– Идет война, Кейн, – сказал Конкоран. – А в военное время людей можно заставить делать, что им велят. Это просто.

Дверь открылась, и появился молодой капрал:

– Лондон снова на проводе, господин полковник.

Конкоран поспешно вышел. Кейн, выходя за ним, закурил сигарету и прошел мимо охраны. Он спустился по ступенькам и прошелся по террасе. Шел сильный дождь, было очень темно. В воздухе чувствовался запах тумана. Может, Конкоран прав? Возможно, и так. Мир во время войны достаточно сумасшедший, чтобы поверить чему угодно.

Кейн спустился в сад, и в то же мгновенье чья-то рука схватила его за горло, а в спину уперлось колено. Тускло блеснул нож. Кто-то спросил:

– Кто такой?

– Майор Кейн.

Фонарик вспыхнул и погас.

– Простите, сэр, капрал Бликер.

– Вы должны быть в постели, Бликер. Как глаз?

– Пять швов, майор, но все обойдется. С вашего позволения, сэр, я пойду.

Он растворился в темноте, а Кейн остался стоять, широко открыв глаза.

– Никогда до конца своих дней, – тихо сказал он себе, – я даже и не начну понимать людей, своих соплеменников.

По сводке погоды на всем Северном море вплоть до утра был ветер три-четыре балла со шквалами дождя и морским туманом.

Торпедный катер шел хорошо, и к восьми часам прошел минные поля и вошел в главный прибрежный судоходный проход.

За штурвалом стоял Мюллер. Кениг, подняв голову от лоции, на которой он тщательно проложил последний участок их курса, сказал:

– Мы в десяти милях восточнее Блэкни Поинт, Эрих.

Мюллер кивнул, напряженно всматриваясь в темноту:

– Этот туман не в нашу пользу.

– Ну, не знаю, – ответил Кениг. – Может, порадоваться ему, пока операция не кончится.

Дверь с грохотом отворилась, и вошел ведущий радист Тойзен. Он подал радиограмму.

– Из Ландсвоорта, господин лейтенант.

Взяв радиограмму, Кениг прочел ее, поднеся к лампе на штурманском столе. Долго смотрел на нее, а потом смял в комок.

– Что там? – спросил Мюллер.

– "Орел" взорвался. Все остальное – слова.

Наступила тишина. Дождь бил в стекло. Мюллер спросил:

– А нам какой приказ?

– Действовать, как я найду нужным. – Кениг покачал головой: – Подумать только. Полковник Штайнер, Риттер Нойманн – все это прекрасные ребята.

Впервые с детства ему захотелось заплакать. Он открыл дверь и выглянул в темноту. Дождь бил в лицо. Мюллер осторожно сказал:

– Конечно, всегда есть надежда, что некоторые из них выйдут живыми. Один или двое. Вы же знаете, как это бывает?

Кениг захлопнул дверь:

– Вы хотите сказать, что надо бы все-таки подойти туда? – Мюллер не ответил, и Кениг обернулся к Тойзену: – И вы тоже?

Тойзен сказал:

– Мы давно уже вместе, господин лейтенант. Я прежде никогда не спрашивал, куда мы идем.

Кенига наполнила отчаянная радость. Он хлопнул Тойзена по спине.

– Ладно, тогда передайте сигнал.

Во второй половине дня и вечером состояние Радла непрерывно ухудшалось, но он отказался лежать в постели, несмотря на просьбы Витта. После последнего сообщения Джоанны Грей он оставался в радиорубке, откинувшись в старом кресле, которое принес Витт, пока оператор связывался с Кенигом. Боль в груди не просто усилилась, она распространилась на левую руку. Он был неглуп и знал, что это значит. Да это было и несущественно. Все теперь было несущественно.

Без пяти восемь оператор повернулся к нему с победной улыбкой:

– Поймал их, господин полковник. Сообщение получено и понято.

– Слава богу, – сказал Радл и начал неловко открывать портсигар, но пальцы не слушались его, и Витт пришел ему на помощь.

– Осталась только одна, господин полковник, – сказал он, вытаскивая русскую папиросу и вставляя ее Радлу в рот.

Оператор лихорадочно писал текст в своем блокноте. Он оторвал листок и обернулся:

– Ответ, господин полковник.

Радл почувствовал странное головокружение и почти перестал видеть. Он попросил:

– Прочтите, Витт.

