Надо сказать, что пристальное внимание русских верхов к будущей наступательной войне относится уже к июлю 1755 года, когда Коллегия иностранных дел направила в Военную коллегию промеморию, дабы узнать, «сколько ныне регулярных и нерегулярных войск обретается» в Прибалтике и можно ли рассчитывать на то, чтобы собрать и отправить в поход корпус в 50-60 тысяч человек. Военное ведомство бодро отвечало, что у России армия велика - 287 809 человек регулярных войск и 35 623 иррегулярных, кроме казаков и калмыков (АВ, 4, с.657- 658). Как показали последующие события, такие многочисленные войска существовали преимущественно на бумаге. В апреле 1756 года поступило распоряжение разворачивать армию для нападения на Пруссию. Около Риги, в Курляндии и по Западной Двине сосредоточили пехотные полки общей численностью 73 тысячи человек. Кавалерийские полки срочно доукомплектовывались и перебрасывались с Украины на Двину и в район Пскова. Донским казакам, калмыкам, казанским татарам и башкирам велено было срочно двигаться на запад и расположиться на линии западной границы от Чернигова до Смоленска. Общая численность регулярной армии составляла 92 тысячи, а с нерегулярными - 111 тысяч человек. С теми частями войск, которые предполагалось посадить на галеры для атаки и взятия крепости Мемель, а также оставить в резерве, русская армия «для атакования короля Прусского» составила 130 тысяч без 44 человек (АВ, 4, с.397-399, 405).
Из переписки русских и австрийских дипломатов видно, что Россия рвалась в бой уже в начале 1756 года, и австрийцам, ведшим переговоры о наступательном союзе с Францией, приходилось даже сдерживать императрицу Елизавету от немедленного нападения на Фридриха. Все это представляется естественным для имперской политики того времени. Восточная Пруссия была для Петербурга лакомым куском. Клеймя и осуждая Фридриха за захват Силезии, Россия почти сразу же после оккупации Восточной Пруссии в 1757 году включила ее в состав империи, хотя никакого отношения к этим землям Россия не имела. Когда позже наступила очередь Речи Посполитой, то Россия Екатерины II вошла в сговор с «Иродом» и совершила расчленение Польского государства в 1772 году, а потом повторила это дважды в конце XVIII века. В сговоре с Россией и Пруссией по разделу Польши и уничтожению польской государственности находилась и Австрия. И можно понять жестокую шутку Фридриха II, когда он сказал после раздела Польши: «Ну, ладно. Нам с Екатериной, как разбойникам, не привыкать грешить, но что же скажет своему исповеднику столь благочестивая королева Венгерская?»
Но была и еще одна причина Семилетней войны, которая проистекала из личных отношений политических деятелей. Когда состоялся союз России, Австрии и Франции, то Фридрих II пошутил, что ему теперь придется воевать против трех нижних юбок, имея в виду Елизавету, Помпадур и Марию-Терезию. И это была одна из самых пристойных шуток, которые язвительный король отпускал по поводу союза трех европейских красавиц. Шутки Фридриха были всегда остроумны, часто непристойны и непременно достигали ушей царственных и высокопоставленных особ, о которых он так резко высказывался. Опытный политик, Фридрих, однако, никогда не знал меры в своем остроумии и был из тех, кто ради красного словца не пожалеет и родного отца. Его остроты вызывали усмешку всей просвещенной Европы. Ярость государственных деятелей, припечатанных острым словцом короля, была огромна и бессильна.
Остроты приходили Фридриху на ум обычно за столом во время официального обеда, на балу, в театре, и он, не задумываясь ни на секунду, их высказывал. Когда в театре застопорился занавес и виднелись только ноги балерин и танцовщиков, он громко, так, чтобы слышал французский посланник, сказал: «Ну, ни дать ни взять французское правительство: сплошные ноги и ни одной головы!» И это в то время, когда он был особенно заинтересован в дружбе с французским правительством! (Вилл, с.271.).
