"Он — пишет в своих воспоминаниях Голда Меир — был на пути к тому, чтобы стать самым юным городом мира и гордостью ишува". Его население составляло около 15 тысяч человек. После попытки устроить еврейский погром, которую предприняли арабы в 1921 году, в город хлынули беженцы из Яфо (будущей Яффы), и к этому моменту некоторые из них еще жили в палатках. Население состояло из "третьей Алии" (страны исхода — Литва, Польша, Россия) и "старого ишува". Городу было всего около 12 лет, и британские власти только что разрешили построить водопровод. Тюрьмы не было, но была полиция — 25 человек. Главная улица называлась улицей имени Теодора Герцля, транспортный парк состоял из автобусов и повозок, запряженных лошадьми; на лошади ездил и мэр — Меир Дизенгоф. Что же касается культуры, там находились: Ахад-ха-Ам, Хаим Нахман Бялик, одна театральная труппа. Песок, жара, все пылает на полуденном солнце, всюду песок, в гостинице клопы, всюду мухи. В киббуц можно подать заявление только в конце лета, квартир мало, цены колоссальные. Наконец, помещение найдено. «Удобства» (которыми пользовались еще сорок человек) во дворе. Опустим описание быта, достаточно процитировать одну фразу: "самым дорогим нашим достоянием был патефон".
Из этой части своих воспоминаний Голда Меир делает следующие выводы. Первое — "мы все делали сами, сами пробивали себе дорогу". Это довольно понятно. Второе — "мы так быстро акклиматизировались потому, что помнили о цели приезда и о том, что нас никто не приглашал и ничего нам не обещал". Понятно и это; но непонятно третье — "меня часто тянуло рассказать новым репатриантам, как хорошо я понимаю их трудности и каково было мне, когда я впервые приехала в Палестину, но на горьком опыте я убедилась, что люди считают все это пропагандой, или, того пуще, проповедью, а чаще всего вообще не желают слушать". Такое отношение странно вот почему. Даже если все такие рассказы — пропаганда, то из рассказа о самих-то фактах извлечь полезную информацию надо, не так ли?
Отчасти энтузиазм Голды был связан с тем, что она была молодая, делала то, что хотела, физически чувствовала себя хорошо, детей у нее не было и "мне наплевать было, есть у нас ледник или нет, и не поражало, что мясник заворачивает наше мясо в кусок газеты, который он подобрал с пола". Голда отдает должное и своей сестре, которая приехала без мужа и дети которой часто болели, и своему мужу. В сентябре все они подали заявление в киббуц Мерхавия в Изреельской долине. И получили отказ — потому, что они были супругами, а киббуц не мог себе позволить роскошь заводить детей. Кроме того, ветераны — киббуцники (особенно некоторые девушки) возражали против того, чтобы брать американскую девушку, не умеющую работать. Но Голда сумела уговорить взять их на несколько дней, они посмотрели, как работают новички и разрешили ей и ее мужу остаться. А через несколько месяцев их приняли в члены киббуца.
Действительно — и вся история человечества это показала — коммунизм пригоден как среда обитания не для всех людей. Хорошо живется в таких условиях лишь нескольким процентам. Так что ошибка строителей коммунизма состояла не в том, что они хотели его построить и при нем жить, а в том, что они хотели осчастливить этим коммунизмом всех. Как сказал кто-то "капитализм — это то, чем начинают заниматься люди, если оставить их в покое". К этому можно добавить, что, как показал эксперимент, проделанный в СССР, если на протяжении 2–3 поколений отучать людей от капитализма, то примерно две трети отучаются и от капитализма, и от умения работать вообще.
О киббуцах написано достаточно много, и в целом литература создает реалистический образ. Голда Меир резюмирует: "Я лично считала и считаю, что киббуц — единственное место в мире, где человека судят, принимают и дают возможность проявить себя в родной общине не в зависимости от того, какую работу он делает и как он ее делает, но в зависимости от его человеческой ценности". Правда, это мнение выглядит несколько упрощенным, особенно если вспомнить историю приема в киббуц самой Голды. И еще она забывает — и это важно — об одном. О том, что именно таким местом для многих людей является их семья.
Работа была тяжелая, еда была ужасная и, главное, никто не думал о том, что сравнительно легко можно делать еду и вкуснее, и полезнее. Похоже, это была некоторая форма социального мазохизма — "мы должны жить плохо!" Впрочем, нечто подобное наблюдалось и в истории СССР. Девушка Голда начала борьбу за нормальное питание — избавилась от недоброкачественного растительного масла, ввела в рацион овсянку вместо утренней селедки, а с селедки стала снимать кожу. Каждый шаг вызывал протест… а потом нововведение принималось. Естественно. Жить по-человечески все-таки хочется. Но в условиях, когда доминирует социальный мазохизм (нечто вроде "и как один умрем в борьбе за это"), требуется смелость, чтобы положить на столы скатерти и разум, чтобы понять — скатерти не опасны для строительства национального очага.
Всегда, когда надо описать какое-либо явление, возникает вопрос: нужен автор — участник событий или автор — внешний наблюдатель? Внешний наблюдатель обычно хуже информирован, не знает каких-то деталей, но он объективнее и лучше видит, как явление выстраивается в общую картину. Участник событий знает больше деталей, лучше знает явление, но он чаще бывает необъективен и чаще не представляет себе места события в общей картине. Хорошо иметь двух авторов, но что делать, если их нет? Возможно, что оптимальным решением является участник событий — трезвомыслящий скептик. Его тоже не всегда удается найти, но нам повезло. Краткое (несколько страниц) описание жизни в киббуце, сделанное Голдой Меир, является, быть может, самым полезным, что можно в них прочитать.
Однако ее киббуцная жизнь оказалась не очень продолжительной. Тяжело заболел муж, и им пришлось покинуть Мерхавию. Они прожили некоторое время в Тель-Авиве, но "мы как-то не могли наладить нашу жизнь" — пишет в своих воспоминаниях Голда; ей плохо, ей очень не хватает "дружеского тепла, которое я ощущала в киббуце, и чувства удовлетворения, которое мне давала моя работа". Были подпорчены и отношения с мужем, каждый (это так естественно) считал виноватым другого. Когда они были в таком вот неуравновешенном состоянии, им обоим предложили работу в Иерусалиме. Здесь Голда Меир родила ребенка, но, чувствуя, что ее тянет в киббуц, на некоторое время возвращается туда с сыном. На этот раз муж не следует за ней; Голде становится ясно, что он в киббуц не вернется и перед ней выбор. Выбор, как она напишет позже в своих воспоминаниях, между домом (муж, ребенок, семья) и сокровенным желанием (киббуц). И она не без гордости пишет, что, как и в других случаях выбрала, долг. Логично. Но далее она пишет — "И я вернулась в Иерусалим — не без опасений, но с твердым решением начать новую жизнь. В конце концов ведь я — счастливая женщина. Я замужем за мужчиной, которого люблю". Обратим внимание на следующее — как и в других конфликтных ситуациях, Голда Меир принимает решение совершенно рационально (Палестину предпочитает мужу, мужа предпочитает киббуцу), но потом декорирует решение эмоциональной фразой. Естественно — так легче оправдать принятое решение. Человек ведь не машина, не компьютер; но эмоциональные фразы — это, видимо, важная черта ее психики — не мешают ей принимать трезвое решение.
