дней киммериец провел в Ормхагене, предаваясь безудержному пьянству, потом ему пришлось на несколько дней прервать отдых, чтобы получить один должок в Нумалии, и вот теперь он снова возвращался в замок.

Через несколько дней Конану предстояло отправиться во владение Хельсингер, чтобы со своими ребятами сопровождать дочку тамошнего герцога на обратном пути из Пуантенского монастыря. Пару лет назад с этим герцогом вышла какая-то история. Пропал он, что ли, куда-то… Конан точно не помнил, да его это не особенно и интересовало. Киммериец не был коротко знаком с герцогом, хотя много лет назад, будучи в Немедии, проезжал через Хельсингер и мельком видел его владетеля. Подвернувшееся дело представлялось ему совсем несложным. Уж что-что, а за свою жизнь киммериец привык скитаться по дорогам, и все, что могло произойти в пути, ему было давным-давно известно.

Варвар был в полном боевом облачении, поскольку ехал один, без спутников. Несмотря на могучую силу, отвагу тигра и дерзость волка, Конан отличался осторожностью и никогда не забывал надеть тонкую кольчугу. Из-под немедийского шлема, украшенного султаном из конского хвоста, на плечи киммерийца спадала грива спутанных черных волос. Дорожную куртку прикрывал короткий темный плащ. Привычный к любой погоде, киммериец спокойно относился и к жаре, и к холоду, поэтому не стал надевать меховой тулуп, который предложил ему Хольгер, решив, что и так не замерзнет. Зима подходила к концу, сосны и ели уже сбросили снег со своих ветвей. Их зеленый густой цвет радовал глаз. Задумавшись, Конан не сразу сообразил, что его конь остановился и косит глазом, хрипя и закусывая удила.

— Что с тобой, буланый? — Конан ласково похлопал коня по шее, оглядываясь вокруг.

Варвар не заметил ничего подозрительного и тронул поводья, но жеребец не послушался седока, явно не желая идти дальше. Он закинул голову, словно упирался грудью во что-то невидимое.

— Нергал тебя возьми! — гаркнул киммериец. — Что ты там еще учуял?

На всякий случай Конан нащупал рукоять меча и внимательно огляделся по сторонам, однако никакой опасности не обнаружил. Редкий еловый лес, кое-где из снежных сугробов торчат голые ветви кустарника — больше ничего. Насколько хватало глаз, тропа была пустынна. Конан спрыгнул с коня, подошел к вековой могучей ели и, всмотревшись в глубину леса, увидел то, что так испугало Буланого. Шагах в пятидесяти от него шевелилось что-то большое и темное.

«Вот те на! — вглядываясь в полумрак, подумал киммериец. — Неужели шатун?»

Шатуном на его родине называли поднятого от зимней спячки медведя. Почему он проснулся? Или охотники выгнали его из берлоги, а убить не смогли, или зверь какой разбудил? Такой медведь, голодный и свирепый, способен навести ужас на всю округу и только летом, когда для него появится достаточно пищи, успокоится и начнет копить жир к новой зиме.

«Да пес с ним! — решил варвар, вновь садясь на коня. — Он меня не трогает, и я его беспокоить не буду. Я же не на охоте, а еду в замок на отдых».

Он тронул своего буланого, но жеребец стоял, как вкопанный в землю.

«Нет, тут что-то не так, — Конан вновь спрыгнул на землю. — Придется пойти посмотреть».

Привязав жеребца, он сделал несколько шагов по тропе в направлении к привлекшему его внимание предмету, но ничего нового углядеть не смог. Темная фигура как будто не шевелилась, и варвар приблизился еще немного, держа наготове клинок. Когда до цели осталось шагов двадцать, бурая глыба неожиданно вздыбилась, и киммериец увидел медведя, равных которому он никогда не встречал, да и представить даже не мог, что зверь таких размеров может существовать на свете. Животное медленно направилось к варвару, не выказывая, однако — Конан совершенно отчетливо это понял, — каких-либо враждебных намерений. Конан прикинул, что ему ни в коем случае нельзя сходить с тропы. В осевшем, но еще глубоком снегу медведь будет двигаться гораздо проворнее человека. Заметив, что прямо у твердой поверхности стоит большая сосна, варвар одним прыжком достиг дерева, намереваясь в случае чего укрыться за его стволом.

Что-то в действиях животного показалось киммерийцу странным. Зверь не делал никаких попыток броситься на него, не рычал и только медленно приближался, сильно припадая на левую заднюю лапу. Когда медведь подошел еще ближе, варвар увидел, что из его левого бока торчит сломанное древко толстого копья.

Медведь смотрел на киммерийца черными блестящими глазами, в них словно застыл немой вопрос или просьба. Просьба?

— Боги! — воскликнул Конан. — Это чудище хочет, чтобы я помог ему вытащить копье!