Предметом непристойных шуток Фридриха многие годы служила Мария-Терезия. Он зло высмеивал ее и потешался над образцовой семейной жизнью плодовитой королевы Венгерской, подвергал сомнениям верность ее возлюбленного мужа, императора Франца I. Отпускал Фридрих II шутки и о самой Марии-Терезии, считая ее ханжой и лицемеркой, которая делает культ из приличий и сексуальных запретов. Все это, как писал биограф Фридриха, поддерживало Марию-Терезию «в состоянии белого каления» (Вилл, с. 170).
Эти шутки над венской государыней-«бюргершей», не знавшей других мужчин, кроме своего бесцветного Франца, были бы понятны, если бы при этом король не издевался над женщинами совершенно другого склада - мадам Помпадур и Елизаветой Петровной. Их он называл шлюхами и грязно шутил о низком происхождении и постыдной безнравственности обеих. Это приводило только к одному - обе женщины были в том же состоянии, что и Мария-Терезия. Согласно легенде, в 1760 году австрийский посол в Петербурге в беседе с императрицей Елизаветой Петровной выразил сомнение относительно верности России союзному антипрусскому договору - слишком уж затянулась война, слишком большие расходы обременяли бюджет. В ответ императрица совершенно серьезно заявила, что готова продать половину своих бриллиантов, лишь бы добить Фридриха II. Если Елизавета действительно сказала подобное, то велика же была ненависть, которую императрица питала к прусскому королю - ведь жертва, на которую она готова была пойти ради победы, просто невероятна для щеголихи, годами собиравшей роскошную коллекцию «камешков».
Некоторые историки считают, что причины такого эпатирующего поведения короля - в его нетрадиционной сексуальной ориентации. Так думали многие уже при его жизни. Другие видят в иррациональном отвращении Фридриха ко всем женщинам последствия мучивших его комплексов, тяжелого детства, о котором рассказано выше. Действительно, женщин Фридрих не любил. Но он не был одинок в своем суждении о прекрасной половине человечества как о низших существах, неспособных не только к управлению государством, но и вообще ко всякой сознательной деятельности. Так было принято в XVIII веке, да и в иные времена. В одном из своих проектов 1730 года о создании совета при императрице Анне Ивановне В. Н. Татищев писал, что совет необходим, так как государыня «как есть персона женская, к таким многим трудам неудобна» (Корсаков, с.155). И в этом усматривали не оскорбление государыни, а констатацию факта. Только самым выдающимся женщинам удавалось переломить подобное отношение, да и то только к себе лично. Наконец, важно заметить, что кроме культа галантности петиметров, дежурного волокитства за женщинами в тогдашнем обществе была распространена и другая модель поведения. Ее придерживались многие выдающиеся люди, вроде А. В. Суворова. Речь идет о демонстративном презрении к женщинам, ухаживать за которыми, любить которых - удел не воина, не работника, а бездельника и бесполезного для общества щеголя. Так считал и Фридрих.
Фридриху не повезло в браке, и, возможно, это действительно изменило его сексуальную ориентацию (что видно из многих фактов) и деформировало его отношение к женщинам. Принцесса Елизавета-Христина Брауншвейгская стала женой кронпринца Фридриха по выбору его деспотичного отца, о нравах которого уже знает читатель из предыдущего повествования. Невеста не понравилась Фридриху, но принц подчинился воле отца, сказав лишь: «Вот и еще одной несчастной принцессой будет больше!» Елизавета-Христина не смогла хотя бы на время привязать молодого мужа к себе, как это сделала Мария Лещинская, ставшая супругой Людовика XV. У Фридриха и его жены не нашлось ничего общего. Она была домовита, добра, покорна, но чрезвычайно глупа, малообразованна, мелочна. Хуже того, королева оказалась бесплодной. Фридрих отчаянно скучал с ней. В конечном счете, такая жена не защитила достоинств прекрасной половины человечества в глазах своего юного мужа, и тот как-то мрачно пошутил: «У Соломона был сераль из тысячи жен, и ему все равно было мало. У меня же - только одна жена, но для меня и это слишком много!» (Гуч, с.119).
