Второй посетитель, точнее посетительница, Рейчел Эбдус, тоже принесла книгу. Изабелла изумленно прочла ее название: «Женщина на краю времени». Это же надо было додуматься – Мардж Пирси! Изабелла улыбнулась, пошевелила кистью – как недавно научилась, – чувствуя слабость, истощение, готовясь к более сложному движению. Взяла книгу, уронила ее на пол и шепотом попросила Рейчел поднять и положить на тумбочку. Изабелле доставляло удовольствие разыгрывать умирающую, потому что она и впрямь умирала. «Дурочка, – хотелось ей сказать гостье, – я не читаю книг, написанных женщинами».
У Рейчел было заплаканное лицо. Наверняка опять поругалась со своим мужем-затворником. Изабелла догадалась, что она хочет что-то сказать ей, но решила воспользоваться положением умирающей и не допустить этот разговор. «Довольно с тебя и того, что вы унаследуете мою Дин-стрит, дорогая моя хиппи. Не приходи сюда, мечтая похоронить все свои горести в моем угасающем сердце».
Рейчел что-то говорила, но ее слова казались Изабелле такими же далекими, как узоры на луне.
– Наверное, мне пора, – сказала Рейчел.
– Да, – ответила Изабелла. – Так будет лучше. Ступайте.
Если бы Изабелла увидела заплаканную Рейчел Эбдус по телевизору, сразу же переключила бы канал. «Майор должен был хорошо продумать, как ему объявиться в незнакомой стране, где, быть может, никто даже не узнает в нем великолепного Эмберсона…»
Теперь она осталась одна – Рейчел ушла, Крофт уехал в свою Индиану. Бурум-Хилл оставался прежним, непокорным и порочным, – и чем бы он ни стал в будущем, рассчитывать на помощь Изабеллы Вендль уже не мог. Накажи его, забудь, прости. «Наверное, мы вышли из солнца, – думала Изабелла, злясь на себя за то, что мыслит цитатами в самом конце своей игры. – Вначале вообще ничего не было, кроме солнца». В последнем сне явившийся к ней пьяница Саймон Бурум увез ее на весельной лодке к тому самому берегу, к Вендль Хард. Весла он держал очень крепко. «В общем, кем бы мы ни были, мы, наверное, пришли с солнца…»
Дзынь!
Пятый класс был почти как четвертый, но что-то нарушилось. Никаких радикальных изменений не произошло. На уроках в школе № 38 ты до сих пор прозябал, казалось, уже самому зданию вот-вот сделается не по себе, и оно откажется функционировать. Те, кто раньше не умел читать, не умели и теперь, учителя на занятиях по пять раз объясняли одно и то же и не смотрели тебе в глаза, кое-кто из твоих одноклассников в очередной раз остался на второй год и походил на школьных уборщиков. Школа была клеткой, в которой росли дети, больше ничем. Ленч в тебя впихивали с неизменным упорством – рыбные котлеты и жидкий шоколад. Каждый вливал в себя за время учебы по меньшей мере две тысячи полупинтовых стаканчиков обогащенного витамином D шоколадно-молочного напитка.
Чернокожих мальчиков-близнецов откуда-то с Уикофф звали Рональд и Дональд Макдональд. Невероятно. Братья подтверждали это, вновь и вновь пожимая плечами.
Китайские дети даже в уборную никогда не выходили – жили в настолько отличающемся от всего окружающего мире.
В доме никто не подходил к трезвонящему телефону.
Вся территория делилась на зоны. Школьный двор разбивался на секторы: черные мальчики, черные девочки, пуэрториканцы, баскетбол, гандбол, изгои. На бетонной ограде кто-то написал белой краской «РАЗНОЦВЕТН» и поставил рядом большую коробку в качестве мишени.
Брюс Ли приобрел бешеную популярность – потому что умер.
Девочки разговаривали на особом языке – сокращенными словами, – и разобрать их речь было сложнее, чем запомнить все, о чем рассказывали на занятиях. В школьном дворе царил привычный гул, сравнимый с не поддающимися расшифровке каракулями на партах.
Первые несколько раз слова «Эй, белый» казались какой-то ошибкой. Это было как раз в тот момент, когда ты только начинал по-особому воспринимать девочек – большинство мальчишек стеснялось этих перемен.
Нелепые кеды, смешные туфли, не та длина брюк. «Штаны-боюсь-воды».
А где вы видите воду? И над чем ржете, придурки?
