Я был свободен от вахты и стоял на палубе, когда мы миновали Нидлз и вошли в Солент, эту узкую полоску воды между островом Уайт и побережьем. Мы медленно проползли мимо госпиталя Нетли с его прекрасными парками, разминулись со снующими паромами в Вулстоне и подошли к причалам Саутгемптона. Якорь с громким плеском ушел в воду, и в клюзах загремела цепь. Корабль развернулся носом против течения, в последний раз звякнул телеграф машинного отделения, и погасла легкая дрожь судового двигателя. На борт поднялись портовые чиновники, проверили судовые документы и принялись шнырять по каютам экипажа. Портовый врач выдал нам разрешение, и судно медленно подошло к причалу. Как член экипажа, я оставался на борту, пока не закончилась разгрузка, затем, получив жалованье, я взял свои скудные пожитки и сошел на берег.

— Что имеете предъявить? — спросил таможенник.

— Абсолютно ничего, — ответил я, открывая, как было велено, чемодан. Он просмотрел мои немногие вещи, закрыл чемодан и сделал на нем пометку мелом.

— Как долго вы намерены здесь пробыть? — спросил он.

— Я собираюсь жить здесь, сэр, — ответил я.

Он просмотрел мой паспорт, визу, разрешение на работу и дал добро.

— О'кей, — и он дал мне знак пройти в ворота.

Сделав несколько шагов, я оглянулся в последний раз на судно, которое только что покинул. В этот момент сильнейший удар чуть не сбил меня с ног, и я быстро обернулся. Какой-то таможенник, опаздывая на службу, бегом влетел с улицы, и теперь, наполовину оглушенный, сидел на тротуаре. Некоторое время он так и оставался, и я подошел, чтобы помочь ему подняться. Он яростно набросился на меня с кулаками, и я, взяв чемодан, уже собрался уходить.

— Стой! — заорал он.

— Все в порядке, — сказал пропустивший меня таможенник. — У него ничего нет, и все его документы в порядке.

— Я сам его проверю, — гаркнул старший чиновник. Ко мне подошли еще двое таможенников с озабоченными лицами. Первый попытался было протестовать, но в ответ услышал грубое «заткнись!»

Меня отвели в другую комнату, куда вскоре явился и тот обозленный чиновник. Он перерыл весь чемодан, швыряя вещи на пол, прощупал всю подкладку и дно старого потрепанного чемодана. Раздосадованный тем, что ничего не нашел, он потребовал мой паспорт.

— А! — воскликнул он. — У вас и виза, и разрешение на работу. Наш чиновник в Нью-Йорке не имел права выдавать и то, и другое. Это оставляется только на наше усмотрение здесь, в Англии.

Сияя от торжества, он театральным жестом разорвал мой паспорт надвое и швырнул его в мусорный ящик. Одумавшись, он тут же подобрал обрывки и сунул в карман. Прозвенел звонок, и из другого помещения вошли двое таможенников.

— У этого человека нет документов, — заявил он. — Он подлежит депортации, отведите его в камеру.

— Но сэр! — возразил один из чиновников, — я же сам их видел, и они были в полном порядке.

— Вы ставите под сомнение мои полномочия? — прорычал старший чиновник. — Делайте, как я сказал!

Таможенник понурившись взял меня за руку. — Идемте, — сказал он. Меня увели под конвоем и водворили в камеру.

— Боже мой, старина! — сказал Смышленый Юноша из британского МИДа, много, много позже входя в мою камеру. — Вокруг вас подняли такой жуткий шум, верно? — Он провел ладонью по гладкому, как у ребенка, подбородку и шумно вздохнул. — Видите, в каком мы положении, старина. Оно совершенно, ну, совершенно отчаянное! Скорее всего у вас все-таки были документы, иначе начальство в Квебеке просто не пустило бы вас на борт судна. Но сейчас документов у вас нет. Должно быть, выпали за борт. Что и требовалось доказать, дружище, верно ведь? То есть…

Я зло уставился на него и сказал:

— Мои документы были намеренно изорваны. Я требую, чтобы меня отпустили и разрешили въезд в страну.

— Да, да, — ответил Смышленый Юноша, — но можете ли вы это доказать* Легкий ветерок донес до моих ушей, что тут произошло на самом деле. Но мы должны быть заодно с теми, кто носит форму на плечах, иначе пресса разорвет нас на клочки. Лояльность, корпоративный дух и все такое.

