В то же время сверхъестественный характер рождения Христа не акцентируется в Новом Завете, но занимает важное место в иудео-христианской теологии[xv]. Отметим вначале Апокриф Иезекииля: "Она родила, и не родила...", цитируемое в Act. Petr.,24, Clem.Alex. Strom., VII, 16, Tertullien"De Carne Christi", XXIII, 1-3 (См. также Epiph. Pan., XXX, 30), которое соотносится с Вознесением Исаии, представляя этот текст в форме диалога[xvi]. Обратим внимание на упоминание стиха из Исайи: "на эту тему нам не должно спорить" во многих древних текстах, касающихся непорочного материнства. Ярко выражена его соотнесенность с трактовкойнепорочного материнства в Prot. Jac., XXIи Act. Petr.,24. Также этот текст цитируется и Иустином (Диал., ХLVI,2).
Но наиболее ярко выраженным тайным характером обладает Рождение Христа. В Вознесении Исайи мы находим: "Случилось, что [Иосиф и Мария] были одни и, Мария посмотрела глазами своими и увидела младенца и была сильно смущена. Когда испуг прошел, чрево ее стало как прежде до зачатия. И когда муж ее Иосиф сказал ей: "Что смутило тебя?", глаза его открылись и он увидел ребенка и восхвалил Бога. И многие стали говорить: она не родила, не было повитухи, и мы не слышали криков боли" (ХI, 7-14). Последняя фраза цитируется в Деяиях Петра, как свидетельство "одного из пророков" о непорочном материнстве (24).
Свидетельством древности рассказа в Вознесении Исайи является тот факт, что рассказ повторяется в II Еноха, зависимость от первого и христианское происхождение которого мы уже доказали. Речь идетне о рождении Иисуса, а о рождении Мельхиседека. Как пишет Вайан, "последнее отвечает желанию показать связь между чудесным рождением Мельхиседека и рождением Христа"[xvii]. Именно этот аргумент для Вайана является одним из основных доказательств христианского происхождения книги. Вначале сказано, что Софоним, жена Нира, зачала, не будучи близкой со своим мужем. Затем она родила Мельхиседека при чудесных обстоятельствах: "И Ной, и Нир вошли и увиделисидящего ребенка; он был совершенен телом, говорил и восхвалял Бога. Ной и Нир говорили, глядя на него: "Это от Бога" (ХХIII,19-XXXIX, 5). Соответствие этого отрывка с рассказом Луки кажется H. Sahlin неоспоримым[xviii].
Существует еще одно свидетельство, объединяющеенепорочное зачатие и непорочное материнство. Оно содержится в Одах Соломона. Мы читаем в ХIХ Оде: "Дух распростер свои крылья над чревом Девы, и она зачала, и родила, и стала непорочной матерью, полнойсострадания, она зачала и родила сына без боли, и чтобы ничего не случилосьненужного, она не позвала повитухи" (ХIХ, 6-8). Отметим, что отсутствие повитухи и безболезненность фигурировали в Вознесении Исайи и были процитированы в Деяниях Петра. Итак, перед нами общая традиция.
Эта традиция развита в Протоевангелии Иакова. Вначале, описывается оцепенение природы перед моментом рождения. Иосиф видит: "воздух, полный тревоги, неподвижное небо, замерших птиц" (ХVIII,2). Иосиф и повитуха, за которой он ходил, "замерли перед пещерой, и вдруг покрыло его светящееся облако. Затем облако исчезло, и появился такой яркий свет, что наши глаза не могли его выносить" (ХIХ, 2). Другие апокрифы также будут обращаться к этому рассказу и развивать его. Они относятся к литературному жанру "haggada", который подчеркивает теологическую значимость исторических событий, придавая им чудесный характер. Иногда в этом богословии Рождества мы находим черты докетизма, но именно тогда чудесность Рождения можно поставить под сомнение, что и делает Тертуллиан (Adv.Marc.,IV,21) из страха перед докетизмом, отходя в этом от православия.
