Однако, несмотря на обидчивость и раздражительность Муссолини, лично Гитлер продолжал держаться с дуче по-дружески и с пониманием. Что бы Гитлер ни думал об итальянцах, но его уважение к их дуче пока еще не ослабело. Даже в ноябре, когда ситуация в Греции приняла непредсказуемый характер, Гитлер привел Чиано в полное изумление, когда объявил ему со слезами на глазах: «Из этого города Вены, в день начала аншлюса, я послал Муссолини телеграмму, в которой заверил его, что никогда не забуду его помощь. Сегодня я подтверждаю это обещание. Я полностью нахожусь на его стороне». И уже после катастрофы в Северной Африке, во время переговоров в январе в Бергхофе Гитлер, как всегда, держался дружески, Муссолини был настолько уязвлен провалом своей армии в Северной Африке, что отправился в Германию в состоянии крайней нервозности, откровенно побаиваясь встречи с Гитлером. Он дважды откладывал ее в надежде получить хорошие вести с итальянских военных фронтов и даже предпринял неуклюжую попытку вообще отказаться от нее. Но встреча прошла в настолько сердечной обстановке, что Чиано не мог не отметить явную смену настроения Муссолини, у которого чувство облегчения перешло буквально в состояние восторга — «обычную реакцию дуче на встречу с Гитлером». Прибывшая на железнодорожную станцию Пуш итальянская делегация с удивлением увидела Гитлера, стоявшего на вокзальной платформе под падающими хлопьями снега в своей длинной кожаной шинели и в шапке, натянутой на уши. Пульмановский вагон Муссолини остановился прямо напротив Гитлера. Дуче медленно вышел из вагона и направился к хозяину встречи. Пожимая друг другу руки, они твердо взглянули друг на друга. «Кровь застыла в моих жилах, — за минуту до встречи, еще находясь в холодном вагоне, заявил Муссолини, — и ему не дождаться краски стыда на моем лице, когда мы увидимся». Муссолини, по свидетельству итальянского посла, вышел из вагона с окаменевшим выражением лица, но, как только Гитлер заговорил, дуче изобразил на физиономии искусственную улыбку.

До начала переговоров итальянскому послу на какое-то время удалось наедине повидать Муссолини и сообщить ему, что Гитлер готов положительно выслушать любую просьбу о помощи, с которой дуче намерен обратиться к фюреру. Муссолини резко перебил его. «Мне не о чем просить его», — заявил дуче.

И он, действительно, ни о чем не просил. Он позволил говорить в основном Гитлеру, тихо сидя в одном из тех массивных глубоких кресел, которыми всегда были заполнены немецкие приемные для официальных переговоров, лишь изредка делая отдельные замечания в то время, пока Гитлер демонстрировал свое знание военной ситуации и намечал в общих чертах их решение столь остроумно, что не мог не вызвать восхищения у Альфиери с Чиано и у маленького толстяка генерала Альфредо Гуццони, замещавшего находившегося в Северной Африке Кавальеро на посту начальника генерального штаба. Гитлер находился в отличном расположении духа, его голова уже была занята приятными мыслями о предстоящем нападении на Россию, которыми он, из обычной предосторожности, не делился с итальянцами. Самолюбие Муссолини было сильно уязвлено и тем поражением, которое он рассматривал как бесчестье его страны, и той настойчивостью, с которой немцы требовали, чтобы он прекратил попытки улучшить отношения с Москвой, и их прозрачными намеками на то обстоятельство, что поскольку Италия не имеет хороших солдат, то она должна вместо них передать в распоряжение Германии большее число рабочих для немецкой промышленности. Дуче был не в состоянии реагировать должным образом ни на обаятельные манеры Гитлера, ни на его успокаивающую уверенность в будущих успехах. Фюрер был «вежлив, относился ко мне по-дружески и с пониманием, — признался дуче итальянскому послу, но при этом посчитал нужным добавить, — даже слишком. Он истеричен. Когда он мне говорил, что никто на свете не переживал столь сильно, как он, вместе со мною выпавшие на мою долю испытания, то в его глазах появились слезы. Он явно перестарался. Он слишком сильно хотел заставить меня почувствовать и оценить его доброту и великодушие, его силу воли и превосходство».

Во время обеда Муссолини, казалось, полностью сконцентрировался на еде. Низко наклонившись над блюдом и небрежно засунув салфетку за воротник кителя, он ел очень мало и очень быстро. Он слушал Гитлера с тем повышенным вниманием, которое зачастую скрывает тревожное состояние души. В тех редких случаях, когда он вступал в дискуссию, он говорил так неразборчиво, словно немецкий был тем самым языком, на котором он разучился говорить. В первый день переговоров во время перерыва для чаепития он являл собой жалкое зрелище, когда одновременно пил маленькими глотками чай из настоя ромашки и тщетно старался отодвинуть свое кресло от пышущего жаром камина. Наблюдая за ним, Гитлер не переставал поглощать печенье и пирожки с вареньем, а Геринг, выглядевший блестяще в новом серо-голубом мундире, все говорил и говорил, не закрывая рта ни на минуту.