– Навестим гнездо. Некоторым птенцам может понадобиться помощь. Счастливо. – У Витта вид был растерянный: – Почему он добавил это слово, господин полковник?

– Потому, что он все хорошо понимающий молодой человек, который подозревает, что мне удача потребуется так же, как и ему. – Он медленно покачал головой: – Откуда они появляются, эти ребята? Проявлять такую отвагу, всем жертвовать – ради чего?

Витт забеспокоился:

– Господин полковник, пожалуйста...

Радл улыбнулся:

– Так же как и эта последняя русская папироса, все хорошее раньше или позже кончается. – Он повернулся к оператору и напряг все силы, чтобы сделать то, что он должен был сделать по крайней мере два часа назад: – Теперь можете связать меня с Берлином.

На восточной окраине фермы Прайоров находился полуразрушенный коттедж. Он стоял за лесом по другую сторону от главной дороги, выше Хобс Энда. Здесь нашел убежище «моррис».

Было семь пятнадцать, когда Девлин и Штайнер, оставив Риттера на попечении Молли, осторожно пошли через лес на рекогносцировку. Они подошли в тот момент, когда Гарви со своими людьми по дороге у дамбы вышли к коттеджу Девлина. Ирландец и немец отступили в лес, чтобы обдумать положение.

– Дела неважные, – сказал Девлин.

– Вам не надо заходить в дом. Вы можете успеть вовремя дойти до берега через болото, – указал Штайнер.

– Зачем? – вздохнул Девлин. – Я должен сделать ужасное признание, полковник. Я уходил в такой дьявольской спешке, что оставил радиотелефон на дне мешка, полного картошки, который висит за кухонной дверью.

Штайнер тихо рассмеялся:

– Мой друг, вы всегда остаетесь верны себе. Бог, должно быть, сломал форму после того, как вас вылепил.

– Знаю, дьявольский характер, – сказал Девлин. – Но в сложившихся условиях я не могу без радио вызвать Кенига.

– Вы думаете, он не подойдет без сигнала?

– Так договаривались. Как приказано, в любое время между девятью и десятью. И еще. Чтобы ни случилось с Джоанной Грей, возможно, она передала что-то в Ландсвоорт. Если Рад передал это Кенигу, тот со своими ребятами, возможно, уже возвращается.

– Нет, – сказал Штайнер. – Не думаю. Кениг подойдет. Даже если не получит вашего сигнала, все равно подойдет к берегу.

– Почему?

– Потому что он мне так сказал, – спокойно ответил Штайнер. – Так что видите, можете обойтись без радиотелефона. Даже если рейнджеры будут прочесывать район, они на берег не пойдут, потому что на картах он заминирован. Если вы попадете туда заранее, то можете пройти в прилив по морскому рукаву по крайней мере четверть мили.

– С Риттером в его состоянии?

– Ему нужны только палка и плечо, на которое можно опереться. Однажды в России он прошел с пулей в правой ноге восемьдесят миль за трое суток. Когда человек знает, что оставаться для него смерти подобно, он мобилизует все свои силы. Вы сэкономите очень много времени. Встретите Кенига на подходе.

– Вы с нами не идете. – Это была констатация факта, а не вопрос.

– Думаю, вы знаете, куда я должен пойти, друг мой.

Девлин вздохнул:

– Я всегда был убежден, что человеку надо дать возможность идти в ад так, как ему хочется, но для вас мне хотелось бы сделать исключение. Вы даже близко не подойдете. Вокруг него выставят больше стражи, чем будет мух на банке с вареньем в жаркий летний день.

– И все равно, я должен попытаться.

– Да почему? Неужели вы думаете, это поможет вашему отцу? Иллюзия! Будьте разумны. Что бы вы ни сделали, ему ничто не поможет, если этот старый пидер на Принц-Альбрехтштрассе решит по-другому.

– Да, вы, видимо, правы. Думаю, я всегда это знал.

– Тогда зачем?

– Потому что для меня невозможно сделать по-другому.

– Непонятно.

– Думаю, вы понимаете. Это правила игры. Трубы по ветру, трехцветный флаг отважно развевается пасмурным утром. За республику! Вспомните пасху 1916 года. Но вот что скажите мне, друг мой. В конце игры вы контролируете ее или она захватывает вас? Вы можете остановиться, если захотите или всегда должны оставаться в игре? Шинели и автоматы жизнь за Ирландию, пока не окажетесь в канаве с пулей в спине?