Вскоре Дон Кихота, в очередной раз прибегшего к помощи магического бальзама, вновь стошнит, и это представляется нам явным излишеством, в особенности после балагана в прошлой главе.

Рыцарь и его оруженосец находятся в весьма плачевном состоянии.

ГЛАВА 19

Дон Кихот обращает в бегство похоронную процессию, вообразив, что это черти, везущие на колеснице тело убитого или раненого рыцаря.

«Люди в балахонах, народ боязливый и к тому же еще безоружный, мгновенно, не оказав ни малейшего сопротивления, покинули поле битвы и с горящими факелами в руках помчались в разные стороны, так что, глядя на них, можно было подумать, что это ряженые затеяли веселую игру в праздничную ночь. Что же касается облаченных в траур, то они, запутавшись в долгополом своем одеянии, не могли сдвинуться с места, вследствие чего Дон Кихот совершенно безнаказанно и отколотил их всех до единого <…>».

Все это — первоклассная описательная проза. Нам остается полагаться здесь на переводчика. К сожалению, мы лишены возможности восхищаться этим отрывком по-испански и непосредственно ощутить чистоту кастильского стиля.

«Санчо смотрел на все это и, дивясь смелости своего господина, говорил себе: “Стало быть, мой господин и на деле так же храбр и силен, как на словах”».

ГЛАВА 20

Тонкое искусство, с которым Сервантес чередует приключения своего героя, выше всяких похвал. В интересах художественного равновесия нашему рыцарю совершенно необходимо одержать легкую и красивую победу в девятнадцатой главе. Участники похоронной процессии получили по заслугам — незачем было рядиться в ку-клукс-клановские балахоны и зажигать факелы. Вот что, в сущности, говорит Дон Кихот молодому священнику, которому он сломал ногу. Читатель ничуть не обеспокоен плачевным положением плакальщиков в белом, его радует не только абстрактная победа Дон Кихота, но и то, что Санчо Панса позаимствовал у ряженых священников съестные припасы.

Двадцатая глава начинается с великолепного научного наблюдения Санчо Пансы:

«— Эта трава, государь мой, указывает не на что иное, как на то, что где-нибудь поблизости протекает источник или же ручей, питающий ее своею влагой, а потому нам следовало бы пройти чуть подальше: уж верно, мы найдем, где утолить страшную жажду, а ведь жажда доставляет куда больше мучений, нежели голод». С тех пор как мы встретились с ними впервые, и рыцарь, и оруженосец заметно поумнели. В этой же главе Санчо демонстрирует способности рассказчика; история о переправе коз через реку весьма занятна.

Пастух со своим стадом покидает родные края, чтобы не видеть больше вероломной возлюбленной. Он подходит к берегу реки Гуадианы, через которую нет переправы. «Между тем, оглядевшись по сторонам, заприметил он рыбака подле лодки, такой маленькой, что поместиться в ней могли только один человек и одна коза. Все же он окликнул рыбака и уговорился, что тот переправит и его самого, и все его триста коз. Сел рыбак в лодку и перевез одну козу, вернулся и перевез другую, потом опять вернулся и перевез третью. Ведите счет, ваша милость, тем козам, которых переправляет рыбак, потому если только вы на одну ошибетесь, то и сказке моей конец, и мне уже нельзя будет прибавить к ней ни единого слова. Так вот, стало быть, тот берег был глинистый, скользкий, и из-за этого пастух тратил много времени на переправу. Как бы то ни было, он вернулся еще за одной козой, потом еще за одной, потом еще за одной.

— Считай, что он уже перевез всех, — сказал Дон Кихот, — и перестань сновать по реке, иначе ты их и за год не перевезешь.

— Сколько он их до сего времени переправил? — спросил Санчо.

— А черт его знает! — отвечал Дон Кихот.

— Говорил я вам: хорошенько ведите счет. Вот и кончилась моя сказка, — рассказывать дальше нельзя, клянусь Богом.

— Как же это? — воскликнул Дон Кихот. — Неужели так важно знать, сколько именно коз перевезено на тот берег, и если хоть раз сбиться со счета, то ты уже не сможешь рассказывать дальше свою историю?

— Нет, сеньор, никак не могу, — отвечал Санчо. — Потому, когда я спросил вашу милость, сколько коз было перевезено, а вы мне ответили, что не знаете, в ту же минуту у меня вылетело из головы все, что я должен был досказать, а ведь история моя, право, занятная и поучительная.

— Итак, — сказал Дон Кихот, — история твоя кончилась?»

Кончилась. История, которую взялся рассказывать Санчо, — это старый трюк, возможно, восточного происхождения. Далее следует еще одна сцена в грубом духе того времени — Санчо опорожняет кишечник, — а за ней приключение — или, скорее, отсутствие приключения — с сукновальными молотами.