Вся схема деловых переговоров в Бергхофе в точности повторилась через шесть месяцев в августе 1941 года, когда Муссолини, совершая инспекционную поездку по полям сражения в России, посетил ставку Гитлера на Восточном фронте. «Дуче посчитал уместным, — объяснялось в итальянском официальном протоколе переговоров, — предоставить фюреру возможность в полной мере высказать свои соображения». Гитлер сполна использовал предоставленную ему возможность и в один из дней переговоров говорил, не переставая, два с половиной часа. Муссолини охватило неописуемое чувство облегчения, когда, наконец, он покинул ставку Гитлера.

Уведомление о нападении на Россию было передано итальянцам в четыре часа тридцать минут утра 22 июня. Альфиери был поднят с постели и вызван в министерство иностранных дел Германии, где Риббентроп сообщил ему, что в три часа утра немецкие войска перешли границу с Россией. Муссолини был еще в постели, когда прозвучал телефонный звонок на его вилле в Риччоне. На звонок ответила Рашель и тут же передала новость мужу. Как позже рассказала Рашель журналисту Бруно Д'Агостини, Муссолини тяжело воспринял известие о начале войны с Россией. Он в отчаянии воскликнул: «Дорогая Рашель! Это означает, что война проиграна!» Однако несколько часов спустя Чиано позвонил Альфиери, поручив ему передать личное послание дуче фюреру. Италия считает, что она находится в состоянии войны с Россией начиная с трех часов этого утра, сообщил Чиано Альфиери и затем попросил посла сделать «все возможное, чтобы убедить немцев согласиться с предложением Муссолини об отправке в Россию итальянских экспедиционных войск» [27] .

Хотя это предложение было встречено в Берлине без энтузиазма, но, тем не менее, Муссолини в узком кругу продолжал настаивать на том, что в данном случае он руководствуется не только чувством уязвленного самолюбия. Италия должна внести свой посильный вклад, чтобы обеспечить «молниеносную» победу. «Если Россия не будет побеждена в первые шесть месяцев, — считал дуче, — то тогда она вообще не будет побеждена». В конце концов, итальянские войска, общей численностью в 200 000 солдат, которые могли бы изменить весь ход войны в Северной Африке, были направлены в Россию, — вопреки советам всех здравомыслящих итальянских генералов, — чтобы сражаться плечом к плечу с немцами на Восточном фронте. Весь ужас, который пришлось испытать итальянцам в России, оказавшимися свидетелями жестокости нацистов по отношению к местному населению, и грубое обращение, которое почувствовали на себе они сами после катастрофы в Сталинграде, когда немцы реквизировали у них большую часть наличного транспорта подобно тому, как это было сделано в Северной Африке в 1942 г., все это не могло не вызвать дальнейшего напряжения в отношениях между двумя участниками слабеющего военного альянса.

Муссолини следил за военными действиями своих войск в России с огромным интересом, который иногда целыми днями буквально поглощал его внимание. Итальянская пресса скрупулезно, до малейших деталей, освещала их на своих страницах. Успехам итальянской армии в такой же мере придавалось чрезмерное значение, в какой принижалось значение немецких успехов. Дуче с радостью воспринял известие о том, что немецкие войска столкнулись с ожесточенным сопротивлением русских под Минском. «Я надеюсь только на то, — заявил дуче, — что в этой войне на Востоке немцам основательно пощипают перья». Подобное отношение к немцам проявлялось в течение всей его поездки по Восточному фронту. Когда он инспектировал туринскую дивизию генерала Мессе, то был явно раздражен домашним видом гладко выбритых итальянских солдат, проезжавших мимо него в реквизированных у местного населения повозках, то и дело застревавших в дорожной грязи. Дуче не мог скрыть своего разочарования по поводу того, что Гитлеру не пришлось увидеть итальянских солдат, какими они рисовались его воображению, — мужественными воинами, сплошь покрытыми боевыми шрамами. По сравнению с ними немецкие солдаты выглядели суровыми и агрессивными. Во время инспекции одной из немецких частей Гитлер вышел из машины к солдатам. Разговорившись с ними, он стал отпускать сомнительного сорта шутки, вызвав у солдат почтительный смех. И он не пригласил с собой Муссолини, оставив его в машине вдвоем с фельдмаршалом Рундштедтом. «Гитлер мог бы взять меня с собой, когда он вышел поговорить с солдатами, — высказывал позднее дуче свое недовольство Альфиери, — вместо того, чтобы оставить меня с этим старикашкой Рундштедтом. Вы заметили, как по-штатски выглядел Гитлер, когда разговаривал со своими солдатами?»