У входа в школу и в углах двора собирались старшие ребята из школы № 293 или откуда-то еще. В прошлом году они тебя не замечали – ты считался младшеклассником. Теперь ты стал взрослее. В этих группках неизменно крутился и Роберт Вулфолк.
Даже стоя на месте, Роберт постоянно был в движении и походил на вывихнутую ногу; казалось, он никогда не выпрямится, будет вечно наклоняться над рулем маленького велосипеда, катящего в сторону Невинс. Роберт все время сверкал улыбкой и разговаривал так громко, что его голос растекался повсюду, огибая углы. Дилан видел в его взгляде то же, что везде: нечто не поддающееся расшифровке.
Ред-Хук, Форт Грин, Атлантик Терминалс.
Ты выстраивал ассоциации, сходившие за понимание. Никто ничего тебе не объяснял. Пятый класс был живописной абстракцией, мультипликационным кадром.
Телефон на кухне продолжал надрываться. Дилан сидел на крыльце, ожидая и наблюдая, день превращался в сумерки, холодало, пуэрториканцы у магазина качали головами, потирали замерзшие носы и расходились, оставляя старика Рамиреза одного. Рамирез и Дилан были похожи – каждый у своей двери, увлеченный наблюдением, – но даже не смотрели друг на друга. Дилан провожал взглядом спешившие в сторону Невинс машины, матерей, возвращавшихся с детьми из детского сада, считал автобусы, – как огромные буханки хлеба проплывавшие по дороге, останавливавшиеся перед светофором и продолжавшие путь. Во дворах никого не было, у заброшенного дома кто-то видел крысу. Брюс Ли и Изабелла Вендль умерли, Никсон гулял по пляжу. Никто не бегал, не играл, незнакомые ребята ходили по кварталу группками. Наступил сезон тишины, отдающей тупостью, молчания, похожего на то, когда учитель вызывает ученика и ждет ответа на заданный вопрос, но ответа нет, ведь всем известно, что этот парень даже имени своего не в состоянии произнести правильно.
Пусть на звонок ответит Авраам, если, конечно, услышит. Пусть сам скажет, что Рейчел здесь теперь нет.
Дилан ждал на крыльце каждый день до тех пор, пока Авраам не звал его на ужин. Мингус Руд занимался своими делами – делами шестиклассника, учащегося школы № 293, – и дружил с другими ребятами. Дилан обо всем этом догадывался, хотя старался не признаваться в этом самому себе. У Мингуса была коричневая вельветовая куртка с замшевым воротником. Он носил тетради и учебники под мышкой, а не в каком-то там портфеле, и небрежно бросал их прямо на крыльцо, выражая тем самым чуть меньше, чем полное пренебрежение, и чуть больше, чем собственное превосходство.
К комиксам Мингус относился почти как к живым существам, и, возможно, с помощью Дилана какую-то часть этой замершей жизни мог воскресить, подарив ей все свое внимание и глубокое уважение. Отчасти повторявшие друг друга истории были целым искусством, как скалли, со своими ритуалами. Дилан ужаснулся, узнав, что столько времени потратил даром, до сих пор не прикоснувшись к этому важнейшему пласту современной культуры. Например, Серебряного Серфера, если ты не познакомился с ним вовремя, уже невозможно было понять. Мингусу оставалось лишь качать головой. Объяснять кому-то эти трагичные и мистические вещи не возникало желания.
Новые комиксы привозили в киоски по вторникам. У Мингуса они лежали целыми охапками. Быть может, он их воровал – Дилан никогда не спрашивал. Некоторые комиксы выходили через месяц, другие – дважды в месяц. Ты ждал их с нетерпением, особенно толстенный ежегодник и специальные выпуски «Войн» или «Оригиналов». Из «Оригиналов» ты узнавал о супергероях и радиации, в ежегоднике и «Войнах» находил ответы на вопрос, не дававший тебе покоя: кто кого поймал? – и на время успокаивался. Халк и Железный Человек в конце каждого комикса торжественно клялись на целой странице или даже на двух, что в следующий раз все непременно уладят.
Девушку Человека-паука, Гвен, убил Гоблин, что совсем не было забавно. Вот почему Человек-паук всегда такой грустный.
Капитана Марвела воскресили для подтверждения прав на название компании, но никто не мог сказать, действительно ли он вписывается во вселенную Марвел. Комиксы «Ди Си» и «Марвел» отражали искореженную, расплющенную реальность – истории Бэтмена и Супермена, изуродованные телевидением, по сравнению с ними казались глупыми шутками.