ГЛАВА 21

Вдали на дороге появляется человек с каким-то предметом на голове, сверкающим под дождем и солнцем, точно золото. Дон Кихот спрашивает:

«— Скажи, разве ты не видишь, что навстречу нам едет всадник на сером в яблоках коне и что на голове у него золотой шлем?

— Я ничего не вижу и не различаю, — отвечал Санчо, — кроме человека верхом на пегом осле, совершенно таком же, как мой, а на голове у этого человека что-то блестит.

— Это и есть шлем Мамбрина, — сказал Дон Кихот. — Удались же и оставь меня с ним вдвоем. Ты увидишь, что я, даром времени не теряя, без лишних слов покончу с этим делом, и шлем, о котором я так мечтал, будет мой».

Шлем, доставшийся Дон Кихоту от поверженного цирюльника — цирюльника номер два, — был тазом для бритья, который цирюльник, спасаясь от непогоды, водрузил себе на голову. В конце главы Дон Кихот пускается в пространное описание приема, который оказывают во дворце странствующему рыцарю; здесь Сервантес, не опускаясь до карикатуры, предлагает нам восхитительный образчик рыцарского романа. «У каждого эпизода, — говорит цитируемый Путнамом Джон Ормсби, автор выполненного в XIX веке перевода «Дон Кихота», — «отыщется множество источников в этих романах». Эта очень лиричная и трогательная глава заслуживает пристального рассмотрения.

ГЛАВА 22

Дон Кихот видит, «что навстречу ему по той же самой дороге идут пешком человек двенадцать, нанизанных, словно четки, на длинную железную цепь, обмотанную вокруг их шеи, все до одного в наручниках. Цепь эту сопровождали двое верховых и двое пеших, верховые — с самопалами, пешие же — с копьями и мечами». В этой цепи каторжников, угоняемых на галеры, были: 1) молодой парень, укравший корзину с бельем (осужденный за любовь к белью); 2) грустный каторжник, который «спел» — признался под пыткой, — что он занимался конокрадством (певец на дыбе); 3) осужденный за долг в пять дукатов (около двенадцати долларов); 4) человек с благородным лицом, «торговец живым товаром» (сводник), которого нарядили и торжественно прокатили верхом; 5) студент, который слишком много баловался (знаток латыни); 6) загадочный вор Хинес де Пасамонте, тюремный гений, написавший историю своей жизни, который вскоре омрачит победу Дон Кихота, украв у Санчо Пансы осла.

Дон Кихот зовет их «любезнейшими братьями». Он здесь затем, чтобы «защищать обиженных и утесняемых власть имущими». Однако одержанная им победа над конвойными, обращается в поражение от тех, кого он избавил от цепей. То, что освобожденные каторжники забрасывают его камнями, — логический результат его безумия (он требует, чтобы они явились к Дульсинее), равно как и их освобождение.

ГЛАВА 23

В Сьерре-Морене Дон Кихот встречает Карденьо, Оборванца Жалкого Образа. (Кража Санчева осла — вставка самого Сервантеса, при этом он не потрудился исправить последующие отрывки, где Санчо, как и прежде, разъезжает верхом на сером.) Сразу же начинается приключение с найденной записной книжкой, принадлежащей отвергнутому влюбленному, Карденьо. Эта рукопись находится внутри другой рукописи — не будем забывать, что с некоторых пор (если быть точным, начиная с девятой главы) история Дон Кихота якобы выходит из-под пера арабского летописца.

«Перелистав почти всю книжку, он [Дон Кихот] обнаружил еще несколько стихотворений и писем, причем одни ему удалось разобрать, а другие нет, но все они заключали в себе жалобы, пени, упреки, выражения удовольствия и неудовольствия, восторг обласканного и плач отвергнутого. В то время как Дон Кихот просматривал книжку, Санчо подверг осмотру чемодан, и во всем чемодане, равно как и в подушке, не осталось ни единого уголка, который он не обыскал бы, не изучил и не исследовал, ни единого шва, который он не распорол бы, ни единого клочка шерсти, который он не растрепал бы, дабы ничего не пропустить по своему небрежению или оплошности — до того разлакомился он, найдя более ста золотых монет. И хотя сверх найденного ему больше ничего не удалось найти, однако он пришел к мысли, что и полеты на одеяле, и изверженный напиток, и дубинки, коими его вздули, и кулаки погонщика, и исчезновение дорожной сумы, и похищение пыльника, а также голод, жажда и утомление, которые он изведал на службе у доброго своего господина, — все это было не зря, ибо нашему оруженосцу казалось, что его с лихвою вознаграждает милость, какую явил ему Дон Кихот, отказавшись в его пользу от этой находки».