— Значит, — сказал я, — вы знаете правду о том, что мои документы были уничтожены, и несмотря на это, вы в своей хваленой «Стране свободных» тупо стоите в сторонке и наблюдаете за тем, как творится произвол?

— Дружище, у вас был всего лишь паспорт жителя аннексированного государства, и по рождению вы не являетесь гражданином одной из стран Британского содружества наций. Боюсь, что вы, пожалуй, не входите в орбиту наших интересов. Так вот, дружище, если вы не согласитесь с тем, что ваши документы — ах! — выпали за борт, нам придется возбудить против вас дело за незаконный въезд в страну. Это может вам обеспечить тюремную отсидку года на два. Если же вы примете наши правила игры, вас всего лишь отправят назад в Нью-Йорк.

— В Нью-Йорк? Почему Нью-Йорк? — спросил я.

— Если вы вернетесь в Квебек, вы можете доставить нам некоторые неприятности. Мы сможем доказать, что вы прибыли из Нью-Йорка. Так что выбирайте сами. Либо Нью-Йорк, либо два года в качестве вынужденного гостя Ее Величества. — И, словно эта мысль только что пришла ему в голову, он добавил: — Разумеется, вас все равно депортируют после отсидки в тюрьме, и власти с удовольствием конфискуют все ваши деньги. Наше предложение позволит вам сохранить их.

Смышленый Юноша встал и стряхнул воображаемые пылинки с безукоризненного пиджака.

— Обдумайте все хорошенько, старина, обдумайте. Мы ведь предлагаем вам совершенно замечательный выход из положения!

С этими словами он ушел, оставив меня в камере одного.

Принесли тяжелую английскую еду, и я попытался разрезать ее самым тупым ножом, какой когда-либо попадался мне в руки. Может быть, они решили, что в моем отчаянном положении я вздумаю покончить с собой.

Но с таким ножом всякая попытка самоубийства заведомо обречена на неудачу.

День клонился к вечеру. Добряк-охранник бросил мне в камеру несколько английских газет. После одного взгляда я отложил их в сторону. Насколько я мог судить, они писали лишь о сексе и скандальных историях. С наступлением темноты мне принесли большую кружку какао и ломоть хлеба с маргарином. Ночь с ее промозглой сыростью заставила меня вспомнить гробницы с покрытыми плесенью останками.

Охранник утренней смены приветствовал меня улыбкой, похожей на трещину в его каменной физиономии.

— Завтра вы уезжаете, — сказал он. — Капитан одного судна согласился взять вас с условием, что вы отработаете проезд. По прибытии в Нью-Йорк вас передадут тамошней полиции.

Немного позже в тот же день ко мне явился чиновник, чтобы объявить об этом официально. Он также сообщил, что на борту я буду выполнять самую тяжелую работу, разгребать уголь в бункерах старого сухогруза, причем без всяких приспособлений, облегчающих труд. Платить за работу мне не будут, и мне придется подписать контракт, где будет оговорено, что я согласен на эти условия. После полудня меня под конвоем отвезли к агенту по отправке грузов, где в присутствии капитана я и подписал этот контракт.

Двадцать четыре часа спустя меня снова под конвоем доставили на судно и заперли в маленькой каюте, предупредив, что выпустят не раньше, чем судно покинет британские территориальные воды. Вскоре глухой рокот двигателя пробудил корабль к ленивой неспешной жизни. Надо мной прогремели тяжелые шаги, и по тому, как мерно начала подниматься и опускаться палуба, я понял, что мы вышли в неспокойное море. Только когда Портленд остался далеко за правым бортом и уже начал таять вдали, меня выпустили из каюты.

— Берись за работу, парень, — велел кочегар, сунув мне в руки видавшую виды лопату и гребок. — Прочистишь решетки от шлака. Вынесешь их на палубу и вывалишь шлак за борт. Да поживей, смотри!

— О! Глядите-ка! — взревел, завидев меня на полубаке, какой-то верзила. — У нас тут косоглазый появился, не то китаец, не то япошка. — Эй, ты, — сказал он, отвесив мне оплеуху, — помнишь Перл-Харбор?