Другая развитая иудео-христианством тема – тема волхвов и звезды. Наиболее древнее свидетельство развития этой темы и в то же время, одно из наиболее характерных ее изложений — свидетельство Игнатия Антиохийского. Оно относится к тому же контексту, что иотрывок о "Таинствах", и, таким образом, свидетельствует о том же иудео-христианском происхождении: "Как эти таинства открылись векам? Звезда воссияла на небе ярче всех звезд, и свет ее был неизреченный, а новость ее привела всех в изумление. Все прочие звезды вместе с солнцем и илуной составили как бы хор около этой звезды, а она разливала свет свой на все. И было смущение, откуда это новое, непохожее нна те звезды, явление. С этого времени стала упадать всякая магия, и вс е узы зла разрываться, неведение проходить и древнее царство распадаться: так как Бог явился по-человечески для обновления вечной жизни, и получало начало то, что было приготовлено у Бога. С этого времени все было в колебании, так как дело шло о разрушении смерти " (Eф., XIX, 2-3).
В этом текстепроявляются многие характерныедетали. Во-первых, появление в момент рождения Христа некоего светила, яркостью своей превосходящего все другие.[xix] Однако Х. Кестер оспаривает эту связь и видит в тексте Игнатия символ Вознесения[xx].Это изложение рассказа Матфея о Вифлеемской звезде. В нем речь идет о величии и сиянии светила. То же самое мы находим и в Протоевангелии Иакова, определенно отсылающего нас к Матфею: "Волхвы сказали: Мы увидели звезду, ярко сияющую среди других звезд и затмевающую их так, что они стали невидимыми" (ХХI,2). Здесь мы видим те же выражения, что и у Игнатия, то же сравнение нового светила и других звезд. То же самое в Оракулах Сивиллы : "Когда светило, солнцу сиянием своим подобное, явится на небе в те дни, тогда произойдет тайное пришествие Слова Всевышнего, телесным обликом подобного смертным" (ХII, 30-33). Близость с Игнатием проступает здесь особенно ярко в связи с аллюзией на тайное пришествие. Таким образом, акцент ставится на необыкновенном характере появляющегося светила.
Его необычность вытекает не столько из его величины, сколько из его значения, которое, видимо, заключается в символике мессианского света, разгоняющего мрак. Этот аспект появляется в "Завете Левия". В отрывке, где речь идет о пришествии нового Служителя, автор говорит: "Его звезда ??взойдёт ??на небе как звезда царя, излучая свет познания?, как солнце день. Он будет сиять как солнце на земле и изгонит? всю тьму из поднебесной" (XVIII,3-4). Примечательным является тот факт, что светило становится знаком самого Мессии, будучи символом света, который Он распространит на земле (см. также Test. Jud.XXIV, I): "после этого звезда засияет для вас в мире, и появится человек из моего потомства ".
Всё это говорит о том, что темы Вифлеемской звезды и звезды как символа Мессии связаны между собой. De Jonge четко показывает эту связь в отношении нашего фрагмента, как он соотносится с Мф., 2,2-[xxi]. Но с другой стороны, он содержит намёк на Числ., 24,17: "Звезда взойдет от Иакова"[xxii]. Связь между двумя текстами эксплицитно существует у Иустина, который отсылает к Зах.6,12 (LXX)[xxiii]: "Сам Моисей провозгласил, что он должен взойтив образе светила через род Авраама. Вот его слова: "Взойдет звезда Иакова и глава Израиля". Другое писание говорит: "Вот человек: Восток имя Ему". Итак, когда звезда взошла на небе в момент его рождения, как написано в "Воспоминаниях Апостолов", халдейские волхвы, распознав происшедшее, явились для поклонения" (Диал. СVI,4).
Вмешательство Числ. 24,17особенно интересно. Речь идет об одном из наиболее интересных текстов, засвидетельствованных в мессианских материалах. Он относился уже к материалам общины Кумрана и входил в сборник Testimonia, найденный в Пещере 4 и еще не изданный[xxiv].Он надписывается "Тому, кто интересуется законом страны Дамаск (Дамасский документ). Лури полагает, что этот документ связан с жилищем Досифея в Дамаске (Kokba)[xxv]. Последний пишет по ошибке "Второзаконие" вместо "Числа". Сам Досифей относится к ессеям[xxvi]. Дамасский документ трижды используется в Свитке Войны (VI,6; XVI,I),появляется также и в Книге хвалений (V,27). Петерсон видит в нем связь с ессейским обычаем поворачиваться к Востоку во время молитвы[xxvii]. Наконец, в зелотском течении он подскажет имя его последнего предводителя Бар Кохбы, "сына звезды"[xxviii].
